Своей главной темой в литературе М.А. Булгаков назвал «упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране» [Т. 5, с. 447]. Булгаковский интеллигент, находящийся на распутье, неспособный на подлость ради личной выгоды, не мыслящий себя в отрыве от Родины, показан в страшный момент крушения идеалов.
Лейтмотивом всех произведений писателя является проблема нравственного выбора: не страшно погибнуть во имя вечных ценностей, страшно жить в условиях их обесценивания.
Роль интеллигенции в жизни общества — один из ведущих вопросов русской литературы, начиная с XIX века. Появление интеллигенции ознаменовало новую веху в истории развития русской мысли: «Родоначальником русской интеллигенции был Радищев. <...> Слова: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала», — русская интеллигенция родилась. <...> Поставлена в трагическое положение между империей и народом. Она восстала против империи во имя народа»1, — согласно точке зрения Н.А. Бердяева, интеллигентом можно назвать человека, способного сочувствовать и проявлять горячее участие в народной судьбе. В романе Б. Пильняка «Голый год» (1920) читаем: «С Радищева интеллигенция начала каяться, каяться и искать мать свою Россию. Каждый интеллигент кается, и каждый болеет за народ, и каждый народа не знает»2. М. Волошин в статье «Россия распятая» (17.05.1920) говорит о появлении интеллигенции следующее: «Был заброшен в русское общество невод Табели о рангах, и его улов создал разночинцев. Из них-то, смешавшись с более живыми элементами дворянства, через столетие после смерти Преобразователя и выкристаллизовалась русская интеллигенция»3. Падение монархии поставило вопрос о существовании самой интеллигенции: «Строить новые стены пришли другие, незваные, а она осталась в стороне»4. Но всё же Волошин надеялся на возрождение России, напоминая, что ее суть составляет «погибавшая не раз / И воскресавшая стихия!»5 (1919).
В статье «Интеллигенция и революция» (9.01.1918) А.А. Блок представил революцию несущейся гоголевской птицей-тройкой, а призыв к интеллигенции «слушайте Революцию»6, — разбивается об испуг от происходящего: «Что же вы думали? <...> Что так «бескровно» и так «безболезненно» и разрешится вековая распря между «черной» и «белой» костью, между «образованными» и «необразованными», между интеллигенцией и народом?»7. Неслучайно в «Скифах» Россия показана страной воинственного и неукротимого народа с первобытной силой «варварской лиры»:
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжёт, и губит!8
В статье М.Г. Боровик, посвященной поэме «Двенадцать», читаем: «Революция — это явление не столько социальное, сколько нравственно-психологическое, связанное с духовной жизнью человека»9. Вопрос о существовании интеллигенции в новом мире приобретал поистине трагическую окраску: «Интеллигенция не могла у нас жить в настоящем, она жила в будущем, а иногда в прошедшем. <...> Она противополагала себя народу, чувствовала свою вину перед народом и хотела служить народу. Тема «интеллигенция и народ» чисто русская тема»10, — писал Н. Бердяев. Настоящий интеллигент — уникальный человек, способный жить ради других, стремиться к всеобщему благу и верить в то, что все перемены непременно ведут к лучшему. В статье «Без божества, без вдохновенья» (апрель 1921) Блок писал: «Есть люди, считающие себя интеллигентными и имеющие на это право»11, — это те, кто способен жертвовать всем ради других. Неслучайно Волошин писал о том, что у России особенный путь — путь искупления:
Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет... И трескается камень.
И каждый факел — человек...
Молитесь же, терпите же, примите ж
На плечи — крест, на выю — трон <...>12 (1919).
В основу рассказа Булгакова «Необыкновенные приключения доктора» (1922) лёг дневник врача, мобилизованного белыми на Кавказ: «Печатаю бессвязные записки из книжки доктора без всяких изменений» [Т. 1, с. 431], — написал Булгаков в предисловии, дистанцируясь от своего персонажа. В названии рассказа яркая аллюзия на роман Даниэля Дефо «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо». Герой Булгакова стремился найти покой в стенах своей квартиры, как на острове, но и туда всё-таки проникла Гражданская война: «Погасла зелёная лампа» [Т. 1, с. 432]. Интеллигентный доктор N панически боялся приключений, тайн и грохота орудий, но жизнь рассудила иначе: «Моя специальность — бактериология. Моя любовь — зелёная лампа и книги в моём кабинете. Я с детства ненавидел Фенимора Купера, Шерлока Холмса» [Т. 1, с. 432]. Это утверждение противоречит мнению самого Булгакова: «Какое обаяние в этом старом сентиментальном Купере!»13, — писал он в своём дневнике 26 октября 1923 года. Доктор-персонаж с трудом ориентируется в Киеве, переходящем из рук в руки: «На восточной окраине пулемёты стрекотали. Это — «ихние». На западной пулемёты — «наши». Бегут какие-то с винтовками. Вообще — вздор» [Т. 1, с. 432]. Освобожденный очередным переворотом от службы доктор решает бежать домой, но на него нападает пёс. Пёс — символ Мефистофеля, дьявольщины и революционных волнений. У Блока читаем:
А рядом жмётся шерстью жёсткой
Поджавший хвост паршивый пёс14.
Булгаковского доктора терзают постоянно меняющиеся власти и регулярные мобилизации. Его окружает злоба, анархия, с каждым днём тает призрачная надежда на справедливость: «По мёртвым улицам бежал домой. <...> Когда бежал, размышлял о своей судьбе. Она смеётся надо мной. <...> Временами я жалею, что не писатель. Но, впрочем, кто поверит!» [Т. 1, с. 433—434]. Первобытный ужас от происходящего парализует душу героя, он не понимает, как жить дальше, исчезло ощущение безопасности и покоя. Мобилизация на службу звучит для него как приговор: «Кончено. Меня увозят» [Т. 1, с. 435].
Главы, посвящённые Ханкальскому ущелью, наполнены аллюзиями на творчество М.Ю. Лермонтова, который менее ста лет назад завоёвывал Кавказ для Российской империи. Но доктор крайне далёк от упоения боем, он противопоставлен лирическому спокойствию лермонтовской «Казачьей колыбельной песни»: «Злой чечен ползёт на берег, / Точит свой кинжал» [Т. 1, с. 435]. Воспоминание об этих строчках усиливает страх героя-повествователя перед тёмными и враждебными горами.
Доктор помогает людям, но при этом ни на секунду не забывает о том, что сам находится на грани жизни и смерти: «Сюда волокут ко мне окровавленных казаков, и они умирают у меня на руках» [Т. 1, с. 435]. Это явно перекликается с поэмой Лермонтова «Валерик»:
<...> Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей15.
У Б. Соколова приведён интересный факт из воспоминаний Булгакова, включающий строчки В. Жуковского, которые он позднее поставит в качестве эпиграфа к пьесе «Бег»: «В дневниковой записи в ночь с 23 на 24 декабря 1924 года он записал: «...вспоминал... картину моей контузии под дубом и полковника, раненного в живот.
Бессмертье — тихий светлый брег...
Наш путь — к нему стремленье.
Покойся, кто свой кончил бег,
Вы, странники терпения...
Чтобы не забыть и чтобы потомство не забыло, записываю, когда и как он умер. Он умер в ноябре 19-го года во время похода на Шали-Аул и последнюю фразу сказал мне так: — Напрасно вы утешаете меня, я не мальчик. Меня контузило через полчаса после него. <...> «Блажен, кто постигнул бой». Меня он постигнул мало, и я должен получить свою порцию»»16, — похожие чувства будет испытывать Николка возле умирающего полковника Най-Турса.
Доктора N почти восхищает смелость чеченцев: «Чеченцы как черти дерутся с «белыми чертями». <...> Бьются отчаянно. Но ничего не выйдет. Возьмут аул и зажгут» [Т. 1, с. 435—436], — в этих строчках звучит сочувствие людям, защищающим свой дом. Падение аула герой-повествователь наполняет мистическими ассоциациями: «Огненные столбы взлетают к небу. Пылают белые домики, заборы, трещат деревья. По кривым улочкам метёт пламенная вьюга, отдельные дымки свиваются в одну тучу, и её тихо относит на задний план к декорации оперы «Демон»» [Т. 1, с. 437]. Нарратор понимает, что чеченцев не покорить, что месть у них в крови, что уничтожение аулов — это варварство. Состояние автора дневника близко к истерике: «Да что я, Лермонтов, что ли! Это, кажется, по его специальности? При чём здесь я!!!» [Т. 1, с. 436]. Метафоры придают описанию тревожной ночи поэтический окрас: «Заваливаюсь на брезент, съёживаюсь в шинели и начинаю глядеть в бархатный купол с алмазными брызгами. И тотчас взвивается надо мной мутно-белая птица тоски» [Т. 1, с. 436], — красота заслоняется тоской, туманом неизвестности, человек одинок и беззащитен перед немой вселенной. Величественная и таинственная красота природы Кавказа не трогает сердца повествователя, он отвергает её, ставшую враждебной в реалиях Гражданской войны.
Постепенно доктором овладевает злость и равнодушие: «Усталость нечеловеческая. Уж и на чеченцев наплевать. <...> Противный этот Лермонтов. Всегда терпеть не мог. <...> «Тебя я, вольный сын эфира». Склянка-то с эфиром лопнула на солнце» [Т. 1, с. 437], — эфир, воздух свободолюбивого мечтателя из романтической поэмы «Демон», противопоставляется медикаменту, облегчающему страдания солдат. Мотив сна и яви подчёркивает страх героя перед будущим, тревожное ожидание наказания за ошибки: «Для меня тоже кончится скверно. <...> Стараюсь внушить себе, что это я вижу сон. Длинный и скверный» [Т. 1, с. 438]. Бегство фельдшера дарит доктору надежду: «Голендрюк — умный человек. Сегодня ночью он пропал без вести» [Т. 1, с. 438]. Самоирония спасает героя от отчаяния: «Здесь всё может произойти. Что угодно» [Т. 1, с. 438]. Для героя-повествователя незыблемы моральные принципы, потому, увидев работу мародёров над телом чеченца, он приходит к циничному выводу: «Казачки — народ запасливый, вроде гоголевского Осипа: — И верёвочка пригодится» [Т. 1, с. 439], — аллюзия на «Ревизора» вносит в повествование сатирический оттенок.
Врачебную деятельность героя завершает крушение поезда, произошедшее из-за халатности: «Эшелон готов. Пьяны все» [Т. 1, с. 441], — двусмысленно строит фразу доктор. Только в этой главе он подробно рассказывает о своей профессиональной деятельности: «До утра в станционной комнате перевязывал раненых и осматривал убитых... Когда перевязал последнего, вышел на загромождённое обломками полотно. Посмотрел на бледное небо. Посмотрел кругом... <...> Но куда, к чёрту! Я интеллигент» [Т. 1, с. 441]. Герой понимает, что не умеет ни воевать, ни выживать; наука дала ему знания, но не основы практической жизни в полуразрушенной стране. Доктор отрекается от всего и всех, ведь нельзя спасти тех, кто не желает этого: «Быть интеллигентом вовсе не обязательно быть идиотом... Довольно! Всё ближе море! Море! Море!.. Проклятие войнам отныне и вовеки!» [Т. 1, с. 442], — последние строчки дневника звучат в назидание всем, кто мечтает о невероятных приключениях и героических свершениях. Булгаков в своём, по сути, автобиографическом рассказе подчеркнул неприятие умным и циничным человеком любого насилия над личностью, но не имеющего возможности противостоять сложившимся обстоятельствам.
В рассказе «В ночь на 3-е число» (1922), который должен был войти в качестве эпизода в роман «Алый мах» («Белая гвардия»), Булгаков показал интеллигента, ставшего свидетелем погромов в ночь на 3 февраля 1919 года, «когда ждали советскую власть на смену Петлюре» [Т. 1, с. 517]. Рассказ построен на постепенном прозрении главного героя, осознавшего, что жизнь может быть не просто несправедливой, а ужасной. Интеллигент, оказавшись вне кабинета, неспособен противостоять водовороту событий, его шокируют реалии русского бунта: «Слёзы выступили на глазах у доктора, и он продолжал звёздам и жёлтым мигающим огням Слободки: — Дураков надо учить, так мне и надо» [Т. 1, с. 512]. С первых строк рассказа Булгаков противопоставляет природу деятельности петлюровцев: пан куренный стреляет в Венеру, «повисшею над Слободкой» [Т. 1, с. 511], — этот эпизод становится символом всего рассказа — милосердие пошатнулось, следовательно, нарушено равновесие самой природы человека.
Доктор Михаил Бакалейников, попав в Слободку, оказывается в бедственном положении: его сбрасывают с моста бандиты. Но при этом автор сразу «успокаивает» читателя, сообщая, что его герой в будущем станет приват-доцентом. Образованный человек не понимает, почему люди позволяют себе подобные зверства, жаждет незамедлительно возмездия: «Я — монархист по своим убеждениям. Но в данный момент тут требуются большевики. <...> Господи... Дай так, чтобы большевики сейчас же вот оттуда, из чёрной тьмы за Слободкой, обрушились на мост. <...> Этих двух нужно убить, как бешеных собак. Это негодяи. Гнусные погромщики и грабители. <...> Я сам застрелю их» [Т. 1, с. 512]. Бакалейников просит бездонное небо о заслуженной каре на головы петлюровцев, соединяя в своём воображении промысел Божий и предстоящее появление большевиков. Бакалейников и сам способен решиться на расправу, но это пугает писателя: получается, любой человек может посягнуть на жизнь другого. Сама природа напоминает герою о реальности: «Тут снег за шиворотом растаял, озноб прошёл по спине, и доктор Бакалейников опомнился. Весь в снеговой пудре, искрясь и сверкая, полез он по откосу обратно на мост» [Т. 1, с. 513], — холод остудил разозлившегося человека, а снег окутал искрами, напоминающими электрические разряды молний, что оттеняет возмущение героя.
Несмотря на расстроенное и злое состояние, доктор сохранил огромное сочувствие к человеку, окруженному петлюровцами. Абсурдность ситуации заключается в том, что сапоги разуваемого оказались прохудившимися, а ноги — обмороженными. Даже и петлюровцы проявляют милосердие, отправив человека в лазарет. Но эта сцена — исключение, тут же доброе дело перечёркивает зверская расправа над «жидом»: «Что ж это такое?! — чей-то голос выкрикнул звонко и резко. <...> Голос был его собственный» [Т. 1, с. 514], — бессознательное возмущение доктора подчёркивает преступность действий петлюровцев.
Булгаковский интеллигент после пережитого ужаса мечтает только об одном — о покое: «Вот он — город — тут. Горит на горах за рекой владимирский крест, и в небе лежит фосфорический бледный отсвет фонарей. Дома. Дома. Боже мой! О, мир! О, благостный покой!» [Т. 1, с. 513]. Но вокруг Бакалейникова толпы дезертиров, выстрелы и крики. Тщетно доктор взывает к холодному небу, хотя большевики действительно в это время спешили к Киеву: «Звезда Венера над Слободкой вдруг разорвалась в застывшей выси огненной змеёй, брызнула огнём и оглушительно ударила. Чёрная даль, долго терпевшая злодейство, пришла, наконец, на помощь обессилевшему и жалкому в бессилии человеку» [Т. 1, с. 521]. Две силы столкнулись, а доктор получил шанс, чтобы убежать и оказаться в относительной безопасности своей квартиры, где «был обычный мир в вещах и смятение в душах» [Т. 1, с. 521]. Гражданская война безжалостно разрушает очаг, поэтому и немыслимо ощущение вчерашнего счастья.
Вернувшись домой, Бакалейников осознаёт нелицеприятную истину: «Остановил мутный взгляд на самоваре, несколько секунд вглядывался в своё искажённое изображение» [Т. 1, с. 522], — жизнь доктора исказилась за эту ночь, он стал другим, что и подчёркивает Булгаков, рассматривая своего героя через поверхность самовара. Наступает мучительное прозрение: «Бандиты... Но я... я... интеллигентская мразь!» [Т. 1, с. 523].
Жена Бакалейникова, Варвара Афанасьевна (тёзка сестры Булгакова), вся превращена в тревогу и ожидание, она боится за близких, за привычный мир, который никогда не вернётся, поэтому становится символом чего-то зыбкого и уходящего: дома, уюта и покоя. Младший брат Бакалейникова, Коля, ставит жильцов на ночные дежурства (как секретарь домкома) и с удовольствием в тревожную ночь на 3-е число назначает Василису, которому для сигнализации предоставляет медный таз, лишая и свою семью, и всех жильцов возможности выспаться. Коля радуется, что петлюровцы покидают город, он искренне верит в то, что вместе с большевиками в Киев придёт долгожданный порядок.
Друг семьи, «вдумчивый и внимательный Юрий Леонидович» [Т. 1, с. 515], придаёт комичность драме, творящейся вокруг: «Намасленные перья стояли у него на голове дыбом» [Т. 1, с. 515]. Булгаков показывает своего героя в момент высочайшего напряжения сил и страха. «Бывший гвардейский офицер, а ныне ученик оперной студии Макрушина, обладатель феноменального баритона» [Т. 1, с. 516] не только нелепо причёсан, но и одет в рваный свитер. Образ Юрия Леонидовича в «Белой гвардии» «раздвоится» на Шервинского и Лариосика.
В рассказе Булгаков показал, как в минуты отчаяния искусство не оставляет людей, оно поддерживает и спасает их своей живительной силой: «Бархатная лава затопила гостиную и смягчила сердца, полные тревоги» [Т. 1, с. 516]. Комический образ бывшего офицера становится поистине трагическим и глубоко лиричным в момент исполнения арии:
Город прекрасный... Город счастливый!
Моря царица, Веденец славный!.. [Т. 1, с. 516], —
выводит Юрий Леонидович под аккомпанемент Вари арию Веденецкого гостя из оперы Н.А. Римского-Корсакова «Садко». Трагический аккорд сменяется фарсом: пение обрывает «глухо раскатываясь, шабаш» [Т. 1, с. 516], устроенный Василисой. Юрий Леонидович в ответ на какофонию начинает судорожно наигрывать на пианино «Интернационал».
Драматичен в рассказе образ домовладельца Василисы, живущего «в состоянии непрерывного хронического кошмара» [Т. 1, с. 517]. Все армии, входящие в город, считают своим долгом навестить буржуя с целью немедленного дележа его имущества: «Каждое утро, вставая, ждал, бедняга, какого-то ещё нового, чрезвычайного, всем сюрпризам сюрприза» [Т. 1, с. 517]. Из-за пространной подписи председатель домкома утратил своё имя, получив «сказочное» прозвище. Глубоко несчастный человек становится предметом насмешек для всей Андреевской улицы.
Но не менее труслив и нерешителен главный герой рассказа — Михаил Бакалейников. Он осуждает себя за то, что не смог противостоять беспределу, учинённому петлюровцами, что он не смог остановить убийство еврея, что бежал под пулями гайдамаков в уют своей квартиры. Дело не только в том, что он трус, но и в том, что он был одинок перед распоясавшимися бандитами, бегущими от большевиков. Писатель показывает петлюровцев, загнанных в угол, зверски жестоких в свою последнюю ночь в Киеве.
Финал рассказа философский: Булгаков говорит о бессилии человека перед вечным временем, что метафорически отражено в образе всесильного космоса: «Через час город спал. <...> Небо висело: бархатный полог с алмазными брызгами, чудом склеившаяся Венера над Слободкой опять играла, чуть красноватая, и лежала белая перевязь — путь серебряный, млечный» [Т. 1, с. 523], — символ того, что человечность превыше всего.
Позже, в рассказе «Я убил» (1926), интеллигентный доктор Яшвин, мечтающий об учёной степени, логически доводит жажду справедливости до расправы с врагом. В образе доктора прослеживаются черты самого писателя: он «чрезвычайно любил ходить в театр. <...> Смелый, удачливый и, главное, успевающий читать». [Т. 2, с. 648]. Писатель напряжённо искал ответ на вопрос: способен ли врач, борющийся за жизнь каждого пациента, убить человека? Неслучайно в названии рассказа звучит признание хирурга: «Я убил» [Т. 2, с. 649]. Но был ли его поступок убийством или казнью преступника? Этот вопрос Булгаков выносит на суд читателя.
Полковник Лещенко, склонный к жестоким расправам с дезертирами и к казням евреев, мобилизует врача, которому дико и страшно находиться в штабе петлюровцев: «По часам я заметил, что каждые пять минут под полом внизу вспыхивал визг. Я уже точно знал, в чём дело. Там кого-нибудь избивали шомполами» [Т. 2, с. 654—655]. Когда самому полковнику понадобился врач (его ранил ножом один из пленников), Яшвин хотел помочь. Но вмешивается случай в лице жены замученного насмерть человека: «Какой вы подлец... Вы в университете обучались — и с этой рванью... <...> Он человека по лицу лупит и лупит. Пока с ума не свёл... А вы ему перевязочку делаете?..» [Т. 2, с. 656]. И доктор убил пациента за его зверскую жестокость, чтобы больше никто не пострадал от его рук. Об этом говорит он сам в финале рассказа: «О, будьте покойны. Я убил. Поверьте моему хирургическому опыту» [Т. 2, с. 658]. Даже самый гуманный человек, когда нарушены общечеловеческие нравственные идеалы, не может оставаться в стороне. Об этом размышлял и доктор Турбин, выстреливший в петлюровца, спасаясь от распоясавшихся от собственной безнаказанности бандитов.
Таким образом, в произведениях Булгакова основной темой на протяжении всего творческого пути становится отражение судьбы интеллигента в различных реалиях бытия. Для булгаковского интеллигента остро встаёт вопрос о нравственных границах, когда он оказывается в условиях противоестественных для его миропонимания, когда реальность вынуждает его отказаться от своих убеждений. Эта мысль красной нитью проходит через многие произведения писателя.
Примечания
1. Бердяев Н.А. Русская идея. С. 44.
2. Пильняк Б.А. Голый год. М.: АСТ, 2009. С. 81.
3. Волошин М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. С. 316.
4. Там же.
5. Там же, с. 137.
6. Блок А.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. С. 239.
7. Там же, 235.
8. Там же, с. 254.
9. Боровик М.Г. Изучение поэмы «Двенадцать» и стихотворения «Скифы» А. Блока // Литература в школе. М., 2013. № 5. С. 22—24.
10. Бердяев Н.А. Русская идея. С. 25.
11. Блок А.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. С. 421.
12. Волошин М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. С. 130, 132.
13. Соколов Б.В. Булгаков. Мастер и демоны судьбы. С. 242.
14. Блок А.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 2. С. 321, 324.
15. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 2 т. Т. 1. С. 203.
16. Соколов Б.В. Булгаков. Мастер и демоны судьбы. С. 101.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |