Русская литература обладает высочайшим морально-нравственным пафосом, она не просто изучает и отражает быт и нравы каждой эпохи, она учит жить согласно нравственным законам. Поиск истины и идея высшей справедливости — исконные, начиная с «Повести временных лет» и «Слова о полку Игореве», черты русской литературы. А.А. Блок писал в статье «Безвременье» (окт. 1906): «Смерчи всегда витали и витают над русской литературой. Так было всегда, когда душа писателя блуждала около тайны преображения, превращения. <...> Ни одна литература не пережила в этой точке кипения стольких прозрений и стольких бессилий, как русская»1.
Приведём высказывание Н.А. Бердяева: «Самое искание Царства Божьего на земле было русским исканием. <...> Жажда перейти от творчества художественных произведений к творчеству совершенной жизни. Тема религиозно-метафизическая и религиозно-социальная мучит всех значительных русских писателей»2. На протяжении всей своей истории русская литература взывала к совести, ко всему лучшему, что скрыто в душе человека, порицала зло и несправедливость, направляла и поддерживала читателя. По этому пути следовал и М.А. Булгаков, каждое его произведение — это продолжение традиции великой русской литературы — напряжённый поиск человека в человеке.
В творчестве Булгакова вопрос о высоконравственной роли литературы в жизни человека стоял особенно остро, ведь он прекрасно понимал, что без нравственных ориентиров страна не сможет подняться после Первой мировой и Гражданских войн.
Особое внимание в творчестве писателя занимал вопрос судьбы художника, который творит рукопись, преломляя в ней все трагедии и комедии своего века. Сквозными для многих произведений Булгакова являются два образа: гения русской литературы А.С. Пушкина и комедиографа Ж.Б. Мольера, которые стали для писателя и примером для подражания, и мерой оценки его собственного вклада в литературу.
Булгаков по-новому оценивает образ великого придворного комедианта, мечтавшего быть трагиком, Жана-Батиста Поклена-Мольера в книге для серии ЖЗЛ «Жизнь господина де Мольера» (1932—1933); многие переживания самого писателя вошли в сюжетную канву романа, который так и не издали при жизни автора. Редактор серии А.Н. Тихонов отрицательно отнёсся к афористичному стилю Булгакова: «За некоторыми из этих замечаний довольно прозрачно проступают ваши намёки на нашу советскую действительность, особенно в тех случаях, когда это связано с Вашей личной биографией»3. Булгаков рассказывает о непростом пути комедианта: судьба, полная интриг, вечное стремление к фарсу, мечта об успехе и разочарование в обществе, не принимающем его. В качестве постоянного эпитета для Мольера писатель использует слово «лукавый» [Т. 4, с. 306], подчёркивая насмешливый нрав своего героя, к тому же в XVI веке церковь не признавала комедиантов, считая их детьми дьявола.
Для художника слова практически нет счастливого времени, потому, что только сатира может говорить горькую и неприглядную истину, а какой власти понравится эту правду слышать? Булгакову причиняла боль жестокая фраза: «Вы вычеркните» [Т. 4, с. 488]. Большинство его произведений были запрещены к постановке на сцене и публикации, жестокая критика требовала постоянных переделок и доработок: «Способ этот издавна известен драматургам и заключается в том, что автор, под давлением силы, прибегает к умышленному искалечению своего произведения. Крайний способ! <...> Всякой ящерице понятно, что лучше жить без хвоста, чем вовсе лишиться жизни» [Т. 4, с. 306]. Неслучайно постоянные поправки и придирки режиссёров и редакторов приводят героя «Записок покойника (Театрального романа)» сначала к отчаянию, а затем к сумасшествию и самоубийству.
Что же общего у Булгакова и Мольера? Мольер с трудом поставил обличительного «Тартюфа», а Булгаков не реализовал многие театральные замыслы. Как и Мольер, сам писатель нередко высказывался о том, что его мечта ставить пьесы в театрах стала проклятьем, дьявольским наваждением, что особенно ярко показал в образе непризнанного драматурга Максудова: «Я вернулся в театр, без которого не мог жить уже, как морфинист без морфия» [Т. 4, с. 533]. А затем продолжил устами Мольера: «Болен неизлечимой никогда страстью к театру» [Т. 4, с. 237]. Булгаков, как и Мольер, играл на сцене, в дневнике Е.С. Булгаковой от 14.11.1933 читаем: «М.А. говорил с Калужским о своём желании войти в актёрский цех. Просил дать роль судьи в «Пиквикском клубе» и гетмана в «Турбиных». Калужский относится положительно. Я в отчаянии. Булгаков — актёр...»4. Булгакову не довелось сыграть в «Днях Турбинных», и мечта Мольера стать трагиком не сбылась: «Заикался сам Мольер, а ему дьявол — в когти которого он действительно попал, лишь только связался с комедиантами, — внушил мысль играть трагические роли. <...> По природе был гениальным комическим актёром, а трагиком быть не мог» [Т. 4, с. 259, 268].
Мольер был непревзойдённым сатириком, но и Булгаков не уступал ему в гениальности, эти строки явно продиктованы личным опытом: «Мужайся, Мольер! Это настоящая комедия!» [Т. 4, с. 304], — выкрикнул зритель автору, когда тот представил обличительный фарс на литераторов своего времени — «Смешные драгоценные», вскоре запрещённый к постановке. В романе «Записки покойника» расстроенный Максудов искренне не понимал, почему его пьеса не годится, тогда актёр Независимого Театра — Бомбардиров — ему объяснил: «Просто вы не знаете, что такое театр. Бывают сложные машины на свете, но театр сложнее всего. <...> Пьеса понравилась до того, что даже вызвала панику» [Т. 4, с. 512]. Печальны размышления автора книги о жизни комедианта, ведь он говорит и о себе: «Тот, у кого не снимали пьес после первого успешного представления, никогда всё равно этого не поймёт, а тот, у кого снимали, в описаниях не нуждается» [Т. 4, с. 305]. Ведь «нет той цены, которую писатель не заплатил бы, чтобы написанное не было уничтожено»5.
В романе о Мольере красной нитью проходят размышления писателя о том, как важно иметь за плечами грозную фигуру правителя: «Актёры до страсти любят вообще всякую власть. Да им и нельзя её не любить! <...> Искусство цветёт при сильной власти!» [Т. 4, с. 265, 277]. У писателя было философское отношение к власти, вполне соответствующее русской пословице: «Сегодня — на коне, завтра — голова на пне», что отражается в образе Фуке, в котором Булгаков видит не только прошлых и настоящих блистательных казнокрадов, но и будущих: «Несчастные сильные мира! Как часто свои крепости они строят на песке!» [Т. 4, с. 320], — яркий оксюморон жизни: прочная крепость на непрочном песке.
Булгаковский Мольер сразу же почувствовал, когда Людовик отвернулся от него: «Такое ощущение, точно стояла какая-то громадная фигура за плечами и вдруг отошла» [Т. 4, с. 320]. Таким образом, трагикомический рассказ о судьбе Мольера — это «своего рода драма-притча о трагедии художника в столкновении с властью»6. Как никто другой писатель понимает своего героя Мольера, горькую, явно автобиографическую иронию Булгаков вкладывает в его уста: «Непостоянны сильные мира сего! <...> И я бы дал совет всем комедиантам. Если ты попал в милость, сразу хватай всё, что тебе полагается. Не теряй времени, куй железо, пока горячо. И уходи сам, не дожидайся, пока тебя выгонят в шею!» [Т. 4, с. 382383]. Эти мысли звучат в Письме Правительству СССР (28.03.1930 г.): «Я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу» [Т. 5, с. 449]. Но при этом, по словам Е.С. Булгаковой, Михаил Афанасьевич в телефонном разговоре со Сталиным заявил, что «русский писатель вне родины существовать не может»7. Несмотря на то, что Булгакова приняли в Художественный театр, он закончил свои дни опальным автором, а Мольер умер в зените своей славы.
Пьесу «Александр Пушкин» и роман «Жизнь господина де Мольера» объединяет тема бессмертия гения. Рассказывая о художниках слова, Булгаков заостряет внимание на том, что литература — это не просто призвание, это сама судьба, посылающая наряду с талантом всяческие препятствия, ведь «труден путь певца под неусыпным наблюдением грозной власти!» [Т. 4, с. 323]. К тому же подлинный талант всегда окружён толпами завистников, в любую минуту готовых навредить гению.
Пьеса «Александр Пушкин» (1934—1939) при жизни автора не была поставлена на сцене. 2 октября 1936 года Булгаков написал в письме В. Вересаеву, который помог создать основные образы пьесы: «Мир праху Пушкина, и мир нам. Я не буду тревожить его, пусть и он меня не тревожит» [Т. 5, с. 553]. Но 10 апреля 1943 года состоялась премьера спектакля «Последние дни». Это название символично, ведь Булгаков незадолго до смерти подписал договор с МХАТом на постановку пьесы, но её премьеру отодвинула война.
Пьеса представляет скрытую «в толпе» личность поэта, его образ складывается исключительно из впечатлений других персонажей. Пушкин является скорее тенью, которая будоражит умы окружающих. Для писателя было принципиально важно устранить Пушкина из действующих лиц пьесы. В дневнике Е.С. Булгаковой от 18.10.1934 находим причину: пьеса «иначе будет вульгарной»8. Булгаков предлагает читателю сделать выбор: на чьей стороне правда, понять, что «слава выглядит совсем не так, как некоторые её представляют, а выражается, преимущественно, в безудержной ругани на всех перекрёстках» [Т. 4, с. 309]. Драматург выбирает для изображения самые тяжёлые дни жизни поэта — январь—февраль 1837 года, когда раскрываются характеры его окружения.
В течение четырёх действий пьесы постепенно развивается её основной конфликт — гений и власть под маской конфликта семейного, а всему виной становится «жуткий режим прусского юнкера Николая I»9. Лейтмотивом пьесы является стихотворение Пушкина «Зимний вечер». Строчка «Буря мглою небо кроет» — символ того, что судьба поэта давно решена его врагами.
Экспозиция пьесы показывает тревогу сестры Натали за Пушкина и часового мастера Биткова (сыщика, проникшего в квартиру Пушкиных) — через образ времени, проводится мотив неумолимости судьбы. Александра Гончарова изображена Булгаковым хранительницей покоя мятежного поэта; она отдаёт свои ценные вещи кредиторам Пушкина, перехватывает письма клеветников, мечтает уехать в деревню, чтобы оградить семью от отвратительных сплетен и помешать сестре позорить имя мужа. Именно ей доверяют и В.А. Жуковской, и «дядька» Пушкина, Никита, и сам поэт, зовущий её в моменты тревоги и плохого самочувствия.
Жену Пушкина Булгаков показывает избалованной и беспечной, не желающей понимать опасности происходящего: «Ну что худого в том, что зять меня проводил? <...> Покинуть столицу? Ни с того, ни с сего? Я вовсе не хочу сойти с ума в деревне» [Т. 3, с. 469]. Появление Дантеса выдаёт истинные чувства Натальи Николаевны — он ей нравится: «О, жестокая мука! Зачем, зачем вы появились на нашем пути? Вы заставили меня и лгать, и вечно трепетать... ни ночью сна, ни днём покоя...» [Т. 3, с. 471]. Булгакову важно подчеркнуть, что в момент разговора Дантеса и Натали Пушкин находится в кабинете, словно предупреждая читателя о грядущей драме: «Каждое мгновение жизни — это шаг к смерти» [Т. 3, с. 470], — говорит Дантес, усиливая мотив фатума. Барон Геккерн уверен, что сын не испытывает чувств к Пушкиной: «Ты никого не любишь, ты ищешь наслаждения!» [Т. 3, с. 494], — но помогает их встречам.
Дантес показан влюблённым в жену поэта, он не стремится навредить Пушкину, но становится слепым оружием в руках власти, его «назначают» убийцей. Ни дети Гончаровой-Пушкиной, ни женитьба на её сестре Екатерине не являются препятствием для решений Дантеса: «Вы причина того, что совершаются безумства. <...> Скажите мне только одно слово, и мы бежим» [Т. 3, с. 470]. Натали не хочет разрушать свою семью и счастье сестры, но и отказаться от встреч с пылким французом она не в силах. В гостиной бьют часы в момент рокового решения Натали о новой встрече с Дантесом — яркий символ того, что судьба её мужа решена.
Тему предательства развивает сцена в доме коллекционера книг, Салтыкова, где Н. Кукольник представляет романтика В. Бенедиктова, как «первого поэта отечества» [Т. 3, с. 476], — чем смущает и огорчает последнего. Для Кукольника творчество Пушкина не является идеалом, но при этом он не желает поэту зла: «У Пушкина было дарование, это бесспорно. Неглубокое, поверхностное, но было дарование. Но он растратил, разменял его!» [Т. 3, с. 477], — так в пьесе начинает реализовываться тема гения и посредственности; которую усиливает образ Салтыкова, перекладывающего книги в книжном шкафу согласно общественному мнению об авторах, не читая и не составляя своего, ведь поэзия — «опасное занятие» [Т. 3, с. 474].
Серым кардиналом в пьесе выступает князь Долгоруков, который при любой возможности стремится уязвить поэта, сочиняя анонимные письма: «Будет Пушкин в рогах, как в короне. Сзади царские рога, а спереди Дантесовы» [Т. 3, с. 484]. Зависть и отсутствие собственного таланта становится причиной столь недостойного поведения. При различных скандалах он «хихикает от счастья, от счастья давится» [Т. 3, с. 478]. При этом князь скрупулёзно собирает все списки стихотворений Пушкина, чтобы затем обсудить отсутствие у поэта способности писать. Долгоруков показан вечно подглядывающим и подслушивающим, презирающим всё светское общество в целом: «Дикость монгольская, подлость византийская, только что штаны европейские... Дворня! Холопия! Уж не знаю, кто из них гаже!» [Т. 3, с. 482]. Хромота князя — важная деталь повествования, ведь этим клеветник напоминает дьявола.
Графиня Воронцова, искренне переживающая за судьбу поэта, является героем-резонёром: «Жаль, что лишь немногим дано понимать превосходство перед собою необыкновенных людей» [Т. 3, с. 478]. Она ненавидит князя Долгорукова за его интриги: «Вы радовались тому, что какой-то подлец посылает затравленному... пасквиль. <...> Если бы я не боялась нанести ему ещё один удар, я бы выдала вас ему!» [Т. 3, с. 485]. Булгаков подчёркивает, что порядочные люди не распространяют сплетни, не ставят других в унизительное положение.
Согласно злому року, именно на балу во дворце Воронцовой Николай I решает судьбу поэта. Второе действие начинается с беседы Пушкиной и императора, во время которой с помощью тонких намёков хитрый политик предупреждает её об опасности: «Я хочу верить в то, что вы добрая женщина... Но одно всегда страшит меня, стоит мне взглянуть на вас... <...> Ваша красота. О, как она опасна! Берегите себя, берегите!» [Т. 3, с. 479]. Те же слова повторят и барон Геккерн: «Ох, сколько зла ещё сделает ваша красота!» [Т. 3, с. 483], — усиливая тем самым мотив предопределённости.
Образ императора противопоставлен Пушкину: Николай жесток и коварен, хотя всячески скрывает свою ненависть к поэту, стремясь показаться милостивым государем: «Я никого и никогда не караю. Карает закон» [Т. 3, с. 480]. Для императора Пушкин — бунтовщик, постоянно становящийся причиной для общественного резонанса. Лицемерие царя сменяется сильным раздражением при вспоминании о пушкинской «Истории Пугачёва»: «Злодей истории не имеет. У него вообще странное пристрастие к Пугачёву. Новеллу писал, с орлом сравнил!» [Т. 3, с. 481]. Свободолюбивая лирика поэта приводит Николая в ярость, он выносит приговор Пушкину: «Этот человек способен на всё, исключая добро. Ни благоговения к божеству, ни любви к отечеству. <...> Талант обратил не на прославление, а на поругание национальной чести. И умрёт он не по-христиански» [Т. 3, с. 490—491]. Любовь к отечеству, по мнению императора, должна выражаться в любви к царю и к его политике, так как царь — помазанник Божий. Интересна деталь, включённая Булгаковым в пьесу, — пристрастие Геккерна к музыкальным шкатулкам, играющим мелодии лишь несколько секунд, следовательно, запрограммированным, как и часы. При принятии решения о дуэли Дантес разбивает шкатулку и стреляет в картину, символизируя то, что спокойное время закончилось. Таким образом, мотив трагической обречённости складывается из трёх сюжетных линий: запретная любовь, ненависть власти к поэту и его ревность. Вместо описания дуэли Булгаков показывает ожидание взволнованного Геккерна, стоящего на мосту Чёрной речки. «Небо! О, небо! Благодарю тебя» [Т. 3, с. 496], — восклицает старик, увидев сына, тем самым судьба второго дуэлянта становится понятной (небо пощадило Дантеса). Круг замыкается: «Он больше ничего не напишет» [Т. 3, с. 497], — озвучивает Дантес желание царя — Пушкин замолчал навеки.
Параллельно действие развивается в квартире Пушкина, здесь Булгаков опирается на символику, изображая последний тихий вечер в семье поэта, когда Пушкина ждут с «прогулки». Никита читает стихи: ««На свете счастья нет...» Да, нету у нас счастья... «но есть покой и воля...» Вот уж чего нету, так нету. <...> «Давно, усталый раб, замыслил я побег...» Куда побег? Что он там замыслил?» [Т. 3, с. 497], — словно предчувствуя скорую гибель поэта.
Во время беседы с Александрой слова Жуковского усиливают ощущение безысходности: «Только что-нибудь наладишь, а он тотчас же испакостит! <...> У него доброжелателей множество, поверьте, натрубят в уши» [Т. 3, с. 498—499]. В.А. Жуковский, защищая Пушкина, писал Бенкендорфу: «Острота ума не есть государственное преступление»10, — но, как и при абсолютной, так и при тоталитарной власти — это порок, подлежащий не исправлению, а расправе. Булгаков усиливает мистические предзнаменования сценой гадания Александры и Жуковского по только что напечатанному экземпляру романа «Евгений Онегин». Страшное предсказание выпало его автору:
Познал я глас иных желаний,
Познал я новую печаль. <...>
Для первых нет мне упований,
А старой мне печали жаль. <...>
Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага. <...>
Ещё приятнее в молчанье готовить честный гроб ему [Т. 3, с. 500].
Здесь соединяются два мотива: мотив скорби и мотив фатума. Но при этом не озвучиваются финальные строки онегинской строфы:
Но отослать его к отцам,
Едва ль приятно будет вам11.
Несмотря на «теневое» присутствие Пушкина в пьесе, его лучшие душевные качества раскрываются в полной мере через его творчество, через восприятие любящих людей, для самого Булгакова «пушкинское доверчивое отношение к жизни. <...> Внутренняя норма»12.
Приход Натали и её скептическое отношение к таланту мужа разрушают мистический настрой сцены: «Почему никто и никогда не спросит меня, счастлива ли я? С меня умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел меня когда? Что ещё от меня надобно? Я родила ему детей и всю жизнь слышу стихи, только стихи... <...> Большей любви я дать не могу» [Т. 3, с. 501]. У поэта были любовь и восхищение друзей, но не было любви жены. Важная деталь сцены: в момент беспощадной откровенности Натали Данзас привозит раненого Пушкина.
Натали, которая кляла стихи Пушкина и свой брак, которая тосковала по Дантесу, оказавшись возле запертой двери кабинета, куда отнесли её мужа, пытается оправдаться: «Я не виновата. Клянусь, я не виновата!» [Т. 3, с. 501]. Молчание становится ответом испуганной женщине. Булгаков не оправдывает Натали, он её обвиняет, дипломатичный Жуковский сочувствует вдове: «Её надобно жалеть, её люди загрызут теперь» [Т. 3, с. 504]. Раздавленная чувством вины, Натали отказывается верить, что муж умер: «Он будет жить... <...> тотчас вся семья на Полотняный завод...» [Т. 3, с. 503], — то есть в деревню, что становится запоздалым ответом на просьбу старшей сестры: пожалеть мужа.
В четвёртом действии Булгаков показывает, что император не зря опасался поэта, — прощание, которое хотели сделать тайным, привлекло всеобщее внимание: «Пушкин умышленно и обдуманно убит! И этим омерзительным убийством оскорблён весь народ!» [Т. 3, с. 507], — заявляет офицер. Драматург углубляет конфликт пьесы антитезой: народ горюет о гибели поэта, а знать виновна в ней.
Следующее кольцо композиции заключается в попытке Натали цитировать предсказание из «Евгения Онегина»: «Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага... Приятно... приятно... в молчанье... забыла, всё забыла» [Т. 3, с. 503]. Здесь Булгаков вводит в драму важную деталь: цитирование строк об эпиграмме связывает образы Пушкина и Лермонтова, голос которого зазвучал на Мойке в ночь смерти Александра Сергеевича: «Восстал он против мнений света... Один, как прежде, и убит» [Т. 3, с. 507].
Буря, которая всю жизнь преследовала Пушкина, сопровождает его и к месту последнего приюта, она терзает жандармов, словно сама природа возмущена гибелью поэта. Верный Никита, несмотря на лютый холод, сопровождает тело Пушкина в Святые горы. Противопоставлен Никите образ другого «верного» спутника поэта — ищейки Биткова: «Из-за тех стихов никому покоя, ни ему, ни начальству, ни мне. <...> Но не было фортуны ему... как ни напишет, мимо попал, не туда, не те, не такие. <...> Я на него зла не питал, вот крест. Человек как человек. Одна беда, эти стихи... А я за ним всюду. <...> Он и не подозревает, потеха!» [Т. 3, с. 510]. Битков, в силу своей нравственной ограниченности, не признаёт гениальности поэта, для него не является преступлением влезать в чужую жизнь и разрушать её до основания. Он прекрасно понимает, почему в день дуэли, в среду, был отправлен на другое задание, но поступить порядочно ему не позволила жандармская выучка: «Один чтобы!.. Умные! Знают, что сам приедет куда надо. Потому что пришло его время» [Т. 3, с. 511].
В финале пьесы образ бури символизирует горе народа, его возмущение случившимся: «Помереть-то он помер, а вон видишь, ночью, буря, столпотворение. <...> Я и то опасаюсь, зароем мы его, а будет ли толк? Опять, может, спокойствия не настанет?..» [Т. 3, с. 507], — даже такой человек, как Битков, понимает, что подлинное искусство вечно, буря народной любви не угасла с гибелью поэта, наоборот, присутствие Пушкина становится зримым. Муки совести не позволяют Биткову спокойно завершить свою миссию: «Ох, мучился! <...> Только, истинный Бог, я тут ни при чём» [Т. 3, с. 510—511], — повторяет слова предательницы-Натали предатель-Битков. Гений вечно живёт в памяти и сердцах миллионов людей, даже Битков не в состоянии забыть стихи Пушкина, что усиливает мотив бессмертия, нравственной победы.
В статье В.Г. Маранцмана читаем: «В Пушкине Булгаков чувствовал художника и человека, близкого себе по мироощущению и пристрастиям в искусстве. Свой поединок с советским обществом писатель связывал с именем Пушкина»13. В пьесе Булгаков проводит параллель между собой и своим героем прежде всего через мотив предопределённости — человек поставлен в трагическую зависимость от обстоятельств. Двояко представлена роль власти: с одной стороны жестокий Николай I, с другой — власть красоты Натали и ревность самого поэта, приводящие его к трагическому финалу.
И Мольер, и Пушкин, несмотря на свою гениальность, показаны обычными людьми со своими достоинствами и недостатками. Их творчество — это тернистый путь, где каждое слово и каждый поступок становятся предметом всеобщего обсуждения. Восхищение и предательство, свет гения и тень зависти причудливо переплетаются в судьбах художников слова и дают повод к новым толкованиям.
Примечания
1. Блок А.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. С. 30.
2. Бердяев Н.А. Русская идея. С. 84.
3. Соколов Б.В. Булгаков. Мистический мастер. С. 194.
4. Дневник Елены Булгаковой / Гос. б-ка СССР им. В.И. Ленина; Сост., текстол. подг. и коммент. В. Лосева и Л. Яновской. М.: Изд-во «Кн. палата», 1990. С. 44—45.
5. Смелянский А.М. Михаил Булгаков в Художественном театре. М.: Искусство, 1986. С. 263.
6. Богданова О.Ю. Уроки булгаковской мольерианы // Литература в школе. М., 2005. № 6. С. 26.
7. Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 385—386.
8. Дневник Елены Булгаковой. С. 76.
9. Бердяев Н.А. Русская идея. С. 12.
10. А.С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. Т. 2. М.: Художественная литература, 1985. С. 412.
11. Пушкин А.С. Собр. соч.: В 3 т. Т. 2. С. 288.
12. Маранцман В.Г. Проблемный анализ романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Литература в школе. М., 2002. № 5. С. 41.
13. Маранцман В.Г. Проблемный анализ романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Литература в школе. М., 2002. № 5. С. 41.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |