В октябре 1924 г. М. Булгаков записывает в своей автобиографии: «Год писал роман «Белая гвардия». Роман этот я люблю больше всех других моих вещей» (18, 159). В.И. Лосев называет это произведение «проповедь без проповеди» (12, 10).
Действие первого булгаковского романа разворачивается в родном для него Киеве (едва ли кого смутит использованное писателем другое название — «Город»).
Киев входил тогда в состав Российской Империи. В личном плане он связан для писателя с его домом, родителями, братьями и сёстрами. Исторически же, с этого города, как известно, началось крещение Руси. Явным образом рассчитывая на историческую память читателя, Булгаков описывает в этом произведении события, возможные лишь в стране, народ которой воистину обезумел, порабощённый силами зла.
В последнем булгаковском романе — «Мастер и Маргарита» — изображён закономерный итог этого безумия. Болезнь атеизма поразила сердце России — Москву. В этом видится существенный смысл переклички двух городов из первого и последнего булгаковских романов: от указания на возможность смертельного недуга М. Булгаков переходит к страшному диагнозу стране, её народу, самому себе, да и всем нам.
Итак, в первом романе изображена развернувшаяся в Киеве вооружённая борьба. Кто и за что борется?
П.Н. Врангель так сформулировал своё видение произошедших после 1917 года перемен: «Когда-то великая, когда-то мощная Россия покрылась потоком крови и разорением, когда обезумевший народ грабил и жёг родную землю...» (30/1/365).
Однако ниспровергался не только общественный строй, и это в разной степени осознали герои романа «Белая гвардия». В несколько ранее написанном М. Булгаковым, уже упоминавшемся рассказе «Ханский огонь» безусловно ненавидимый его автором персонаж самонадеянно (прямо как М. Берлиоз из последнего романа) отрицает не только жизнь вечную, но и прежних властителей России: «царствия небесного не существует, и князя нынешнего... уже нет» (13, 87).
Эта фраза связывает прежний режим со свободной верой в Бога, и тем объясняет тот факт, что политические симпатии М. Булгакова в романе, скорее, всё-таки на стороне белых. Характерно, что в рассказе отрицание как бы объединяет и бывшего владельца имения, и царствие небесное.
Впоследствии тема насильственной смены хозяев дома/имения займёт важное место в творчестве М. Булгакова и всегда будет связана с новой властью, олицетворяющей борьбу с религией. В этой теме явственно слышится мотив неизбежной гибели человека, отказавшегося от Бога как единственного законного правителя «душ и телес наших».
Христианский завет умирающей матери Турбиных: «Дружно... живите» (9, 31), — выражает и точку зрения самого Булгакова. Именно трудность следования этому завету в обстановке Смуты, изображённой в романе, выступает как важная авторская оценка революционных событий. Если жизнь противоречит последнему завету любящей и любимой матери, данному ею детям перед смертью — значит, что-то в ней не так, в этой жизни. Действительно, рассказчик задаёт вопрос, актуальный и для самого М. Булгакова в то непростое время: «Но как жить? Как же жить?» (9, 31).
По сути, уже на первых страницах романа завет умирающей матери соотносится с христианскими заповедями, при этом их нарушение чревато смертью. Это Булгаков формулирует прямо: «— Живите. А им придётся мучиться и умирать» (9, 31).
Таким образом, писатель как бы ставит знак равенства между «дружно живите» и «живите», потому что раздоры в стране — признак и следствие болезни души, они чреваты гибелью. Здесь Булгаков демонстрирует близость к христианскому взгляду на природу общественных конфликтов, которые являются проекцией и следствием борьбы добра и зла во внутреннем мире людей.
Началом раздора и смуты в стране стала февральская революция. Вот как её описывает современный украинский исследователь Я. Тинченко: «Странная это была революция: в один день все почему-то вспомнили о свободе, равенстве и братстве, дружно заклеймили позором Императорскую Россию и с криками «ату их» бросились уничтожать царские портреты, сбивать с гордых российских орлов короны, вытаскивать на улицу и избивать старых героев-генералов и почтенных чиновников преклонных лет, которые, как оказалось, были «заклятыми врагами свободного человека» (96, 9).
Известный писатель Ив. Бунин считал, что в день революции русский народ «с радостным остервенением» бросил за «тридцать серебренников» свою душу «под ноги наёмных разбойников» (24, 22).
О незаконном завладении властью Булгаков говорит в романе, в частности, языком сна, который видит сосед Турбиных, Василиса. Этот персонаж в начале произведения однозначен и больше всего любит деньги. Поэтому он кричит и покрывается холодным потом, когда видит во сне, что «какие-то Тушинские Воры с отмычками вскрыли тайник» (9, 56). Тушинский Вор упоминается и во сне Алексея Турбина — это кличка коня (9, 88). Булгаков недвусмысленно напоминает нам об имевшем место в истории России самозванце, захватившем власть: «Тушинский Вор (Лжедмитрий II) — самозванец неизвестного происхождения, с 1607 г. выдавал себя за якобы спасшегося царя Лжедмитрия I» (59, 62). Более чем через 10 лет, М. Булгаков вернётся к теме этой Смуты в своём либретто к опере «Минин и Пожарский» (1936—1938 гг.).
Сопоставление революции и исторической Смуты находим и у современника Булгакова, писателя А. Ремизова. Как отмечает А. Грачёва, «в новой политической ситуации для Ремизова сходным историческим прецедентом стала русская Смута конца XVI — начала XVII века» (78, 590). Это проявляется, в частности, в следующих словах А. Ремизова: «Мы в смуту живём, всё погублено — без креста, без совести. И жизнь наша — крест. И также три века назад смута была — мудровали Воры над Родиной нашей, и тяжка была жизнь на Руси» (78, 403).
М. Волошин в статье 1919 г. «Россия распятая» проводил сходную историческую параллель: «Революция наша оказалась не переворотом, а распадом, она открыла период нового Смутного времени» (27, 11).
Таким образом, последовавшие за 1917 годом события вызывали ассоциации со Смутным временем не только у М. Булгакова. Отсюда в творчестве писателя — и тема воровства, то есть тайного и неправомерного завладения чем-либо чужим. Эта тема будет развита М. Булгаковым в его последнем романе.
Очень высокую оценку «Белой гвардии» дал М. Волошин (письмо Н.С. Ангорскому от 25.03.1925 г.): «...во вторичном чтении эта вещь представилась мне очень крупной и оригинальной: как дебют начинающего писателя её можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого» (27, 421). Высокой оценкой романа объясняется надпись, сделанная М. Волошиным на собственной акварели, подаренной им М. Булгакову: «Дорогому Михаилу Афанасьевичу, первому, кто запечатлел душу русской усобицы...» (27, 428). Восприятие гражданской войны в России как «усобицы», то есть братоубийственной бойни, разумеется, в корне противоречило официальной советской точке зрения, и пахло изменой. Вовсе не случайно А.Н. Толстой в своём романе «Гиперболоид инженера Гарина» (1927 г.) даёт засланному в советскую Россию в шпионских целях белому эмигранту ту же фамилию — Волошин. Столь же закономерно и негативное отношение к А.Н. Толстому Михаила Булгакова.
Другой современник Булгакова, М. Осоргин, отмечает в парижской газете мужество автора «Белой гвардии»: «В условиях российских такую простую и естественную честность приходится отметить как некоторый подвиг» (18, 231).
Одна из тем этого романа — вооружённое противостояние, усобица внутри прежде единого государства. Булгаков стремится изобразить именно внутренние причины этой борьбы, а также её последствия для каждого человека.
Казалось бы, симпатии писателя — очевидно на стороне одной из воюющих сторон — белых. Отсюда и название, которое «уже само по себе было вызовом официальной идеологии и послужило поводом для клички «белогвардеец» в последующей травле писателя» (59, 31).
Действительно, белая армия не реабилитирована в нашей стране и поныне. Хотя прошло уже более 80 лет после завершения М. Булгаковым этого произведения, по-прежнему на территории бывшей Российской империи нет ни одного топографического названия, связанного с белой армией (гвардией) — одной из двух основных сил, противоборствовавших в гражданской войне. Зато полно «советских», «красноармейских», «красногвардейских» и т. д. Писателю требовалось безусловное мужество для того, чтобы в обстановке травли, преследования и физического устранения «бывших» без суда и следствия дать такое название своему роману.
Крайне важны оба эпиграфа к «Белой гвардии». Они «относятся не к первой части, а ко всему роману в целом» (59, 32). Приведём их полностью:
«Пошёл мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение тёмное небо смешалось с снежным морем. Всё исчезло.
— Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!» («Капитанская дочка»).
Второй эпиграф: «И судимы были мёртвые по написанному в книгах сообразно с делами своими...»
Эти эпиграфы, взятые М. Булгаковым к его первому крупному прозаическому произведению, по сути, задают основную направленность его творчества. В них — боль писателя за происходящее в стране, а также тревога и даже, возможно, некоторая растерянность. Констатация утраты пути даётся вместе с напоминанием о неизбежности суда, производимого «по написанному в книгах». Что это за книги?
Это интересно объясняет Александр Мень в своём комментарии на Апокалипсис (а второй эпиграф взят Булгаковым именно оттуда):
«Откуда символ «книги жизни»? Когда снова заселяли разрушенные города, то основных жителей, главным образом знатных, записывали в особые списки, которые называли книгами жителей этого города. Такие книги существовали, например, во время заселения разорённого Иерусалима. Пророки образно писали, что у Бога есть Своя книга, в которую Он записывает всех, кто входит в Его Царство, что у Него есть книга жизни (Исх. 32, 32—33, Дан. 12, 1) и те, кого Он вычеркнул, не войдут в град Божий» (76, 39).
На огромную важность второго эпиграфа для всего романа справедливо указывает Г.А. Лесских: «тема последнего Великого Суда как осуществления высшей справедливости и торжества праведников <...> и установления жизни вечной, вечного единства человека с Богом лейтмотивом проходит через весь роман <...> и уверенно звучит в самом его финале» (59, 34).
Словам, взятым эпиграфом, предшествует в Откровении следующий текст: «И увидел я великий белый престол и Сидящего на нём, от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места. И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни...» (Апок. 20, 11—12).
О важности второго эпиграфа говорят и другие исследователи. Так, по мнению А. Смелянского, в нём заявлена точка зрения Библии, «и проведена вплоть до финала» романа (91, 178). В. Новиков называет именно библейские мотивы в числе тех, которые «придают образной ткани произведения глубокое дыхание» (65, 115).
Значение первого эпиграфа к «Белой гвардии» (из «Капитанской дочки») хорошо определил современник М. Булгакова, И.С. Гроссман-Рощин. Для этого он цитирует часть эпиграфа из Пушкина, взятого Достоевским к роману «Бесы», и высказывает справедливое мнение, что эти слова как нельзя лучше выражают смысл творчества раннего Булгакова:
«Разве каждая новая строчка писания Булгакова первого периода не есть, в сущности, вопль:
Сбились мы, что делать нам?
В поле бес нас водит, видно,
И кружит по сторонам»(101, 17)
По мнению М. Каганской, эпиграф к «Белой гвардии» из «Капитанской дочки» настолько важен для романа, что его правильнее называть не эпиграфом, а «увертюрой» (81, 105) ко всему произведению.
Очевидно, что уже выбор источников для эпиграфов обнаруживают связь первого булгаковского романа — «Белой гвардии» с романом Ф. Достоевского — «Бесы» (там тоже эпиграф из Библии и из А. Пушкина). Но если Достоевский выбрал отрывок, заканчивающийся в Библии исцелением бесновавшихся и гибелью стада свиней, то Булгаков считает более необходимым напомнить о неизбежности Божьего суда, о котором читаем, в частности, в Псалтири: «Познан был Господь по суду, который Он совершил; нечестивый уловлен делами рук своих. Да обратятся нечестивые в ад, — все народы, забывающие Бога» (Пс. 9, 17—18). Иными словами, для подлинного исцеления, которое упоминается в эпиграфе к «Бесам», у Булгакова не находится места.
Впрочем, библейскую историю вхождения бесов в свиней Булгаков также использовал: в последнем романе один из персонажей, Николай Иванович, превращается (правда, не полностью, что не менее омерзительно) в борова под действием бесовского крема.
Очевидно влияние на Булгакова Ф. Достоевского, который, как отмечает протоиерей Дмитрий Григорьев, «предвидел неминуемые кровавые потрясения, преследование религии, полное подавление свободы, создание тоталитарного государства» (41, 159).
Творчество М. Булгакова пришлось на тот период, когда мрачные предвидения Ф. Достоевского уже сбылись в огромной стране, и в этом — не только сходство, но и одно из различий двух писателей. Так, с точки зрения Б. Сарнова, у Ф. Достоевского «образы Петра Верховенского и Смердякова ведут... в сферу зла сатанинского, туда, где любая идея служит лжи, где всё — искажённая пошлая имитация, где канонически, лично, не в аллегории правит тот, кого в средние века называли imitator Dei» (80, 63). Этот же исследователь отмечает, что Верховенщина и смердяковщина — не более чем «пустяк по сравнению со сталинщиной» (80, 63), которая превратила жизнь России в её имитацию, то есть в существование.
Эпиграфы, выбранные Ф. Достоевским и М. Булгаковым к их произведениям — «Бесам» и «Белой гвардии» — как бы дополняют друг друга. Отрывки из Пушкина в обоих случаях говорят об утрате ориентиров в пути, причём эта утрата вполне может привести к смерти путника (весьма вероятный исход для заблудившегося зимой: см. рассказ М. Булгакова «Вьюга»). Важно отметить, что в «Белой гвардии» прямо назван ориентир, указывающий верный путь. Это — крест в руках у князя Владимира, принявшего христианство в 988 г., сделавшего эту религию государственной на Руси (59, 71): «...лучше всего сверкал электрический белый крест в руках громаднейшего Владимира на Владимирской горке, и был он виден далеко, и часто летом, в чёрной мгле, в путаных заводях и изгибах старика-реки, из ивняка, лодки видели его и находили по его свету водяной путь на город, к его пристаням. Зимой крест сиял в чёрной гуще небес и холодно и спокойно царил над тёмными пологими далями...» (9, 72).
По справедливому замечанию Г. Лесских, «в романе этот памятник упоминается неоднократно, он как бы патронирует город <...>, противостоит силам разрушения — метели <...> и «таинственной Москве» (59, 72).
О важности для М. Булгакова князя Владимира, крестившего Русь, свидетельствует тот факт, что в конце 1936 г. писатель делает «наброски либретто» об этом историческом деятеле (102, 593). А вот в последнем романе карикатурного персонажа, дядю Берлиоза, М. Поплавского, вид на город от памятника Владимиру оставлял равнодушным и «не радовал» (20, 304).
Смысловую доминанту содержания образа родного для М. Булгакова города верно определил и Петровский: «Киевские ландшафты, вся история и топография города шли навстречу желанию видеть идеологизированный образ Киева-Иерусалима» (107, 194).
Религиозный философ Ив. Ильин, также взявший строки из Пушкина эпиграфом (к своему труду «Путь духовного обновления»), словами Феофана Затворника объясняет истинную причину утраты верного пути: «Прежде всего снимай с очей ума твоего покровы, содержащие его в ослеплении» (50, 67).
Для человека, сбившегося с пути во время бурана, реальный мир перестаёт быть опорой и отходит куда-то в зимнюю мглу; он становится лицом к лицу с не подвластными ему силами, могущими его погубить. М. Булгаков ощутил могущество этих сил и сам, в одночасье лишившись привычного уклада жизни.
В отрывке из Пушкина, выбранном Достоевским, говорится о бесе как возможной причине утраты верного пути: «...бес нас водит, видно...». Возможно, у Пушкина эти слова — наполовину шутка. Однако Ф. Достоевский, взявший их эпиграфом к своему мрачному роману-предсказанию «Бесы», переосмысливает Пушкина, говорит читателю, что время шуток миновало безвозвратно, бесы превратились в реальную опасность для России. Достоевский подчёркивает эту мысль вторым эпиграфом к «Бесам» — тем местом из Библии, где бесы являются причиной болезни двух одержимых и гибели — стада свиней. В таком контексте, повторим, даже одно название романа Достоевского «Бесы» — не только диагноз, поставленный им современному ему обществу, но и грозное предостережение о возможных последствиях болезни атеизма для России.
Жизнь Булгакова пришлась на качественно иной — относительно Ф. Достоевского — период столь противоречивого развития России. Констатируя эпиграфом из Пушкина уже очевидную утрату ориентиров, писатель считает более актуальным напомнить не о возможном исцелении, но именно о неизбежности суда. Вспомним, что ещё недавно, в 1919 г., именно «расплатой за безумие» в статье «Грядущие перспективы» Булгаков объясняет происходящее в России.
Таким образом, оба писателя говорят о болезни страны. Но если у Достоевского это та стадия болезни, на которой у врачей ещё есть время поспорить о методах лечения, то у Булгакова, скорее, подходит аналогия с болезнью Алексея Турбина, когда с трудом найденные доктора уже бесполезны, они лишь объявляют уже не диагноз, а смертный приговор, и только данное по молитве чудо может спасти больного...
Своеобразной подсказкой, подчёркивающей явно обозначенный в «Белой гвардии» диалог М. Булгакова с Ф. Достоевским, является кошмар, приходящий во сне к А. Турбину. В первой редакции сценического варианта «Белой гвардии» этот эпизод развёрнут подробнее: Кошмар персонифицирован. Он «сморщен, лыс, в визитке семидесятых годов, в клетчатых рейтузах, в сапогах с жёлтыми отворотами» (8, 351). Клетчатые рейтузы — прообраз клетчатых брюк Коровьева, одного из слуг Воланда в последнем романе.
Желая внушить А. Турбину чувство отчаяния и ненависти к русскому народу, в который верил Ф. Достоевский, Кошмар произносит знаменательные реплики: «Я к вам, Алексей Васильевич, с поклоном от Фёдора Михайловича Достоевского. Я бы его, ха, ха... повесил бы...» (8, 351) Он же: «Святая Русь страна деревянная, нищая и опасная, а русскому человеку честь — одно только лишнее бремя» (8, 351).
Существует сходство между Алексеем Турбиным («Белая гвардия») и Иваном Бездомным («Мастер и Маргарита»). Оба персонажа хотят победить олицетворение зла при помощи оружия. Так, Алексей, чтобы убить приснившийся ему кошмар, «полез в ящик стола доставать браунинг» (8, 70). Абсурдность желания Бездомного защититься от нечести при помощи оружия Булгаков подчёркивает нелепой требованием персонажа: «распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулемётами»... (20, 183)
Кошмар, который, как живой (пусть и во сне) является Алексею — одна из булгаковских оценок реальности, когда, по словам современника М. Булгакова, И. Шмелёва, «кошмары переходят в действительность» (79, 79). В последнем булгаковском романе так и произошло — нечисть появилась в Москве.
В эпиграфах из Библии, взятых Достоевским и Булгаковым к их произведениям, именно невидимый мир является причиной не только болезни и смерти, но и спасения, а также напоминанием о суде, творимом в мире невидимом над мертвыми. Именно эта мысль, вынесенная в начало романа «Белая гвардия», является одним из лейтмотивов произведения.
В «Белой гвардии» описывается вполне реальная разруха, вызванная гражданской войной. Но нам важно знать, что разруха для Булгакова — синоним смерти; о таком восприятии разрухи — в широком смысле слова — через испытанное страдание Булгаков и сам говорит в этом романе: «О, только тот, кто был побеждён, знает, как выглядит это слово! Оно похоже на вечер в доме, в котором испортилось электрическое освещение. Оно похоже на комнату, в которой по обоям ползёт зелёная плесень, полная болезненной жизни. Оно похоже на рахитиков демонов ребят, на протухшее постное масло, на матерную ругань женскими голосами в темноте. Словом, оно похоже на смерть» (9, 86).
Казалось бы, не совсем уместно упоминание постного масла в столь патетическом тексте. Однако это — одно из характерных проявлений таланта писателя, когда за подчёркнуто бытовыми и незначительными деталями скрываются мысли возвышенные, по большей части, к сожалению, трагичные.
Это не первое упоминание Булгаковым растительного масла, ставшего впоследствии, как мы помним, видимой причиной гибели Берлиоза в знаменитом романе. В дневнике писателя от 1922 г. (9 февраля) читаем: «Идёт самый чёрный период моей жизни. Мы с женой голодаем. Пришлось взять у дядьки немного муки, постного масла и картошки» (18, 2). Упоминается в схожем контексте этот продукт и в автобиографических «Записках на манжетах»: «Пил чай опять. Вспоминал прошлую неделю. В понедельник я ел картошку с постным маслом и ¼ фунта хлеба. Выпил два стакана чая с сахарином. Во вторник ничего не ел, выпил пять стаканов чая. В среду достал два фунта хлеба взаймы у слесаря. Чай пил, но сахарин кончился» (22, 248—249).
Четверть фунта хлеба в день (чуть более ста грамм) — явно не достаточно для взрослого мужчины.
Обыкновенное растительное масло также стало для писателя символом голода, вызванного разрухой, смертью старого мира и бездумной политикой новых властей; поэтому далеко не случайно оно оказывается своеобразным предвестником смерти для М. Берлиоза в последнем романе.
Очевидно, что приведённое булгаковское определение смерти не ограничивается физическим смыслом (иначе при чём здесь, например, «матерная ругань женскими голосами в темноте»). И за обычной метелью из эпиграфа к «Белой гвардии» скрывается у Булгакова серьёзное предостережение отнюдь не о погодных условиях.
Упоминаемый в этом эпиграфе буран, согласно словарю В. Даля, — «степная вьюга, метелица при сильном, северном ветре». Если учесть «киевоцентричность» модели булгаковского мира (48, 13), то неоднократно упоминающийся в «Белой гвардии» ветер с севера («Давно уже начало мести с севера, и метёт, и не перестает, и чем дальше, тем хуже»), (9, 31), безусловно, является обозначением революционных событий в Петрограде, надвинувшихся на любимый писателем Киев.
Именно поэтому о Троцком, олицетворяющем новую власть, говорится в романе, что он страшнее, «чем война, чем немцы, чем всё на свете» (9, 31). Здесь важно отметить, что М. Булгаков не любил и В.И. Ленина. Б. Соколов приводит отзыв об этом политическом деятеле Е. Булгаковой, последней жены писателя (очевидно, что она по столь важному вопросу имела с М. Булгаковым общее мнение): «Ленин — мерзавец, который погубил нашу великую страну» (94, 23).
Тьма, упоминаемая в эпиграфе из Пушкина, имеет в Библии достаточно конкретный смысл: она покрывает землю после казни Иисуса Христа (Мф. 27, 45). Таким образом, именно творимые людьми беззакония в их самом ужасном проявлении погружают народы во тьму. Но преступление человека — доказательство и следствие того, что в его душе нет Бога: «Заход солнца производит ночь; уходит Христос из души — и мрак страстей объемлет её, и мысленные звери разрывают её на части» (63, 111).
Весьма похожие силы Н. Бердяев считает источником революции: «Революциям предшествует процесс разложения, упадок веры, потеря в обществе и народе объединяющего духовного центра жизни. К революциям ведут не созидательные, творческие процессы, а процессы гнилостные и разрушительные. Чувство любви, порывы творчества, акты созидания никогда не приводят к революции. На всякой революции лежит печать безблагодатности, богооставленности и проклятия. Народ, попавший во власть революционной стихии, теряет духовную свободу, он подчиняется роковому закону, он переживает болезнь, имеющую своё неотвратимое течение, он делается одержимым и бесноватым» (6, 11—12).
Такая характеристика тесно связана с осмыслением революционных процессов в «Белой гвардии». В этом произведении по-новому задаются вопросы: чем действительно страшны красные? С чем именно надо бороться? Что или кого защищать? За что отдавать жизнь?
В романе эти вопросы оказываются неожиданными для того, кто ещё недавно сам был с одной их воюющих сторон: «Нужно защищать теперь... Но что? Пустоту? Гул шагов?..» (9, 120). Биполярность модели мира, разделённого в соответствии с линией вооружённого противостояния и столь очевидная в недавней статье «Грядущие перспективы», в этом произведении утрачивается.
В способности Белой армии защитить город и страну сомневается Алексей Турбин. Он говорит, обращаясь к портрету умершего императора: «Разве ты, ты, Александр, спасёшь бородинскими полками гибнущий дом?» (9, 120)
Не все офицеры остаются защитниками в это трудное время. Мундир военного не мешает мужу Елены, капитану Тальбергу, совершить предательство по отношению к ней. Именно невидимая душа, а не нарядный офицерский мундир определяют образ действий этого персонажа, превращая его в дни смертельного вооруженного противостояния из защитника, которым он должен быть, в предателя.
Явно антипатичный образ Тальберга имеет важную для М. Булгакова автобиографическую составляющую, которая, как нам кажется, помогает писателю покаяться в одном собственном намерении. Как известно, М. Булгаков хотел уехать за границу один, без своей первой жены Т. Лаппа, хотя и обещал впоследствии её разыскать. Вполне возможно, что позже он осудил этот план как проявление малодушия. Таким образом, в образе Тальберга писатель, не в последнюю очередь, осудил и самого себя.
Осмысление предательства как ущербности души Булгаков завершает в своём творчестве столь же колоритными, сколь и отталкивающими фигурами Иуды и Понтия Пилата в романе «Мастер и Маргарита». Тальберг, Иуда и Пилат пренебрегают Божественными заповедями ради сиюминутных выгод, ожидаемых ими в мире видимом. Про таких сказано: «Нечестивый есть разумное и смертное создание, произвольно удаляющееся от жизни оной (Бога) и о Творце своём присносущем помышляющее как о несуществующем» (75, 20).
Именно с этой точки зрения, оказавшейся единственно важной в сложных военных условиях, Тальбергу в романе противопоставлен полковник Най-Турс. Несмотря на то, что этому персонажу отведено не так много места в произведении, мы убеждены, что Най-Турс — ключевая фигура не только для «Белой гвардии», но и во всём творчестве М. Булгакова. Поэтому поговорим о нём подробнее.
Как командир, гибнущий во время боя, прикрывая отход доверенных ему необстрелянных воинов, Най-Турс вызывает справедливое восхищение одного из спасённых им, Николки Турбина: «...он умер, знаете ли, как герой... Настоящий герой... Всех юнкеров вовремя прогнал, в самый последний момент, а сам, — Николка, рассказывая, плакал, — а сам их прикрыл огнём» (9, 265).
Справедливо мнение современника М. Булгакова, М. Осоргина: «Полковник Най-Турс, оставшийся один у пулемёта, чтобы дать возможность уйти юнкерам и студентам сборного отряда, и спасший им жизнь ценою своей жизни — изумительный образ героя» (18, 260).
Как отмечает Ярослав Тинченко, «симпатии Михаила Булгакова в романе явно отданы Най-Турсу и таким как он — белым. Скромным офицерам, не имевшим за душой ничего кроме любви к своей Родине» (96, 148). Совсем не случайно, по воспоминаниям Л.Е. Белозёрской, второй жены писателя, М. Булгакову при постановке «Белой гвардии» в театре «было жаль расставаться с Най-Турсом», то есть выполнить пожелание К.С. Станиславского и «объединить» образы Най-Турса и А. Турбина (5, 119).
Полковник Най-Турс упоминается уже в одном из первых эпизодов романа поручиком Мышлаевским, когда тот, продрогший зимней ночью до костей на позициях, пришёл к Турбиным: «Знаешь, когда смена пришла? Сегодня в два часа дня. Из первой дружины человек двести юнкеров. И, можешь представить, прекрасно одеты — в папахах, в валенках и с пулемётной командой. Привёл их полковник Най-Турс» (9, 42).
Впоследствии мы узнаём, что полковнику пришлось потрудиться, чтобы добыть для своих подчинённых зимнее обмундирование — «валенки и папахи на двести человек» (9, 154). Интендантский генерал, у которого он буквально выбил валенки и папахи, грозил ему военным судом за то, что Най-Турс был готов силой взять полагающееся его юнкерам и студентам. Но и это не остановило полковника (9, 154—156).
Один из возможных прототипов Най-Турса — также погибший в Киеве генерал от кавалерии, граф Федор Артурович Келлер, который в 1919 г. командовал 5-м Александрийским гусарским полком; именно к этому полку М. Булгаков был прикомандирован в качестве врача (96, 145). Вот как описывает эпизод из жизни Ф.А. Келлера Ярослав Тинченко:
«17 ноября, на фронт под станцию Мотовиловка из Киева выехала офицерская дружина генерала Святополк-Мирского. Эта дружина не была снабжена зимним обмундированием, а потому по дороге отчаянно мёрзла. Узнав об этом, уже в качестве главнокомандующего генерал Келлер распорядился всем частям выдать комплекты зимнего обмундирования. Но интендантское ведомство смогло лишь частично выполнить приказ генерала. В частности, по валенкам ведомство приказ не выполнило. По обыкновению горячий генерал Келлер собственной персоной явился в интендантское управление, где отчаянно кричал и махал пистолетом. Естественно, что после этого интендантство все приказы графа исполняло моментально» (96, 152).
На Ф.А. Келлера как прототипа Най-Турса указывают ещё и такие детали: они оба георгиевские кавалеры (96, 143), оба картавят (96, 143). Будучи старшими офицерами, носят солдатские шинели (что было серьёзным нарушением воинского устава — 96, 148), и, вместо того, чтобы во время разговора поворачивать к собеседнику голову, поворачиваются всем корпусом (96, 144—145). Отметим, что последняя особенность была и у самого М. Булгакова: «У него была неповторимая, только ему свойственная привычка поворачиваться всем фасом к собеседнику. Как-то вроде бы на одной ножке быстро повернётся всем корпусом, как-то слегка передёрнет плечами...» (81, 418).
Ф.А. Келлер был предан присяге до конца, причём именно по религиозным соображениям: «Я христианин. Грешно мне менять присягу», — ответил он, по воспоминаниям очевидца, на уговоры присягнуть Временному правительству (96, 150).
Более того: после отречения Государя от престола, этот офицер отправил Николаю II телеграмму: «3-й конный корпус не верит, что Ты, Государь, добровольно отрёкся от Престола. Прикажи, Царь, придём и защитим Тебя» (96, 149). Будучи посажен петлюровцами в Михайловский монастырь под арест, Ф.А. Келлер отказался от предложения немецкого майора перейти в более безопасное место — немецкую комендатуру (96, 155). Вскоре он вместе с двумя адъютантами был застрелен петлюровцами (по другим сведениям — переодетыми в их форму большевиками, см. 81, 101) при переводе в Лукьяновскую тюрьму, якобы при попытке к бегству (96, 157). П.Н. Врангель назвал это убийство «предательским» (30/1/154).
Вне всякого сомнения, и Най-Турс, и Келлер — блестящие офицеры, отважные, самоотверженные, благородные. Но этим не исчерпывается образ Най-Турса, равно как и характеристика Ф.А. Келлера. Вот что сказал о последнем один из знавших его офицеров:
«Он был больше, чем христианин — христианский рыцарь» (96, 150). Цитирующий эти слова Ярослав Тинченко справедливо отмечает, что М. Булгаков наверняка не знал эту характеристику Ф.А. Келлера, «но проникся идейностью графа, отправив в раю Най-Турса в бригаду крестоносцев — христианских рыцарей» (96, 150).
Именно религиозные убеждения определяют в смертельно опасный момент не только жизнь, но и смерть Ф.А. Келлера. И в этом, пожалуй, его основное сходство с Най-Турсом, который, по сути, пожертвовал жизнью ради жизни других людей, а это — величайший христианский подвиг, то есть «применение к жизни закона Божия, хранение заповедей Божиих» (63, 45).
Най-Турс оказался не только защитником в истинном смысле слова, но и победителем в той битве, которую — с разным успехом — ведёт каждый из нас, чтобы определить свою участь после смерти: «...наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф. 6, 12).
Если Тальберг не получает в романе возмездия за своё предательство (не зря Булгаков в эпиграфе вспоминает именно Страшный Суд, который более всего важен), то посмертная участь Най-Турса для писателя представляется ясной, о чём он и говорит в романе. Во сне Алексей Турбин видит этого персонажа уже в раю.
Конечно же, в раю Най-Турс оказывается вовсе не потому, что является «подлинным героем белой гвардии», как полагают некоторые исследователи (59, 55): наша посмертная участь за пределами влияния любых земных начальников, в том числе и воинских. Очевидно и то, что Най-Турс, вероятно, единственный персонаж в булгаковской прозе, который может считаться нравственно-этическим идеалом писателя.
Рай, в котором этого героя видит в своём сне Алексей Турбин, имеет вполне конкретные черты реального мира. Тем самым Булгаков не только подчёркивает достоверность загробной жизни, делает эту мысль доступнее для читателя. Также писатель утверждает факт её преемственности, то есть то, что она будет именно такая, какую мы заслужили здесь, в мире видимом: «что свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе» (Матф. 18, 19)
Земные особенности героев остаются у них и после их смерти. Например, Най-Турс всё так же картавит. Он по-прежнему военный, только служит Господу. Поэт и писатель Ив. Бунин приводит часть стихотворения Ивана Савина, в котором упоминается схожая ситуация:
Смертью произведённый в подпоручики
Лейб-гвардии Господского полка...(24, 384)
Най-Турс оказывается бесстрашным воином Самого Господа Бога. Именно в этом, с нашей точки зрения — суть персонажа, который в борьбе с собственными пороками продемонстрировал гораздо больше отваги и бескомпромиссности, чем мастер из последнего булгаковского романа.
Конечно, рай во сне Алексея Турбина — не то, сокровенное знание о загробной жизни, которое даётся Святым Писанием, но художественный приём, помогающий Булгакову убедить читателя в том, что загробная жизнь — обязательное продолжение жизни этой. А убеждать надо, ведь даже Алексей Турбин, которому приснился этот сон, сомневается в существовании рая. Напомним:
«— Вы в раю, полковник? — спросил Турбин, чувствуя сладостный трепет, которого никогда не испытывает человек наяву.
— В гаю, — ответил Най-Турс голосом чистым и совершенно прозрачным, как ручей в городских лесах» (9, 87). Прервём здесь цитату ненадолго.
Сам факт того, что в качестве своего нравственного идеала М. Булгаков изображает одного из офицеров проигравшей армии, преследования которых не прекращались во время создания произведения, говорит о мужестве писателя.
Но насколько оправдана для, вероятно, единственного в творчестве М. Булгакова исключительно положительного героя, профессия военного? Оказывается, она лишь подчёркивает религиозный смысл образа Най-Турса, который ценой своей жизни утверждает христианские идеалы и потому, с точки зрения писателя, достоин жизни вечной.
«Богословие, — читаем у митрополита Иерофея (Влахоса), — не является отвлечённой теорией или практикой, как логика, математика, астрономия или химия, но, напротив, носит характер борьбы, подобно военному делу или медицине. Ведь первое из них — военное дело — изучает оборону и атаку на врага, устанавливая надлежащее употребление для оружия, укреплений, планы обороны и наступления, вторая же — медицина — ведёт борьбу против телесных и душевных недугов ради здоровья, ища различные средства, служащие к его восстановлению» (63, 32).
Как мы помним, именно как служение людям воспринимал М. Булгаков свою профессию врача. В «Белой гвардии» присутствуют представители этой профессии, причём один из них носит близкую для М. Булгакова фамилию — Турбин (девичья фамилия бабушки писателя по линии матери). Однако сразу скажем, что этот персонаж — врач Алексей Турбин — духовно не очищается, подобно самому М. Булгакову, в результате перенесённых им испытаний. Хотя именно он видит во сне Най-Турса, находящегося в раю, в сердце его нет веры в Бога. Отсюда и его реакция на этот сон (продолжим прерванную цитату из романа): «Как странно, как странно, — заговорил Турбин, — я думал, что рай это так... Мечтание человеческое» (9, 87).
Алексей Турбин, не желая верить в загробную жизнь, даже несмотря на то, что во сне получает своего рода напоминание о жизни после смерти, подчёркивает нравственную высоту Най-Турса, не замешкавшегося, когда потребовалось, отдать жизнь за других.
Най-Турс жертвует своей жизнью ради того, во что А. Турбин не верит. Писатель не иронизирует по поводу неверия А. Турбина, но, однако, сообщает о своём с ним несогласии именно тем, что рай, недосягаемый для Алексея, изображается реальным и притягательным для читателя. Этому служат не только узнаваемые черты земной жизни, оставшиеся у обитателей рая, но и их чудесное перевоплощение: «Как огромный витязь возвышался вахмистр, и кольчуга его распространяла свет. Грубые его черты, прекрасно памятные доктору Турбину <...>, ныне были неузнаваемы, а глаза вахмистра совершенно сходны с глазами Най-Турса — чисты, бездонны, освещены изнутри» (9, 87). Понятно, почему от этого взгляда у Турбина «теплело в сердце» (9, 87).
Напомним, что во сне Алексея Турбина преемственность рая с земной жизнью принципиально выражается в том, что после смерти оцениваются именно наши поступки, изменить которые нам самим уже нельзя. Важным является то обстоятельство, что в земной жизни Най-Турс жил во флигеле, то есть (по В. Далю) строении «сбоку главного дома». По мнению Е. Яблокова, это подчёркивает «нездешность» персонажа (107, 204); по этой причине исследователь ошибочно, на наш взгляд, видит в Най-Турсе «черты вечного скитальца» (107, 204).
На самом деле, с нашей точки зрения, проживание в «строении сбоку главного дома», обязательно предполагает последующий (и обязательный для нас всех, после смерти) переход в основной (главный) дом, то есть жильё более просторное и удобное (за исключением его «подвальных этажей»). Главное, это жильё соответствует нашим заслугам. Во сне А. Турбина Най-Турс занимает отнюдь не худшие покои. Поэтому странствовать ему уже незачем, а если такая причина и возникнет, то будет, куда с радостью возвращаться.
Най-Турс заслужил, по мнению Булгакова, рай тем, что, спасая юнкеров, выполняет волю Бога ценой своей жизни. Спасаются лишь те, кому суждено спастись: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадёт на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены»... (Мф. 10, 29—30).
В романе восхищённый поступком Най-Турса Мышлаевский называет его «единственным» (9, 222). А Николка Турбин даже вырезает у себя в комнате на двери фамилию, дату и время смерти полковника Най-Турса. Важно, что, сообщая об этом, Булгаков пишет, что, делая надпись, Николка слово ««Най» откинул для конспирации на случай, если придут с обыском петлюровцы» (9, 184).
Здесь Булгаков, как нам кажется, прямо указывает путь к своему пониманию образа Най-Турса, что имеет первостепенное значение для всего романа. Не в петлюровцах (о них сейчас помнят разве что историки) здесь дело. Писателю важен этот герой, и особенно важна первая часть его фамилии. Именно поэтому, в первой редакции пьесы «Белая гвардия», М. Булгаков часто использует только эту часть фамилии — «Най», когда говорит о юнкерах из его отряда: «1-й юнкер Ная», «2-й юнкер Ная» (8, 354). Тем самым создаётся неизбежная ассоциативная связь с библейским персонажем. Ной, как известно, спас тех, кого ему повелел спасти Бог, что было бы невозможно, не имей он веры: «Верою Ной, получив откровение о том, что ещё не было видимо, благоговея приготовил ковчег для спасения дома своего...» (Евр. 11, 7).
Най-Турс в романе как бы получает известие о смертельной опасности буквально с неба, или из мира невидимого, мистическим и необъяснимым образом: «...с Наем что-то произошло. <...> показалось юнкерам, будто Най увидал что-то опасное в где-то в небе, не то услыхал вдали...» (9, 158). Отметим, что речь здесь не может идти о звуках стрельбы, или боя вообще, поскольку они, сами по себе, не могли бы заставить бесстрашного боевого полковника распустить своих бойцов. Наконец, на прямые ассоциации с Ноем рассчитана следующая фраза о Най-Турсе в романе: «Райское сияние ходило за Наем облаком» (9, 87).
Черты библейского ковчега, неразрывно связанного с Ноем, Е. Яблоков видит в булгаковских образах «дома, обжитого помещения, интерьера» (107, 195). Как отмечает исследователь, «дом Турбиных» (а вместе с ним и Александровская гимназия) выступает в качестве своеобразного «ковчега», обитатели которого пытаются спастись от всемирно-исторической катастрофы» (107, 234).
Это утверждение нуждается в существенном уточнении — спастись может только тот, кто с помощью Бога победил главную разруху — в собственной голове. Истоки катастрофы кроются именно там. Только осознав причину разрухи, мы сможем победить её следствие, по крайней мере, для нас самих. И только тогда мы действительно окажемся на спасительном ковчеге. Об этом, как мы считаем, говорит М. Булгаков, связывая с ковчегом дом Турбиных, и Най-Турса — с библейским Ноем.
Именно невидимый мир служит спасению жизни — для Ноя, и вечной жизни — для Най-Турса. Они спасли жизни других, причём персонаж романа сделал это, пожертвовав собой. К нему относятся мудрые слова: «...не забвен будет тот, который творит милостыню ближнему своему, будь то словом или делом...» (74, 33).
Спасённые Най-Турсом жизни юнкеров и студентов из его отряда как бы вырывают самого этого персонажа из лап вечной смерти: пожертвовав земной жизнью ради других, он приблизился к жизни вечной. Своеобразной иллюстрацией этой мысли является тот факт, что только благодаря помощи одного из спасённых им, Николки Турбина, появляется возможность похоронить Най-Турса в соответствии с православным обрядом, и не в безымянной могиле, обозначающей забвение после смерти. Здесь уже физически мёртвый Най-Турс как бы отвоёван спасённым им ранее Николкой от забвения.
Таким образом, спасение Николки Най-Турсом ценой собственной жизни оказывается для последнего, уже после его смерти, единственным средством получить достойные православного воина похороны, и приблизиться к жизни вечной.
Но этим не исчерпывается смысл смерти бесстрашного офицера. Николка, который помог матери Най-Турса найти его тело в анатомическом театре, слышит от неё обращённые к нему слова: «Сын мой. Ну, спасибо тебе» (9, 272). Как мы помним, мать самого Николки уже умерла, поэтому для него много значит обращение: «сын мой». Тоска Николки по умершим родителям ясно проявляется, например, в сцене, когда он через окно наблюдает за счастливой жизнью Щегловых. Этот эпизод, с точки зрения Е. Яблокова, окрашен «явным чувством сиротства» (107, 231).
Указанный мотив крайне важен и для самого Булгакова, написавшего, как мы помним, этот роман в память об умершей матери (отец его умер ещё раньше). Свои чувства писатель прямо выразил в отрывке из песни, включённом в роман (согласно корректуре; в публикациях вторая строчка опускается):
Вернися, сиротко, далёкий свит зайдёшь,
А в своей матинки до вику не знайдёшь.(12, 703)
Героическая смерть Най-Турса, безусловно, способствовала постижению Николкой Турбиным вечных законов жизни. Его брат, Алексей, также многое пережил в романе, но это не привело его к духовному прозрению. Очевидно, что Алексей Турбин — первый в творчестве Булгакова образ врача, от которого сам писатель уже дистанцируется.
Алексей Турбин несколько самонадеян, не понимает истинный смысл трагедии, произошедшей в России, а потому легкомысленно считает, что уж он-то «уже испытал достаточно» (9, 283). Свою профессию Алексей не воспринимает как служение человечеству, которое, вероятно, неразличимо для него за отдельными пациентами. Даже когда один из них, Ив. Русаков, на приёме несколько высокопарно говорит А. Турбину: «Вы облегчаете по-своему человечество» (9, 282), — доктор отвечает как «узкий специалист»: «И иногда очень удачно. Пожалуйста, бром принимайте аккуратно» (9, 283). И через пару минут: «Убедительно советую, поменьше читайте Апокалипсис» (9, 283).
По сути, эти слова как бы подводят итог в оценке образа А. Турбина.
Ив. Русаков испытывает покаяние за свою распутную, судя по приобретённой им позорной болезни, жизнь, и за богоборческие стихи, и понимает, что это покаяние — начало излечения от болезни души. Именно это излечение важно для героя. Потому слова доктора, который видит только внешнее проявление болезни, её следствие, и упорно не замечает причину — больную душу недавнего атеиста, — такие слова врача А. Турбина просто комичны.
Алексей далёк от религиозного видения мира. Своё отношение к нему М. Булгаков высказал прямо. Как отмечает В.И. Лосев, в одном из экземпляров журнала «Россия» (там были напечатаны первые 13 глав романа), писатель красным карандашом подчеркнул слова «мрак, океан, вьюгу» «и сбоку дописал огромными буквами «В ДУШЕ АЛЕКСЕЯ». А перед этим он подчеркнул жирно тем же карандашом слова из текста: «Алексей во тьме...» (12, 651). Отметим, что в последнем булгаковском романе профессора от медицины Стравинский и Кузьмин изображены автором уже с явной для всех иронией. Вместе с тем, такое разделение ролей, когда писателю ближе оказывается проклинающий свой атеизм — как причину болезни — сифилитик и наркоман, нежели образованный врач, — говорит о весьма непростом выражении у М. Булгакова авторской позиции через своих персонажей. Эта особенность проявилась уже в первом романе.
Однако писатель не мог оставить духовно близкое ему семейство Турбиных без героя, вызывающего его очевидное сочувствие. Юный возраст этого персонажа — Николки Турбина — даёт надежду на то, что его возможное будущее могло бы быть более светлым, чем у его брата, Алексея Турбина.
В восприятии мира между этими героями — Алексеем и Николкой — существует некий скрытый конфликт, не реализованный в произведении. Най-Турс своею смертью подаёт Н. Турбину «героический пример старшего брата, тем более что родной брат такого примера подать не может» (107, 229). Собственные страдания и героический поступок Най-Турса обогатили Николку, в то время как Алексей остаётся только медиком даже после того, как молитва его сестры спасает его от смерти, предсказанной опытными врачами. Важно отметить и то, что для Николки Най-Турс становится даже чуть ли не идеалом, в то время как родной брат вовсе не вызывает у него восхищения.
В свою очередь, сам Николка Турбин — дань уважения М. Булгакова к нравственным идеалам российской молодёжи, её верности присяге. Как отмечает Я. Тинченко, «ни одно военное училище российской армии не поддержало Октябрьский переворот. Военная молодёжь никогда в истории России не вмешивалась в политические события, честно служа не каким-либо партиям или движениям, а Родине» (96, 68).
Николай Булгаков, младший брат самого М. Булгакова, летом 1917 г. поступил в военное училище, поэтому приведённые выше слова Я. Тинченко относятся и к нему. Нельзя не согласиться и со следующей мыслью этого исследователя: «С Октябрьским переворотом юнкера стали врагами нового правительства, как люди, принявшие присягу старой, «контрреволюционной» власти и не воспринимающие политики большевистской партии. Юнкера, предаваемые даже своими офицерами <...>, никогда перед противником не склоняли головы, предпочитая погибнуть. Военная молодёжь, фактически святая в своих убеждениях, сделала многое, однако была вся истреблена большевиками. Именно таким был юнкер... Николка Булгаков» (96, 68).
Едва обозначенный в романе конфликт между двумя братьями Турбиными — это конфликт между честью, способностью пожертвовать собой (Николка) и «житейской мудростью», готовностью приспособиться к обстоятельствам во что бы то ни стало (Алексей). Конфликт имеет два аспекта.
Как и другие не очень симпатичные персонажи булгаковских произведений, Алексей Турбин наделён автором некоторыми автобиографическими чертами: профессией врача, тяжёлой болезнью, от которой он чудом выздоровел, и атеизмом. Вместе с тем, Николка Турбин — молодой человек, верящий в нерушимость честного слова. Думается, в этом — внутренний конфликт самого М. Булгакова, которому приходилось задумываться о том, как жить во внезапно и страшно изменившемся мире.
Очевидно, что в своем первом романе писатель отстраняется от атеистического восприятия мира (характерного для Алексея), поскольку понимает, что именно эта порочная философия ввергла огромную страну в кровавый хаос.
И в этом — вторая сторона конфликта между двумя братьями. Хотя они живут мирно, в России настала смута, когда буквально брат восстал на брата. Гражданская война выступает в этом случае как некая проекция разных подходов к жизни, имеющихся у братьев Турбиных, на весь народ, который не останавливается перед многочисленными убийствами соотечественников.
Как известно, осмысление братоубийства исчерпывающе даётся в Библии. Бог наказывает первого братоубийцу — Каина: «что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиёт ко мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отвёрзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя» (Быт. 4, 10—12).
Именно так, напомним, воспринимал революцию и гражданскую войну в России современник М. Булгакова М. Волошин, считавший, что писатель в «Белой гвардии» первым «запечатлел душу русской усобицы» (27, 428). Таким образом, М. Волошин счёл очень близким для себя то видение Булгаковым причин гражданской войны, которое и мы находим в романе.
Говоря о «бесстрастности» М. Булгакова относительно «красных» и «белых», а также о близости взглядов писателя с М. Волошиным в изображении вооружённого противостояния, исследователи приводят (см. 107, 82), в частности, завершающую строфу стихотворения М. Волошина «Русская революция» (1919 г.):
А я стою один меж них
В ревущем пламене и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.(27, 131)
Почему-то не принято при этом обращать внимания на две последние строчки, а ведь без них позиция Булгакова, по сути, превращается в свою противоположность, то есть приравнивается к отношению к войне у Абадонны («Мастер и Маргарита»), который «на редкость беспристрастен и равно сочувствует обеим сражающимся сторонам» (20, 363).
Важно подчеркнуть, что, подобно М. Волошину, Булгаков превращает свой первый роман в своеобразное покаяние и молитву за враждующие в России стороны. Более того — писатель призывает и своего читателя к покаянию, молитве. Это и делает первый булгаковский роман своеобразной «проповедью».
«Белая гвардия» — единственное крупное произведение М. Булгакова, в котором близкий ему уклад ещё жив, но его приближающаяся гибель уже чувствуется во всём.
Именно молитва является для Елены Тальберг единственным действенным средством, к которому она бессознательно прибегает, как к последней попытке спасти смертельно больного брата. Ему врачи уже объявили свой приговор. Елена, у которой недавно умерла мать, называет Богородицу «мать-заступница» (9, 277). Таким образом, подобно Николке Турбину, она как бы снова обретает свою мать, уже умершую. Напомним, что этот эпизод имел важнейшее значение для самого М. Булгакова. Когда его жена Т. Лаппа спросила, зачем он его пишет, то услышала довольно грубый ответ: «Ты просто дура, ты ничего не понимаешь!» (28, 488). Возможно, Т. Лаппа не воспринимала именно религиозный смысл этого, столь важного для писателя, эпизода.
Молитва Елены за брата оказывается в итоге единственным действенным средством: Алексей чудом выздоравливает. Но мало кто имеет мудрость и мужество осмыслить такие чудеса. Сама Елена, внутренне не совсем готовая к проявлению могущества мира невидимого, «косо, суеверно, с ужасом поглядывала на коричневую икону, перед которой ещё горела лампадочка в золотой решётке» (9, 287).
Елена Тальберг честно пытается понять происходящее. Перед нею рассказ И. Бунина «Господин из Сан-Франциско» (1915 год). М. Чудакова приводит свидетельство В. Катаева о том, что сам М. Булгаков читал наизусть конец этого произведения (102, 305). Таким образом, оно появляется в тексте «Белой гвардии» далеко не случайно, и участвует в формулировании смысла первого булгаковского романа.
Общими мотивами двух произведений — булгаковского и бунинского — является напоминание о Страшном Суде. Первоначально у Бунина эпиграфом к рассказу были взяты строки из Апокалипсиса «Горе тебе, Вавилон, город крепкий!» (25, 487) Этой же цели служит у Бунина отсутствовавшая в первоначальной редакции сцена встречи корабля, на котором плывут герои, с дьяволом (25, 486).
Неожиданная смерть бунинского персонажа — богатого американца — призвана показать ненадёжность земной жизни, которая может прерваться в любой момент. Подобно Алексею Турбину, господин из Сан-Франциско верит только в то, что видит: «в душе его уже давным-давно не осталось ни даже горчичного семени каких-либо так называемых мистических чувств» (25, 318). Поэтому смерть этого бунинского героя, как и смерть любого атеиста, имеет глубокий и зловещий смысл, служит предостережением для живых.
Словно предчувствуя скорую смуту и появление в России циничных политиков, наделённых почти безграничной властью, Бунин несколько публицистически (вероятно, поэтому позже этот отрывок он убирает) пишет в своём рассказе и об императоре Тиберии — современнике Христа (эта историческая личность с явной антипатией упоминается и М. Булгаковым в «Мастере и Маргарите»): «На этом острове две тысячи лет тому назад жил человек, совершенно запутавшийся в своих жестоких и грязных поступках, который почему-то забрал власть над миллионами людей и который, сам растерявшись от бессмысленности этой власти и от страха, что кто-нибудь убьёт его из-за угла, наделал жестокостей сверх всякой меры, — и человечество запомнило его...» (25, 487).
Бунин явно недоброжелательно относится к главному герою, «господину из Сан-Франциско». Важно отметить, что этот персонаж очень богат. Упоминая бунинский рассказ в своём романе, Булгаков ещё раз подчёркивает, что вовсе не достаточно быть богатым для того, чтобы жить и умереть достойно.
Но смерть у Бунина поистине всемогуща. Она преображает даже этого персонажа, черты которого «стали утончаться, светлеть...» (25, 323). Напомним, что черты лица меняются в лучшую сторону и у умерших героев последнего булгаковского романа: и у отравленной Маргариты (20, 468) и у зарезанного Иуды (20, 417). Могущество смерти, которая побеждает и богатых людей, а также напоминание о дьяволе — эти темы объединяют бунинский рассказ и «Белую гвардию».
Алексей Турбин не вполне даёт себе труд подумать, почему он так неожиданно поправился, и не прибегает к помощи религии. Более того, одному из своих пациентов он как врач советует: «Вы перестаньте увлекаться религиозными вопросами. Вообще поменьше предавайтесь всяким там тягостным размышлениям» (9, 281).
Конечно, Турбин как врач заботится о состоянии, в том числе и психическом, своего пациента. Однако такая забота осмеяна Булгаковым в романе «Князь тьмы» (является одной из начальных редакций «Мастера и Маргариты») в следующем эпизоде. Попавший в клинику Иван просит Евангелие, которого в советской больнице, конечно же, не оказывается. На это профессор Стравинский пытается его успокоить: «Оно и к лучшему, впрочем, что сейчас нет, — обратился Стравинский к Ивану, — вам сегодня читать нельзя» (14, 446). Таким образом, Стравинский не только сам имеет атеистическое, искажённое представление о мире, но и мешает своему пациенту осознать, с кем именно он встретился на Патриарших.
Очевидно, что такое изображение Булгаковым врачей — Алексея Турбина и профессора Стравинского — отразило критическое отношение писателя к влиянию профессии на мировоззрение этих персонажей, являющихся материалистами. К концу жизни это разочарование у писателя сильно увеличилось, вероятно, в том числе и по причине бессилия врачей в лечении самого Булгакова.
Врач по образованию, он пишет за несколько месяцев до собственной смерти: «...к концу жизни пришлось пережить ещё одно разочарование — во врачах терапевтах. Не назову их убийцами, это было бы слишком жестоко, но гастролёрами, халтурщиками и бездарностями охотно назову. Есть исключения, конечно, но они редки» (48, 188). «А больше всего да поможет нам всем больным Бог!» (там же).
В романе «Белая гвардия» врачу Алексею Турбину противопоставлен его пациент, наркоман Ив. Русаков. Он к тому же болен сифилисом, а поэтому и пришёл на приём к А. Турбину. Но это именно тот случай, когда пациент оказывается нравственно выше врача. Мысли, подобные тем, что высказывает Русаков Алексею Турбину, врач уже слышал в самом начале романа от священника, отца Александра, но остался к ним равнодушен. То, что он не приблизился к ним даже после того, как дважды чуть не погиб, свидетельствует о его душевной слепоте.
Отметим кстати, что именно отец Александр (прообразом которого был духовник семьи Булгаковых) отпевал умершую мать Алексея Турбина; сомневаясь в словах священника, Алексей как бы высказывает неверие и в необходимости церковных обрядов, то есть уже не заботится и о посмертной участи собственных родителей.
Подобное небрежение к отпеванию умершего и безразличие к его посмертной судьбе высказывает и киевский дядя М. Берлиоза («Мастер и Маргарита»), и это, как мы помним, имеет для обоих героев последнего романа самые печальные последствия (в первую очередь, конечно, для М. Берлиоза).
Суть противопоставления врача А. Турбина и поэта Ив. Русакова в том, что последний начинает осознавать гибельность атеизма, необходимость обращения к Богу. Вот как этот персонаж расправляется со своим опубликованным богоборческим стихотворением: «Он с искажённым лицом вдруг плюнул на страницу со стихотворением и бросил книгу на пол, потом опустился на колени и, крестясь мелкими дрожащими крестами, кланяясь и касаясь холодным лбом пыльного паркета, стал молиться, возводя глаза к чёрному безотрадному окну:
— Господи, прости меня и помилуй за то, что я написал эти гнусные слова» (9, 149).
Ив. Русаков начинает осознавать гибельность атеизма не только для себя, но и для всей страны. Не зря он читает в романе то место из «Откровения», которое Булгаков выбрал в качестве эпиграфа к роману. Не будет преувеличением сказать, что именно в этом отношении Русаков высказывает мысли, близкие самому Булгакову. Так, пациент Алексея Турбина называет Москву царством антихриста (9, 282).
А ведь и сам писатель признаётся, что показанные в романе события — «беды и несчастья», «кровопролития, пожары и погромы» (9, 182) — произошли из-за одной бумажки, а именно, из-за выполненного предписания «выпустить из камеры <...> содержащегося в означенной камере преступника» (9, 81), при этом номер камеры является числом, обозначающим сатану; освобождение же сатаны есть его временная воля творить беззакония на земле и губить души людей.
Безусловно, сближает Булгакова и Русакова и тот факт, что этот персонаж «как о самом «дорогом на свете» вспоминает о маме-покойнице» (107, 231). В этом же сильном чувстве сыновней любви к матери — сходство Русакова с Родионом Раскольниковым («Преступление и наказание»).
Для Раскольникова это чувство является фактором, который первоначально удерживал его от осуществления задуманного им преступления. Вспомним, что в начале романа во время чтения письма от матери лицо Раскольникова «было мокро от слёз» (39, 41); однако же, по прочтении письма, его лицо уже «было бледно, искривлено судорогой, и тяжёлая, желчная, злая улыбка змеилась по его губам» (39, 41). Естественное чувство любви к матери побеждается болезненными, противоестественными мыслями о приготовляемом Раскольниковым преступлении.
Для булгаковского Ивана Русакова любовь к матери, очевидно, остаётся единственным, чем он дорожит в своей жизни. Не испытывай герой этого чувства, трудно было бы поверить в начало его душевного оздоровления, изображённое в романе.
Однако Иван Русаков — лишь один из четырёх авторов, обозначенных на обложке сборника, в котором он напечатал своё богоборческое стихотворение. О раскаянии троих других литераторов в романе не сообщается. Две детали существенны для того, чтобы понять отношение к этим персонажам — прообразам И. Бездомного и М. Берлиоза — самого Булгакова.
Первая — то, как сами они определили на обложке своего сборника творческое направление: «фантомисты — футуристы» (9, 148). Такое объединение — веры в нечто несуществующее и мнимой устремлённости в будущее — как нельзя лучше показывает отношение Булгакова к переустроителям общества и атеистам. Что они могут сделать для будущего, сами пребывая во власти химер?
Не зря в большевистских призывах к будущему проницательный Ив. Бунин видел лишь обман (см. его статью «Не могу говорить»): «— Взывай к светлому будущему, — говорят своим пошлым и высокопарным языком те, у кого никогда нет настоящего, прошлое всегда «проклятое», а будущее всегда «светлое» (24, 24). «Фантомы» их творчества — также прообраз «фокусов» Воланда и его свиты в Варьете; в обоих случаях фикция, обман неоправданно претендуют на то, что они существуют на самом деле.
Важной деталью, обозначающей сущность футуристов-богоборцев в романе «Белая гвардия», является название их клуба — «Прах». Оно придумано самим М. Булгаковым (59, 73) и весьма красноречиво, поскольку также сближает этих литераторов с нечистой силой. Вспомним, что в последнем булгаковском романе мертвецы на балу у Воланда «распались в прах» (20, 378). Именно в «Мастере и Маргарите» Булгаков даст свою окончательную оценку литераторам — атеистам.
Футуризм действительно использовался большевиками как средство борьбы со старой культурой и провозглашаемыми этой культурой ценностями. В излишне пафосной (мягко говоря) статье Б. Кушнера «Прыжок к социализму» читаем: «В порядке крайней революционной спешности надо додушить гнилого последыша буржуазии — поганую культуру её и создать неслыханную новую цивилизацию труда... Из самых недр буржуазной культуры возникло революционное отрицание её... Этому отрицанию имя — футуризм...» (61, 19)
Шполянский, фамилия которого первой обозначена на обложке футуристического сборника, имеет нечто общее с Тальбергом. Он тоже офицер (прапорщик — 9, 146), и даже получил высокую награду — георгиевский крест. Правда, получил он его уже в мае 1917 года из рук Керенского, то есть, возможно, не за мужество и отвагу, проявленные во время военных действий.
Этим персонажем Булгаков развивает тему предательства, заявленную Тальбергом. Шполянский также нарушает присягу, когда идёт на службу к гетману. Но и там он совершает предательство — выводит на время из строя броневики (9, 152). Булгаков намекает, что делается это в интересах большевиков (9, 151).
В целом, тема предательства в романе многогранна, поскольку разнообразны проявления предательства. Это могут быть и измена воинской присяге, и предпринимаемый Тальбергом отъезд (на самом деле бегство) из опасного города без жены, и финансовая помощь литературному богоборческому изданию.
Именно указанию на связь Шполянского с силами ада служит значимая деталь его облика, отмеченная Е. Яблоковым (107, 288): незадолго до того, как вывести броневики из строя, этот персонаж оказывается «почему-то в саже» (9, 150).
Наделяя этого героя, несомненно, для него крайне антипатичного, своим именем Михаил, Булгаков снова как бы творит суд и над самим собой. Напомним, что некоторые собственные черты писатель осуждает в «Белой гвардии» и в двух других персонажах: в Иване Русакове — прежний атеизм и наркоманию, в Тальберге — своё намерение эмигрировать без жены. Тем самым М. Булгаков напоминает, что все мы грешны и не можем, прочитав его роман, в ложном и опасном самоуспокоении подумать про себя, что уж мы-то лучше.
Поэтому в последнем романе писатель дал своё имя, а также инициалы (М.А.) и разоблачённому им литератору — атеисту, Берлиозу. Подчеркнём: Булгаков не высокомерно изображает чужие пороки, но использует антипатичных персонажей, чтобы напомнить читателям: все мы нуждаемся в покаянии.
Подлинной любовью и тревогой за висящую на волоске жизнь брата объясняется в «Белой гвардии» искренняя и горячая молитва Елены Тальберг. Как указал И. Владимиров, Елена молится «в день празднования иконы Пресвятой Богородицы Нечаянная Радость» (107, 132).
Эта икона «написана в память следующего события: «некий грешник, идя на греховное дело, помолился об успешности его Богоматери, на что та, разгневавшись, указала ему на мгновенно раскрывшиеся язвы на руках и ногах Божественного младенца, сидящего у неё на руках, и объяснила ему, что каждый раз, когда кто-либо впадает в грех, язвы начинают мучить Христа» (72/2/1632—1633).
Таким образом, уже в «Белой гвардии» полнота изображения достигается тем, что Булгаков как бы совмещает два повествовательных плана. Это позволяет ему соотносить изображаемые им события с библейскими и напомнить о неизбежной ответственности каждого из нас за грехи. Уже в первом булгаковском романе «зеркально соотнесены план земли и неба, взаимоотражение пространственных плоскостей создаёт иллюзию безмерности и эпического равновесия» (101, 81).
Такая неизбежная соотнесённость земной жизни с вечными Божественными истинами останется в творчестве писателя до самой его смерти. Применительно к «Белой гвардии», этот приём является своего рода ключом, открывающим для читателя смысл изображённого в романе. Как отмечает Е. Яблоков: «Показательно, что в «Апокалипсисе» сюжет гибели Вавилона начинает развёртываться в 18-й главе, которую в начале «Белой гвардии» цитирует отец Александр (слова о «Третьем ангеле»): создаётся впечатление, что всё дальнейшее (т. е., собственно, само действие романа) будет представлять собой метафорическую картину гибели Вавилона...» (107, 187).
Отголосок этой темы — гибели города за грехи его жителей — находим и в последнем романе. В первой же его сцене на Патриарших, эрудированный Берлиоз упоминает в числе прочих и Мардука — бога-покровителя Вавилона, верховное божество вавилонского Пантеона. Но не спас Мардук ни Вавилона, ни упомянувшего его Берлиоза.
Позиция Булгакова в осмыслении революции и гражданской войны, безусловно, перекликается с крайне актуальными словами Патриарха Тихона: «Мы захотели создать рай на земле, но без Бога и Его святых заветов. Бог же попираем не бывает. И вот мы алчем, жаждем и наготуем на земле, благословенной обильными дарами природы, и печать проклятия легла на самый народный труд и на все начинания рук наших.
Грех, тяжкий, нераскаянный грех вызвал сатану из бездны, извергающего ныне хулу на Господа и Христа Его и воздвигающего открытое гонение на церковь» (52, 236).
Желая напомнить о вечной бездне, в которую попадут те, кто участвует в грабежах и убийствах — непременных спутниках революций и гражданских войн — Булгаков изменяет название одной из реальных киевских улиц — Малоподвальная — на Мало-Провальную.
Алексей говорит Николке (они оба, спасаясь во время стрельбы, оказались на этой улице): «Видно, брат, швырнул нас с тобой Пэтурра на Мало-Провальную улицу» (9, 284).
Пэтурра — это Петлюра, то есть одно из олицетворений смутных времён. Как тут не вспомнить бездну, близость которой в последнем романе перед появлением Воланда чувствует Стёпа Лиходеев, находясь, казалось бы, в таком безопасном месте — в кровати у себя дома, а также провал, в который, в конце романа, кидается Воланд со своей свитой.
Нет ли в этом названии также и предсказания Булгакова о том, что в исторической перспективе планы и намерения большевиков обязательно ожидает именно провал?
Неизбежны также ассоциации и с тем, что в последнем романе свита Воланда именно швыряет Лиходеева в Ялту.
Исторический смысл описанных в «Белой гвардии» событий проясняется тем, что, как справедливо отмечает В.И. Лосев, «две политические фигуры — Керенский и Троцкий — были ненавистны Булгакову, ибо они олицетворяли собой те разрушительные силы, которые уничтожили тысячелетнее российское государство» (13, 537).
Но государство — это форма, в которой существует людское общество. Именно против людей совершено главное преступление вождей революции, и названо оно И. Шмелёвым: «Жестокие из властителей, когда-либо на земле бывших, посягнули на величайшее: душу убили великого народа!» (79, 102).
Таким образом, гражданская война и революция в понимании не одного М. Булгакова — не только конкретное историческое преступление, но и грех, пришедший из бездны и влекущий туда человека.
И здесь, как и в случае с чудесным выздоровлением Алексея Турбина, только вера в Бога может указать путь к спасению. Примером тому служит Ив. Русаков.
Отметим, что именно веры не хватило другому Ивану — Шатову (роман Достоевского «Бесы»), и бездна буквально поглощает его (революционеры топят его тело в пруду), как раз в то время, когда его жена и её ребёнок особенно нуждаются в его помощи. В результате, оставшись без помощи Шатова, они также вскоре гибнут.
Вера вносит покой в душу раскаявшегося пациента доктора Турбина, Русакова. Он поистине преображается, когда осознаёт сердцем написанное в Библии: «По мере того как он читал потрясающую книгу, ум его становился как сверкающий меч, углубляющийся в тьму.
Болезни и страдания казались ему неважными, несущественными. Недуг отпадал, как короста с забытой в лесу отсохшей ветви. Он видел синюю, бездонную мглу веков, коридор тысячелетий. И страха не испытывал, а мудрую покорность и благоговение. Мир становился в душе, и в мире он дошел до слов: «...слезу с очей, и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (9, 293).
Как сопоставить такое действие от чтения Библии на тяжело больного человека в первом булгаковском романе (напомним, что сифилис во времена Булгакова был весьма трудно излечимой болезнью, особенно в условиях гражданской войны) с явно пристрастным утверждением Б. Соколова: «Сам Булгаков явно не верил во всемогущую силу Божественного Откровения» (93, 518)?
Иван Русаков — эти имя и фамилия не только «очень русские». Как отмечает Г. Лесских, они «откровенно символичные» (59, 104) и олицетворяют судьбу России. Не будет преувеличением сказать, что постыдная и трудно излечимая во времена Булгакова инфекционная болезнь, поразившая Ивана Русакова, сифилис — печальный диагноз, поставленный писателем целой стране. Поясним это.
К сифилису Булгаков относился как к чему-то омерзительному, своего рода указанию на нравственную ущербность. Основанием для такого утверждения может служить малоприятная сцена, в действительности произошедшая с писателем в ресторане и рассказанная его последней женой, Е. Булгаковой, в её дневнике (запись от 11 июля 1939 г.): «Пьяный Олёша подозвал вдребезги пьяного некоего писателя Сергея Алымова знакомиться с Булгаковым. Тот, произнеся невозможную ахинею, набросился на Мишу с поцелуями. Миша его отталкивал. Потом мы сразу поднялись и ушли, не прощаясь. <...> Что за люди! Дома Миша долго мыл одеколоном губы, всё время выворачивал губы, смотрел в зеркало и говорил — теперь будет сифилис!» (23, 439).
Такой диагноз, поставленный М. Булгаковым в его первом романе целой стране — сродни проказе, поразившей народ. Только возврат к вере может принести исцеление тяжело больному обществу, и это исцеление будет чудом. Необходимость возврата к вере должны ощутить все. Булгаков не делает исключения и для себя самого.
Русаков — первый образ молодого литератора в творчестве Булгакова, который осознает, что надо стыдиться и даже ненавидеть не только свои атеистические стихи, но и вообще неверие в Бога. Неизбежность стоящего перед этим героем выбора проиллюстрирована в последнем романе Булгакова.
Повторим, что сифилис, которым болен Русаков, в те времена с трудом поддавался лечению препаратами, имевшими сильнейшие побочные эффекты. Булгаков знал это по своему врачебному опыту. Одним из таких лекарств был (Нео) сальварсан, которым, вероятно, Алексей Турбин и собирается лечить Русакова. Этот препарат, из-за уже упомянутых сильнейших побочных эффектов, врачи не назначали без крайней необходимости. Тот факт, что этим лекарством лечили... В.И. Ленина, даёт основания предположить, что и сам автор русской смуты также был болен сифилисом.
Такого мнения придерживается, в частности, историк и писатель Хелен Раппопорт, ссылающаяся на доклад известного учёного Ивана Павлова.
Согласно другой точке зрения, это лекарство Ленину давали именно с целью его отравить, что ничуть не в меньшей степени может характеризовать моральные качества находившихся у власти людей.
Лечение сифилиса было (до середины 40-х годов 20 века) долгим и не всегда эффективным. Болезнь вполне могла означать весьма вероятную позорную смерть, то есть была своего рода её печатью. Эту же печать в «Белой гвардии» несёт на себе и один из грабителей, пришедших к Лисовичу (9, 232), а в романе «Мастер и Маргарита» (в черновых редакциях) — император Тиберий (язва на лбу в раннем варианте романа названа «сифилитической» (14, 60)). Там же, у одного из прислужников Воланда буквально налицо признаки застарелого сифилиса: «Один глаз вытек, нос провалился» (14, 43). Да и сам Воланд, как небезосновательно предполагает Е. Яблоков, болен застарелым сифилисом или иной венерической болезнью, которой его заразила ведьма (107, 329).
В конце последнего булгаковского романа солдат, наносящий распятому Гестасу удар копьём, назван «безносым» (20, 491 и 492). Отсутствие носа может являться признаком сифилиса.
В созданном Булгаковым мире болезнь сифилис — своего рода печать позорной преждевременной смерти — лежит на тех, кто совершает преступления, то есть творит волю, враждебную Богу. В булгаковском рассказе «Звёздная сыпь» сифилис, по мнению Е. Яблокова, предстаёт рассказчику как «дьявольское наваждение», «дьявольское орудие» (107, 328). Эта болезнь вдобавок опасна и для окружающих. Вспомним, что Псалтирь предостерегает нас от общения с людьми, не соблюдающими волю Бога: «со строптивыми развратишися» (Пс. 17, 27).
Невидимая «разруха в головах» приобретает у Булгакова видимые очертания позорной, мучительной и опасной болезни, часто ведущей к смерти.
Только сифилис и борьба с Богом объединяет этих персонажей (повторим — Ив. Русаков раскаялся в своём богоборчестве), и одно это даёт основание полагать, что атеизм Булгаков считает печатью, обрекающей на мучительную и позорную смерть, сродни смерти от постыдной трудно излечимой (в то время) болезни, которая губила не только её носителей, но и их детей (если они не гибнут в утробе заражённой матери), а также других близких им людей.
Укажем и на сходство сифилиса с атеистическими и революционными идеями: вспомним, что, именно увлёкшись ими, Иван Шатов в «Бесах» не только гибнет сам, но и, лишив поддержки, обрекает на смерть свою жену и её ребёнка. Действительно, каким образом носителем «передовых идей» может являться больной и обречённый человек, сам не имеющий будущего?
Отметим кстати, что Е. Яблоков видит в булгаковском рассказе «Морфий» связь революционных событий не только с сифилисом (107, 324), но и с другой постыдной и смертельно опасной болезнью — наркоманией (107, 127). Да и сам Булгаков в рассказе соединяет две эти болезни. Читающий письмо ставшего наркоманом доктора Полякова врач вначале думает, что речь в нём идёт о сифилисе: «...тут сумбурное, чуть-чуть фальшивое письмо... «Тяжко... и нехорошо заболел...» Чем? Сифилисом? Да, несомненно, сифилисом. Он в ужасе... Он скрывает... Он боится» (11, 133).
Действительно, цель революции — сделать жизнь лучше, избавиться от страданий любой ценой — сродни той причине, по которой человек становится наркоманом: «Любая наркомания есть попытка человека избавить свою душу от любого страдания, но в первую очередь от депрессии, вызванной чувством неполноты — неосмысленности собственного существования. Такая попытка не может не закончиться ничем, кроме идентичности, инфляции... смерти души», — пишет известный врач-нарколог Александр Данилин (36, 355).
Как человек мужественный и честный, диагноз атеистической инфекции Булгаков ставит не только абстрактному «обществу», но и — отчасти — себе самому. И — что самое главное — этот диагноз применим и ко всем нам, а в какой именно степени, то лучше всего это ведомо нам самим.
После смерти Булгакова, были открыты вещества, эффективно излечивающие сифилис. Однако дело тут не в конкретной земной болезни (хотя появляются новые болезни, пока не излечимые), а в той «разрухе в головах», болезни души, которые отнюдь не проходят сами собой, без нашего искреннего и глубокого покаяния.
Что же касается симпатий М. Булгакова непосредственно к той или иной из противоборствующих в гражданской войне, изображенной в «Белой гвардии», сторон, то напомним, что «Турбина» — девичья фамилия бабушки писателя со стороны матери, а квартира Турбиных — «копия квартиры Булгаковых» (70, 58), где будущий писатель провёл детство.
Однако, конечно, философия романа ближе к взглядам христианского художника, нежели к идеологии боевого офицера. Именно такое мировоззрение отчетливо проявляется в концовке «Белой гвардии». В этих последних абзацах Булгаков подчёркивает, что звёздное небо напоминает нам о невидимом мире, имеющем вполне конкретный — религиозный — смысл.
В окончании «Белой гвардии» глубокие переживания Ивана Русакова, вызванные чтением Апокалипсиса, по сути, постепенно переходят в мысли самого писателя. Эта важнейшая в романе сцена логично завершает созданную автором в произведении модель мира.
Подобно тому, как над родным для писателя Киевом царит князь Владимир с крестом, смысловой доминантой романа являются его заключительные, проникновенные строки. Без них невозможно правильно понять мировоззрение Булгакова:
«Последняя ночь расцвела. Во второй половине её вся тяжёлая синева, занавес Бога, облекающий мир, покрылась звёздами. Похоже было, что в неизмеримой высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную. В алтаре зажигали огоньки, и они проступали на завесе целыми крестами, кустами и квадратами. Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в чёрную, мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла — слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающе острый меч» (9, 294).
Очевидна связь этого описания с отрывком из Апокалипсиса (Апок. 4, 1—3), который протоиерей Александр Мень называет «как бы иконописным изображением небесного богослужения, где небо есть подобие храма, а невидимое присутствие Божье явлено в виде сияющего света» (76, 52).
Можно сказать, что именно образы Апокалипсиса формируют основной смысл начала и конца романа. Ю. Лотман справедливо видел именно в этих двух элементах литературного произведения — начале и конце — «особую моделирующую роль» и назвал их «рамкой» (60, 207).
В начале произведения исследователь видит указание на причину явления (60, 207), и здесь смысл эпиграфов — сбились с пути, будут судимы после смерти — как нельзя лучше объясняет причину описываемых в романе событий.
Конец литературного произведения, по мнению Ю. Лотмана, как бы подводит черту под изображённым писателем, свидетельствует об авторской «конструкции мира в целом» (60, 210). И эти слова сильно помогают понять «Белую гвардию». Размещая над воцарившейся в душах людей, и во всей стране, смутой звёздное небо как своеобразный символ богослужения, М. Булгаков утверждает в сознании читателя вечную истину: есть высшая правда над нами, и если мы о ней забываем, то начинаем расплачиваться уже на земле.
Размышления Булгакова о бренности нашей жизни заканчивают роман:
«Всё пройдёт. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звёзды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?» (9, 294). Такое видение мира, повторим, перекликается с теми чувствами, которые испытывает Русаков при чтении Библии.
Классовая ненависть, безусловно, являлась для писателя доказательством того, что люди погрязли в злобе, то есть не хотят «обратить свой взор на звёзды». Именно поэтому через несколько лет по окончании своего первого романа Булгаков счёл необходимым вернуться к теме братоубийственной войны в пьесе «Бег». П.С. Попов справедливо считает, что в этом произведении «автор развил и углубил тему гражданской войны, в гораздо более ответственных и широких рамках» (73, 7).
Пьеса начинается с важного мотива, заявленного ещё в «Белой гвардии»: необходимости молитвы за народ, в безумии истребляющий самого себя. Причём молитва буквально открывает эту пьесу, что в условиях не прекращающихся репрессий против церкви и верующих уже само по себе было смелым поступком. Напомним первую ремарку этого произведения: «Слышно, как хор монахов в подземелье поёт глухо: «...Святителю отче Николае... моли Бога о нас...» (12, 521).
Отношение Булгакова к изображаемым в пьесе «Бег» событиям, на наш взгляд, проясняется при помощи образа белого офицера Р. Хлудова, явно соотнесённого со «светлым рыцарем» Най-Турсом. Последний идёт на риск, и даже угрожает оружием старшему по званию, требуя зимнее обмундирование для подчинённых. А Хлудов отдаёт приказ... сжечь целый состав «экспортного пушного товара, предназначенного во Францию» (12, 539).
Поступки обоих офицеров не только диктуются военной необходимостью, но и имеют огромный нравственный смысл, будучи совершёнными в условиях, когда многие думают лишь о личном обогащении. Эти поступки рискованны для обоих офицеров и продиктованы заботой об их подчинённых, и о порученном им деле. Отметим, что и Хлудов, и Най-Турс, будучи старшими офицерами, ходят в солдатских шинелях (12, 539). Такая бескорыстность этих персонажей подтверждается и реальными историческими фактами.
Так, по воспоминаниям дочери А.И. Деникина, Марины Грей, вывезенные её отцом в эмиграцию денежные сбережения генерал-лейтенанта, вчерашнего главнокомандующего Добровольческой Армии, имеющего на своём иждивении, кроме жены и дочери, ещё шестерых человек, после обмена составили... двадцать английских фунтов (76, 238). Нечто схожее пишет в своих воспоминаниях о себе и своей семье генерал П.Н. Врангель: «Мы выехали из России совсем без средств» (30/1/471).
Случаи уничтожения имущества, предполагаемого для наживы и занимающего ценное место в железнодорожных вагонах, конечно, происходили во время гражданской войны и на самом деле.
Например, П.Н. Врангель пишет в своих воспоминаниях, что, желая проверить приготовленные к эвакуации из Царицына, к которому приближались красные, эшелоны, он, вместе с казаками из своего конвоя, обнаружил в вагонах много личных вещей. И «тут же приказал конвойным выбрасывать всё это на платформу, ломать и рубить, приказав освободившиеся вагоны отдать под казённые грузы» (30/1/290). Обнаружив же в опломбированных вагонах, вместо артиллерийских грузов, частных лиц вместе с принадлежавшим им ценными вещами (вагоны были предоставлены за взятку), Врангель тут же отдал приказ арестовать виновных работников станции, включая её начальника. После предания их военно-полевому суду «по обвинению в содействии успеху противника», они были повешены (30/1/290).
Ранее, в зачастую тенденциозной советской критике, психическое нездоровье Хлудова являлось одним из аргументов в пользу того, что белое движение, с точки зрения М. Булгакова, выдохлось, внутренне исчерпало себя, было обречено на поражение.
Нам же представляется, что в Хлудова вполне мог превратиться Най-Турс, если бы он, вопреки своим этическим принципам, продолжал участвовать в братоубийственной войне. По сути, болезнь Хлудова — реакция на своего рода инфекцию, заразу, поразившую русский народ. И Хлудов, человек с изначально высокими моральными принципами, ощущает на себе болезнь взаимной ненависти.
Достаточно вспомнить его слова, крайне неожиданные для боевого офицера: «Нужна любовь, а без любви ничего не сделаешь на войне!» (8, 258). Ему важно знать, верно ли то, что он делает. Отсюда и его размышления: «Видно, Бог от нас отступился» (8, 429).
Душа Хлудова пытается отторгнуть действительность, которая заставляет его убивать соотечественников. Он не может привыкнуть к этому и не может относиться к убийствам спокойно. «Я болен, я болен. Только не знаю, чем», — признаётся Хлудов самому себе (8, 265). В. Сахаров пишет о Хлудове: «его душа требует суда над собой» (81, 428). Подобно Раскольникову, Хлудов ищет наказания, и даже готов к смерти. По справедливому мнению В. Химич, Хлудов «в одиночку несёт невыносимые муки прозрения и осознания своей вины <...>, что даёт ему безусловную нравственную высоту» (101, 141).
Уже в эмиграции Хлудов, освобождённый от участия в военных действиях, как бы признаётся себе в необходимости раскаяния. Вспомнив о казнённом по его приказу вестовом, он произносит: «Помяни, Господи!» (8, 284). Там же, в эмиграции, он вспоминает о России: «Я там, оказывается, всякие преступления совершал» (8, 292).
Возникает вопрос: для чего Булгакову нужно было затрагивать тему гражданской войны во второй половине двадцатых годов, когда вооружённое противостояние в России уже закончилось?
В. Сахаров приводит слова из «доносительного отзыва П. Керженцева о «Беге»:
«По неоднократным заявлениям Булгакова <...> основное в пьесе — это проблема преступления и наказания» (81, 161). И далее из отзыва того же Керженцева: «Крайне опасным в пьесе является общий тон её. Вся пьеса построена на примиренческих, сострадательных настроениях, какие автор пытается вызвать и, бесспорно, вызовет у зрительного зала к своим героям» (81, 428).
На наш взгляд, раскаяние в братоубийственной бойне белого офицера Хлудова должно было, по логике М. Булгакова, подтолкнуть к переосмыслению гражданской войны и раскаянию в убийствах и других преступлениях тех, с кем воевали белые, то есть пришедших к власти красных.
Отчасти прав хулитель пьесы, современник М. Булгакова И. Бачелис, который видел в произведении «икону белогвардейских великомучеников» (59, 338). Пьеса «Бег», на наш взгляд, — не «пропаганда белогвардейщины», и далеко не только выражение М. Булгаковым сочувствия одной из враждовавших сторон, но в первую очередь — не услышанный до сих пор призыв к единению народа, через покаяние — и белых, и красных — в ненависти друг к другу, в совершённых преступлениях. А покаяться было (и есть) в чём.
В последние годы и в нашей стране стало возможным ознакомиться и с описаниями зверств, творимых красными во время гражданской войны. Причём, в приведённом ниже случае (город Таганрог, 1918 г.), даже сочувствующие большевикам рабочие «заявили протест» против проявленной ими немыслимой жестокости:
«На металлургическом заводе красногвардейцы бросили в пылающую доменную печь до 50 человек юнкеров и офицеров, предварительно связав им ноги и руки, в полусогнутом положении. Впоследствии останки этих несчастных были найдены в шлаковых отбросах на заводе» (56, 141).
Призыв к покаянию был (и остаётся) актуален, а потому М. Булгаков был тут не единственным. Алексей Ремизов, например, также напоминал русскому народу о необходимости покаяния в пролитой крови:
«И убитые тобой встают вслед вереницей:
— Каин, где брат твой?» (78, 413)
И далее: «А ты, растерзанный, повторяешь одно своё каиново слово:
— Разве я сторож брату моему?» (78, 414)
Именно «примирение, забвение обид и даже преступлений гражданской войны» считает Г. Лесских «лейтмотивом» романа «Белая гвардия» (59, 23).
Высоко оценивший это произведение М. Волошин видел в классовой борьбе «какангелие» (греч. «дурная весть»), то есть «новую вражду, разделившую мир» (27, 10).
«Главной мечтой Булгакова», как считает В.И. Лосев, было «увидеть «соединённый праздник» двух расколовшихся частей России» (13, 541).
Даже и в последнем своём романе Булгаков вскользь затронул тему классовой вражды, попытавшись выставить её комичной и неестественной, и таким образом, в последний уже раз, напомнить о необходимости примирения. Одурманенный пропагандой Иван Бездомный в нечистой силе первоначально видит «русского эмигранта» (20, 133).
Кстати, вполне реальный советский писатель А.Н. Толстой, как мы уже говорили, в повести «Гиперболоид инженера Гарина» засылает белогвардейца-эмигранта в советскую Россию (с коварными, конечно, целями). Таким образом А.Н. Толстой заслужил себе в том числе и сомнительную славу считаться одним из возможных прототипов поэта И. Бездомного в «Мастере и Маргарите».
Ещё одна несуразность, являющаяся в последнем булгаковском романе проявлением классовой ненависти к белым, изображена в следующей детали: убийцу Пушкина, кавалергарда Дантеса, поэт Рюхин называет «белогвардейцем» (20, 186).
В раннем варианте этого произведения М. Булгаков такого рода проявления, по сути, напрямую называет следствием психической болезни. Так, в сумасшедшем доме один из пациентов всех, кого видит, принимает за белогвардейских офицеров, и успокаивается только тогда, когда убивает оказавшегося рядом Бездомного, как деникинского офицера и белобандита, из игрушечного револьвера (14, 189—190).
В пьесе «Иван Васильевич» также звучит тема неправомерности разделения народа на белых и красных. Именно поэтому Булгаков иронизирует над тем, что Бунша всячески стремится доказать своё неблагородное происхождение (17, 585).
Булгаков уже в пору создания «Белой гвардии» сознавал, что народ, забывающий о Страшном Суде ради, как ему кажется, столь близкого и доступного (ещё чуть-чуть осталось потерпеть!) земного счастья, обрекает себя и своих потомков на страдания. Эта мысль высказана в произведении, в том числе, и словами украинской народной песни, которая, с точки зрения В. Сахарова, отнюдь не случайно звучит в романе: хотя исполняют её слепые, они «видели дальше и больше зрячих» (81, 107). В тексте остались только две строчки из этой песни:
Ой, когда конец века искончается,
А тогда Страшный Суд приближается...(12, 322)
Как отмечает В.И. Лосев, в корректуре романа было и продолжение:
Ой, восплачем мы все возрыдаем.
А на бессмертный час размышляемо.
Ой тогда ту, никого не будет, ой.
Тильки нас сам Иисус Христос судити буде.
Ох услыши, услыши, господь Саваоф,
А помилуй нас, сам Иисус Христос!..(12, 703)
Крайне важно отметить, что М. Булгаков обращается ко всем людям, образованным и не очень. Становится очевидным, что, несмотря на авторские симпатии к героям и персонажам, связанным с белой армией, основная битва, как уже говорилось, происходит в душе каждого человека. События, связанные с братоубийственной войной, лишь заставляют человека отбросить притворство и стать тем, кто он есть на самом деле.
И в этой, самой важной для каждого из нас, битве, офицеры одной и той же армии — Тальберг и Най-Турс — оказались во враждебных лагерях. В результате один предаёт жену и бежит от опасности, другой жертвует жизнью ради подчинённых.
Эта тема не осталась без внимания и в пьесе «Бег», где беспринципные «товарищ министра» Корзухин, офицеры контрразведки Тихий и Скунский, подобно Тальбергу и Шполянскому, предают христианские идеалы и думают лишь о личной выгоде.
Конечно же, наделив персонажа «говорящей» фамилией «Скунский», Булгаков недвусмысленно говорит о своём резко отрицательном к нему отношении: синоним названия животного «скунс», обитающего в Америке, — слово «вонючка». Одним из значений английского названия скунса — «skunk» — является слово «подлец» (2, 656). Очевидно, что оказавшийся нищим за границей Хлудов противопоставлен таким героям, как Скунский.
Это ещё раз говорит о том, что произведения Булгакова, изображающие гражданскую войну, часто напоминают о другой битве, которая, по Достоевскому, происходит в сердце и душе человека между Богом и дьяволом. Булгаков не даёт нам забыть о том, что каждую минуту человек, наделённый свободой выбора, может не выдержать в этой битве, сдаться, пойти по пути таких персонажей, как Корзухин (который через своё сходство с жабой (12, 545) соотнесён с нечистой силой), Тальберг, Шполянский, Тихий, Скунский.
Наш народ, к которому в первую очередь и обращены произведения Булгакова, неоднократно показал способность очищаться духовно во время ниспосланных на него испытаний. Например, как отмечает А. Фарберов, Вторая Мировая война явилась не только страшным испытанием, но и «возможностью для пересмотра всего нашего прошлого и для очищения» (100, 9). Но это случилось уже после смерти М. Булгакова. У самого же писателя сложилось впечатление, что его предупреждения остались не услышанными и не востребованы читателем.
В своём «закатном» романе писатель говорит устами запертого в психиатрической больнице поэта Ив. Бездомного, что важные предостережения его не поняты: «Ну и очень хорошо... сами же все и поплатитесь. Я предупредил, а там как хотите!» (20, 184) В одной из ранних редакций последнего романа Булгакова (в ней действие перенесено в 1943 г.) эта мысль — о безуспешности предпринятой им попытки предостеречь от возможной гибели Москвы от сатаны — более развёрнута и определённа: «Ну, пусть погибает Красная столица, я в лето Рождества Христова 1943-е всё сделал, чтобы спасти её! Но... но победил ты меня, сын погибели...» (14, 101)
Апокалипсическое видение мира, обозначенное М. Булгаковым в «Белой гвардии», вовсе не делает этот роман мрачным и безнадёжным: «Вся суть Апокалипсиса в том, что хотя и страшен мир, и ужасен грех, велики несправедливость, жестокость и угнетение, велики античеловеческие, демонические силы — но рано или поздно побеждает Дух, побеждает Свет, побеждает Агнец, который заклан от создания мира. В этой надежде, в этой уверенности — весь Апокалипсис» (76, 147), — отмечает А. Мень.
Итак, первый роман М. Булгакова — «Белая гвардия» — действительно стал своеобразной проповедью, призывающий к миру и покаянию, которое писатель начинает с самого себя. Уже в этом произведении Булгаков показал и силу молитвы, и гибельность атеизма.
Булгаков смело и чётко уже в первом романе определяет свою нравственную позицию, которая, на наш взгляд, не претерпевала существенных изменений до самой его смерти. Но как именно эта позиция выражена?
Ясно, что указанием на мировоззренческую близость к автору романа не может считаться какая-либо профессия (офицер Тальберг — отталкивающий предатель, офицер Най-Турс — самый положительный в творчестве М. Булгакова персонаж). Близким по своему восприятию мира писателю оказывается юный Николка Турбин, тогда как родной брат этого персонажа, Алексей (вдобавок, имеющий профессию автора романа — врач), открывает собой галерею скептиков, изображённых писателем в дальнейшем.
Наконец, неожиданно выразителем близких М. Булгакову мыслей и чувств оказываются необразованные слепые певцы, напоминающие и о Страшном Суде, и о тоске писателя о его умершей матери.
Важно отметить и то, что, хотя авторская позиция и выражена в этом произведении автором не прямолинейно, повествование ведётся в романе от лица самого писателя. Рассказчик и автор не противопоставлены друг другу, как это будет в романе «Мастер и Маргарита». Да это и неудивительно. Писатель изображал близкий, дорогой для него мир, декларировал ценность уходящего уклада жизни, прощался с ним. Эту задачу нельзя было решить в первом крупном произведении, если сделать повествователем человека, не выражающего прямо глубоко личные переживания автора.
В отличие от «Мастера и Маргариты», в «Белой гвардии», таким образом, нет ни малейшей тени несоответствия переживаний и чувств повествователя тому, что переживает и о чём думает сам писатель.
Основные темы, затронутые в «Белой гвардии», — борьбы и предательства, подвига и наказания, а главное — неизбежного для всех воздаяния — будут продолжены и развиты, с использованием и других приёмов, в творчестве писателя. Поэтому характеристику «Белой гвардии», данную Б. Гаспаровым, как «эпицентра апокалиптической темы» в творчестве М. Булгакова (33, 101) можно полностью принять только в том случае, если считать эту тему не менее важной и для многих других произведений писателя (что будет показано далее).
Именно о вечных законах пытался напомнить М. Булгаков строителям новой жизни.
Забвение этих законов стало основной причиной неприятия писателем большевистской власти, равно как и неприятием этой властью самого писателя.
На наш взгляд, в первую очередь несовместимостью этого романа с материалистическими взглядами на мир и коммунистической идеологией можно объяснить приговор, вынесенный «Белой гвардии» в советской России в 20-х годах прошлого века: «печатать роман нельзя по идеологическим причинам!» (21, 407). Полностью при жизни писателя роман так и не увидел свет в России.
Религиозность «Белой гвардии» и её театрального воплощения — пьесы «Дни Турбиных» — не прошла мимо внимания большевистских литераторов. Так, двое из них, Боголюбов и Чекин, опубликовали в 1928 г. пародию «Белый дом», с подзаголовками: «О чём они молчали» и «Социальная драма белогвардейцев» (см. 91, 146). Персонаж из этой пародии на Булгакова, имеющий прозрачную фамилию «Булгаевский», произносит весьма значимую фразу: «Хороший белый будет — верующий» (91, 147).
Конечно, Булгаков старался искать возможность быть напечатанным. Получив в альманахе «Недра» отказ на публикацию «Белой гвардии» (в 1925 г. увидели свет только первые>13 глав романа), писатель, ещё не полностью утративший надежду быть услышанным, вскоре приносит туда же свою новую повесть «Роковые яйца»...
Именно эту повесть — единственную из своих крупных прозаических произведений — писатель увидел опубликованной в России.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |