Проблема нравственного состояния личности никогда не потеряет своей актуальности для человека, яркое воплощение она получила в русской литературе разных эпох: «Основной русской темой будет не творчество совершенной культуры, а творчество лучшей жизни. Русская литература будет носить моральный характер, более чем все литературы мира, и скрыто-религиозный характер»1, — писал Н.А. Бердяев. В качестве примера в начале своего творческого пути М.А. Булгаков выбирает путь А.С. Пушкина и Л.Н. Толстого, произведения которых отражают проблему столкновения личности и истории: «Капитанская дочка» обращается к проблеме поиска истины в реалиях русского бунта, а «Война и мир» анализирует итоги Французской революции, которую многие сравнивали с русской революцией 1917 года. А.Н. Варламов писал: «Две вещи — горький жизненный опыт и русская литературная традиция — стали вечными спутниками и наставниками молодого мастера»2. Именно Пушкин поставил вопрос о роли личности в истории, заложил основы реалистического метода отражения действительности и воспринял творчество как высокую миссию: «Русская классическая литература унаследовала от Пушкина талант бескорыстного, ничем относительным и преходящим не ограниченного духовного созерцания»3.
Несмотря на научный, промышленный и творческий подъём XIX века, в европейской и русской литературе стал звучать тревожный мотив ожидания конца истории: «Социальной революции предшествовала революция в сфере духа — ослабление религиозного сознания и атеизация общества. Вера во всесилие человеческого разума породила новое отношение и к обществу, и к природе как к материалу для переустройства мира»4. Начало XX века принесло с собой массу неразрешимых нравственно-философских вопросов, на которые искали ответы писатели и философы на протяжении многих лет.
Вл. Соловьёв в конце века писал о том, что «всемирная история внутренно окончилась»5, его предчувствия о грядущем крахе империи, забывшей о нравственных идеалах, вылились в предсказание угрозы с востока, что отражено в апокалипсическом стихотворении «Панмонголизм»:
О Русь! забудь былую славу:
Орёл Двуглавый сокрушён...
Смирится в трепете и страхе,
Кто мог завет любви забыть,
И Третий Рим лежит во прахе,
А уж четвёртому не быть (1894)6.
Последствия духовного кризиса в России Соловьёв видел в борьбе русского народа за существование, за право не только на жизнь, но и на свою культуру — прямую наследницу Рима и Византии, которые когда-то пали под натиском варваров. М.Г. Боровик заметил, что Вл. Соловьев «рассматривал роль России как апокалиптическую. <...> Надвигающееся «монгольство» совершит судьбы мира. На его пути — Россия, и от неё зависят и собственная судьба, и будущая жизнь Европы»7. Эти идеи повлияли на поэзию и прозу XX века.
М.А. Волошин в статье «Пророки и мстители» (1906) предсказал, что грядёт великое потрясение, потому что «пароксизм идеи справедливости, это — безумие революций»8.
А.А. Блок в статье «Молнии искусства» (1909) выразил предчувствие мировой катастрофы: «Дрожат люди, рабы цивилизации, запуганные этой самой цивилизацией. Время летит: год от года, день ото дня, час от часу всё яснее, что цивилизация обрушится на головы её творцов»9, — основной темой русской литературы становится не только ожидание нравственно-этических испытаний, но и первые творческие попытки оценить их влияние на человеческие отношения.
Эпоха Серебряного века была «исключительно талантливая, блестящая. Было много надежд, которые не сбылись. Ренессанс стоял не только под знаком Духа, но и Диониса. И в нем смешался ренессанс христианский с ренессансом языческим»10. Творческий диалог различных литературных объединений, поиск новых форм отражения бытия, стремление к истине в водовороте смуты — всё это живо интересовало художников слова: «Тема о столкновении личности и истории, личности и мировой гармонии есть очень русская тема, она с особенной остротой и глубиной пережита русской мыслью»11.
Три вечных нравственных вопроса встали перед русской литературой XX века: причины и последствия бунта, исторический и духовный путь русской интеллигенции, литература и её влияние на жизнь общества. На них М.А. Булгаков ответил с точки зрения человека, пережившего закат и последующий крах привычной ему цивилизации и становление не только новой страны и идеологии, но и новой личности, на пути которой по-прежнему остро вставали морально-этические вопросы ответственности за последствия принятых решений.
До сих пор неразрешим главный вопрос русской литературы XX века: каковы причины происходящего в мире кровопролития и последующего возмездия. В статье «Интеллигенция и революция» (1918) А.А. Блок писал: «Европа сошла с ума: цвет человечества, цвет интеллигенции. <...> Трудно сказать, что тошнотворнее: то кровопролитие или то безделье, та скука, та пошлятина; имя обоим — «великая война», «отечественная война», «война за освобождение угнетённых народностей», или как ещё? Нет, под этим знаком никого не освободишь»12. Несмотря на противоречивые мнения о причинах крушения русской монархии, вывод для многих был очевиден — возмездие: «Своим резко антимузыкальным согласием на эту войну цивилизация подписала смертный приговор себе самой»13, — гневно восклицал Блок в статье «Крушение гуманизма» (1919).
Косвенно Гражданская война дала старт творчеству Булгакова, в своих первых очерках и фельетонах, опубликованных в газетах белого движения в конце 1919 — начале 1920 года, он анализировал её причины и возможные последствия. Первым напечатанным произведением писателя был фельетон «Грядущие перспективы» (1919).
В воспоминаниях Т.Н. Лаппа читаем: «Приезжаю во Владикавказ, Михаил меня встретил. <...> Он начал работать в госпитале. <...> Начал печататься там, писать»14. В «Автобиографии» Булгакова (октябрь 1924) читаем: «В начале 1920 года я бросил звание с отличием и писал» [Т. 5, с. 604]. Дата публикации первого фельетона соответствует времени начала писательской деятельности, указанному в воспоминаниях и самого Булгакова, и его первой жены.
В высказывании героя-рассказчика произведения «Я убил» относительно доктора Яшвина («Врач ты очень неплохой, и всё-таки ты пошёл не по своей дороге, и быть тебе нужно только писателем» [Т. 2, с. 648]) можно увидеть своего рода отражение судьбы самого Булгакова. В дальнейшем (с 1922 по 1925 год) он создал рассказы и очерки, посвящённые не только злободневным темам, но и поиску истины и самого себя, как художника слова, что в итоге преобразовалось в первый роман — «Белая гвардия».
Лейтмотивом зарисовки «Грядущие перспективы» является вопрос: «Что же с нами будет дальше?»15. Автор был яростным противником кровопролития, вынужденная мобилизация причиняла ему страдания: «Настоящее перед нашими глазами. Оно такое, что глаза эти хочется закрыть. Не видеть. Остаётся будущее. Загадочное, неизвестное будущее»16. Кровопролитие Гражданской войны и поднимающийся после Первой мировой войны Запад опасны для охваченной мятежом России: «Пока там, на Западе, будут стучать машины созидания, у нас от края до края страны будут стучать пулемёты. <...> Наша несчастная родина находится на самом дне ямы позора и бедствия»17. Как и для Волошина и Блока, Гражданская война для Булгакова — расплата за ошибки прошлого: «Тяжкая задача — завоевать, отнять свою собственную землю. <...> Мы начали пить чашу наказания и выпьем её до конца»18. Начинающий писатель понимал, что впереди страну ждут не менее тяжёлые испытания: «Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. <...> Кто увидит эти светлые дни? Мы? О нет! Наши дети, быть может, и внуки»19. Можно увидеть здесь аллюзию на некрасовскую «Железную дорогу»:
Вынесет всё — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только — жить в эту пору прекрасную
Уж не придётся — ни мне, ни тебе20.
Но всё-таки надежда на лучшее не умирает: «Ибо нет страны, которая не имела бы героев, и преступно думать, что родина умерла»21, — говорит писатель вслед тем, кто покинул Родину, или собирается это сделать.
Именно эти персонажи становятся героями очерка «В кафе» (1920). Перед писателем яркие типажи, противопоставленные оборванной публике, в одном из кафе тылового городка: «Дама хорошо одета, шуршит шёлком. Штатские производят самое благоприятное впечатление: рослые, румяные, упитанные. В разгаре призывного возраста. Одеты прелестно»22, — иронизирует Булгаков. Как прежде, развлекаются представители золотой молодёжи, которым глубоко безразлична бедственная ситуация в стране: «Ростов... можете себе представить... немцы... китайцы... паника... они в касках... сто тысяч конницы»23, — спокойно обсуждают они за чаем с пирожными ситуацию на фронте.
Автору неприятно наблюдать за тем, что большинство сторонников белогвардейского движения не желают участвовать в нём, а предпочитают отсидеться в тылу. С горькой иронией рассказчик представляет, что сказал бы этим людям, будь у него реальная власть: «Я дам вам возможность записаться немедленно в часть. <...> Вы можете принять участие в отражении ненавистных вам большевиков. Воображаю, что после этих слов сделалось бы с господином в лакированных ботинках»24. Булгаков перечисляет все возможные отговорки «патриотов»: неизлечимые болезни, работа в тылу на оборону, льгота единственного кормильца матери.
Распространение слухов писатель называет самым страшным бедствием, которое приносят штатские, «сея своими россказнями смуту и страх»25. Но его мысленный разговор с хорошо одетыми господами обрывается уходом последних из кафе. Этот факт писатель объясняет их особенным чутьём. Несколькими штрихами Булгаков объясняет грядущий провал белого движения, используя скрытое сравнение: трио музыкантов, играющих на сцене в кафе, и трое посетителей, притворяющихся патриотами.
В своих ранних рассказах Булгаков показывает героев, которым до участия в военных действиях не приходилось сталкиваться с суровой реальностью всеразрушающих противоречий. Человека очень легко сломить, если отнять у него идеалы и мечты. Казалось бы, высшие нравственные понятия, в частности гуманность и следование чувству долга, губят двух героев из рассказа «Красная корона» (1922). Произведение, написанное от первого лица, стилизовано под дневник человека, пережившего страшное потрясение, уничтожившее его рассудок. Свои записи он адресует безымянному генералу, который посылал на смерть юношей — на участие в уже проигранной войне.
Можно предположить в названии произведения аллюзию на рассказ Л.Н. Андреева «Красный смех» (1904), посвящённый событиям русско-японской войны. В письме к М. Горькому Андреев писал: «Война сумасшедших с сумасшедшими — достояние отчасти настоящего, отчасти близкого будущего. Моя тема: безумие и ужас»26. Подобный ракурс авторской позиции, преломляемый через образ безумного героя-повествователя, становится лейтмотивом повести И.С. Шмелева о Первой мировой войне «Это было» (1919). Повествователь открывает читателю своё полусумасшедшее состояние: «Пьяная смерть разделывала надо мной канкан. Я приходил то в отчаяние, то в безумный ужас... пытался задавиться на ремешке от брюк и терял сознание... проклинал и молился...»27, — но война продолжала неумолимо терзать его поверженный рассудок.
Блок в статье «Безвременье» (окт. 1906) писал: «Наша действительность проходит в красном свете. <...> Мчится в бешеной истерике всё, чем мы живём и в чём видим смысл своей жизни»28. Перед читателями «Красной короны» предстаёт образ безымянного сумасшедшего, который плохо ориентируется в перипетиях окружающего мира, но осознаёт одно — ему не уйти от себя, от отголосков боя, которые преследуют его с навязчивостью мании. Неслучаен медицинский подзаголовок рассказа, данный в скобках, — «История болезни». В статье Н.Н. Богданова «Михаил Булгаков как психолог» читаем: «Врач по образованию и, осмелюсь утверждать, по всему образу своих мыслей, он позволяет себе оригинальный, чтобы не сказать большего, способ раскрытия своих героев: ставит их в условия жестокого стресса — стресса уже не психологического, а прямо-таки физиологического»29. Причиной заболевания героя-рассказчика стало осознание невыполненного долга, подавленность от беспомощности перед суровой реальностью.
В «Красной короне», как и в «Красном смехе», сумасшедшего преследует образ погибшего брата. Постепенно повествователь утрачивает смысл существования в мире, погрязшем в жестокости. Испуганный человек отказывается принимать и понимать саму жизнь, все общечеловеческие ценности вызывают у него только неприязнь: «Больше всего я ненавижу солнце, громкие человеческие голоса и стук» [Т. 1, с. 443]30. Его не оставляет стыд за собственное малодушие, отсутствие отваги и решительности, вдохновлявшие его младшего брата.
Главный герой «Красной короны» неизлечимо болен и знает об этом. Но безумец нашел в болезни утешение: «Никто не имеет права меня взять» [Т. 1, с. 443], — заставить воевать, убивать. Позже в инфернальной пьесе «Бег» (1926—1928) генерал Хлудов также говорит о том, что у него в связи с потерей рассудка устранилась ответственность перед самим собой, перед миром: «Я больше никому не смогу причинить вреда» [Т. 3, с. 274]. Варламов писал, что в «Беге» «показан безо всякого героизма и ссылок на петлюровцев крах белой и превосходство красной силы. Здесь прозвучала во весь голос тема жестокости белогвардейцев»31.
Безумец в «Красной короне» панически боится перемен, смены власти, изменений в оформлении документов, поскольку во время Гражданской войны власти менялись часто, и какая-нибудь справка то помогала уйти от казни, то, наоборот, вела к жестокой расправе. Первое, что увидел герой Булгакова в Бердянске, — фонарь с повешенным рабочим. Возле фонаря герой-резонёр Андреева узнал, что несколько тысяч человек погибли в ходе боевых действий. Фонарь — не просто причина страха героя «Красной короны» за свою жизнь, это полное отсутствие ориентиров в кромешном хаосе Гражданской войны: «В сущности, ещё раньше Коли со мной случилось что-то. Я ушёл, чтоб не видеть, как человека вешают, но страх ушёл вместе со мной на трясущихся ногах» [Т. 1, с. 443]. Соколов заметил: «К помешательству героя рассказа приводит малодушие, проявленное тогда, когда он не сумел воспротивиться генералу-вешателю, не выступил против казни рабочего в Бердянске. <...> Протест против насилия — моральный долг всякого интеллигентного человека»32. В рассказе булгаковский интеллигент восстает против жестокости открыто только в состоянии сумасшествия: «Теперь я смело бы сказал: «Господин генерал, вы — зверь! Не смейте вешать людей»» [Т. 1, с. 444].
В пьесе «Бег» Серафима осмелилась сказать генералу то, чего не решился произнести безымянный сумасшедший: «Сидит на табуретке, а кругом висят мешки. Мешки да мешки!.. Зверюга! Шакал!» [Т. 3, с. 235]. В третьем действии пьесы обезумевший Хлудов замечает: «Дорого мне обошлась эта станция» [Т. 3, с. 263], — место, где он приказал повесить людей, подозревая в них красных, и правдивого вестового. А в финале четвёртого действия и генерал-майор Чарнота жестоко осуждает поступки генерала Хлудова: «Я, Рома, обозы грабил? Да! Но фонарей у меня в тылу нет!.. Империю Российскую ты проиграл, а в тылу у тебя фонари!» [Т. 3, с. 277]. Генерал понимает, что от самобичевания ему не спастись: «Я помню армии, бои, снега, столбы, а на столбах фонарики... Хлудов пройдёт под фонариками!» [Т. 3, с. 275].
В рассказе Булгакова, как и в пьесе, присутствует идея очищения через страдание, но автором подчёркивается, что осознание непомерной вины обесценивает жизнь, приводит героев к мысли о самоубийстве: «Я сам застрелюсь, и это будет скоро, потому что Коля доведёт меня до отчаяния» [Т. 1, с. 444]. Здесь находят отражение чувства самого Булгакова, тревожившегося за судьбу младших братьев во время Гражданской войны. Генерал Хлудов говорит со своим призраком: «Не мучь же больше меня! Пойми, что я решился. Клянусь» [Т. 3, с. 273].
Подобные эмоции испытывал и безымянный герой «Красного смеха»: «Куда бы вы ни стреляли, мне всё попадает в мозг»33. В рассказе Андреева в качестве яркой антитезы «до» и «после» войны выступает образ кабинета, где на столе стоит нетронутый пыльный графин с водой — как символ непрожитой жизни, уничтоженной войной. У Булгакова в «Красной короне» — это воспоминание об уютной комнате, весёлом голосе Коли и партитуре «Фауста» на рояле, то есть о родительском доме, где всё сохранилось, «как до проклятых дней» [Т. 1, с. 447]. Здесь выражена мысль о том, что война касается всех: «Фактически Гражданской войной были охвачены не только противоборствующие политические силы и ведомые ими войска, но и мирные граждане, обыватели всех мастей и сословий»34, — писал П.Е. Фокин.
Для героя «Красной короны» вечерний кошмар выражается через влияние рассеянного света: «Сумерки — страшное и значительное время суток. Всё гаснет, всё мешается» [Т. 1, с. 444]. Хлудов также боится вечерней поры: «У нас — мгла и шуршание» [Т. 3, с. 245], — с печальной иронией ожидает он прихода ночной тьмы, приносящей с собой ужасные видения.
Разделённых вихрем Гражданской войны двух братьев соединяет материнская любовь. В порыве отчаяния и тоски по младшему сыну мать требует от старшего невозможного: спасти Колю от самого себя, то есть от принятого им нравственного выбора: «Я вижу — безумие. Ты старший, и я знаю, что ты любишь его. Верни Колю. Верни... Ведь всё равно его убьют. Ведь жалко? Он — мой мальчик» [Т. 1, с. 444—445]. Эта клятва стала проклятьем для главного героя — началом разрушения его сознания. Повествователя обижает горячая забота матери о младшем сыне и почти что чёрствое невнимание к нему самому (ведь он тоже её сын). Сосредоточенный на собственных переживаниях, герой-повествователь упрекает несчастную женщину: «Мать малодушна» [Т. 1, с. 445]. Старший брат изначально чужд любому кровопролитному действию, но, дав слово матери, спешит в самую гущу сражения. Рассказчик до этого не брал в руки оружия, он не умеет и не хочет учиться воевать, он уверен, что любая война — это зло и потеря близких людей, поэтому панически боится приближаться к готовому начать сражение эскадрону.
В рассказе Л. Андреева читаем: «Я не понимаю войны и должен сойти с ума, как брат, как сотни людей. <...> Потеря рассудка мне кажется почётной, как гибель часового на посту»35. Л.Н. Толстой в письме автору от 17.11.1904 г. писал: «В рассказе очень много сильных картин и подробностей, недостатки же его в большой искусственности и неопределённости»36. Нельзя не согласиться с мнением Э.С. Афанасьева, заметившим в творческом методе Л. Андреева «повышенную экспрессивность стиля и преднамеренную условность образов и ситуаций»37. Герой-повествователь у Булгакова словно продолжает путь героя Андреева: «Господин генерал, я согласен, что я был преступен не менее вас, я страшно отвечаю за человека, испачканного сажей, но брат здесь ни при чём. Ему девятнадцать лет» [Т. 1, с. 445]. Обращение безумного героя «Красной короны» к генералу красной нитью проходит через рассказ. Но и тот ищет себе оправдание. С той же целью Хлудов апеллирует к главнокомандующему: «Вы понимаете, как может ненавидеть человек, который знает, что ничего не выйдет, и который должен делать? Вы стали причиной моей болезни! <...> Мы оба уходим в небытие» [Т. 3, с. 245]. Тупики исторических событий оборачиваются нравственной мукой и почти физической болью для их участников.
Описывая место схватки, Булгаков показывает, что прелесть летнего дня резко контрастирует с происходящим вокруг, а тревожное состояние человека и событий противоположно окружающему пейзажу: «Необыкновенно был яркий день» [Т. 1, с. 445]. В рассказе Андреева, наоборот, пейзаж иллюстрирует состояние героя: «Солнце было так огромно, так огненно и страшно, как будто земля приблизится к нему и скоро сгорит в этом беспощадном огне»38.
Главный герой рассказа Булгакова не хотел понимать, что привело младшего брата на войну, просто попытался распорядиться его судьбой: «Лишь только из деревни вернётесь, едешь со мной в город. И немедленно отсюда, и навсегда» [Т. 1, с. 445]. В этой сцене прослеживается осознание инфернальности происходящего: «В первой шеренге с краю он ехал, надвинув козырёк на глаза. Всё помню: правая шпора спустилась к самому каблуку. Ремешок от фуражки тянулся по щеке под подбородок» [Т. 1, с. 445]. Старший брат был счастлив, что нашёл младшего, но не осознал, что он пришёл к воину, чтобы запретить ему исполнить свой долг. Яркая антитеза характеров братьев, их взглядов на жизнь, говорит о том, что они, вероятно, не были близки и дружны прежде. Старший не просто держит слово, данное матери, — он оберегает в себе иллюзорную надежду на то, что от Гражданской войны можно спрятаться за стенами родительского дома. Выстрелы и крики людей кажутся герою-повествователю чем-то нереальным, странным, изматывающим душу. А юноша-воин уверен, что творит судьбу будущего мира.
Младший брат, подобно мифологическому персонажу, мчится на коне в самую гущу сражения, а старший — ожидает окончания боя на безопасном расстоянии: «Что может случиться за один час? Придут обратно. И я стал ждать у палатки с красным крестом» [Т. 1, с. 446]. Беспечная мечта о том, что всё встанет на свои места, опровергнута: старший брат стоит возле изображения креста, что символизирует искупительную жертву.
Трагизм происходящего передан через цветовые символы: «Странный маскарад. Уехал в серенькой фуражке, вернулся в красной. И день окончился. Стал чёрный щит, а на нём цветной головной убор» [Т. 1, с. 446].
По экспрессионистическому накалу повествование Булгакова напоминает о космических ассоциациях Андреева: «Во вселенной произошла какая-то катастрофа. <...> Исчезли голубой и зелёный и другие привычные и тихие цвета, а солнце загорелось красным бенгальским огнём»39. Осколок гранаты, убивший во время сражения младшего брата, уничтожил и жизнь старшего, который не воевал, а только ожидал исхода боя. Красным ореолом война короновала братьев: одного — смертью, другого — безумием. Каждую ночь «коронованный» Коля стал являться в кошмарах автору дневника: «Стой. Стой здесь. ...Я не могу оставить эскадрон» [Т. 1, с. 445], — последние слова младшего брата навсегда врезались в память старшему, разрушили его рассудок. Безумен и другой персонаж Булгакова — генерал Хлудов: «Я болен, я болен. <...> Душа моя раздвоилась, и слова я слышу мутно, как сквозь воду, в которую погружаюсь, как свинец» [Т. 3, с. 237, 248].
Герой Андреева, беседуя с братом, находит определение случившемуся аду: «Красный смех»40. Оба писателя в разные годы открыли для себя печальную истину: война — кровавая насмешка над человеком, над его способностью мыслить и понимать. Персонаж Андреева постепенно сходит с ума от осознания катастрофы, произошедшей с цивилизацией: «Что-то огромное, красное, кровавое стояло надо мною и беззубо смеялось»41. В.В. Вересаев, который участвовал в русско-японской войне, писал о рассказе Андреева: «...Упущена из виду самая страшная и самая спасительная особенность человека — способность ко всему привыкать. «Красный смех» — произведение большого художника-неврастеника, больно и страстно переживавшего войну через газетные корреспонденции о ней»42. Но автор «Записок врача» не учел, что Андреев склонен к экзальтации и эмпатии, несвойственным военным.
В тексте рассказа «Красная корона» не упоминается о том, что пришлось испытать Коле на войне. Свои переживания открывает только старший брат. Война вынесла смертельный приговор младшему, а врачи старшему — «безнадёжен». Он и не спорил, потому что «не тает бремя» [Т. 1, с. 448] вины. Каждую ночь безумец говорит с погибшим: «Зачем ты ходишь? Я всё осознаю. С тебя я снимаю вину на себя, за то, что послал тебя на смертное дело» [Т. 1, с. 447—448], — понимая, что преждевременная смерть людей нарушает равновесие бытия, обвиняя себя в непоправимых событиях.
Но больше всего герой-рассказчик винит генерала, пославшего необстрелянных юношей на изначально проигранную войну. Он желает ему увидеть подобный кошмар, осознать ответственность за погибших и на поле битвы, и на площадях, где казнили рабочих: «Кто знает, не ходит ли к вам тот грязный, в саже, с фонаря в Бердянске? Помогать вам повесить я послал Колю, вешали же вы. По словесному приказу, без номера» [Т. 1, с. 448]. Пьеса «Бег» доводит до логического финала тему покаяния и расплаты, заявленную в рассказе: генерал Хлудов видит призрак повешенного, говорит с ним, обвиняя, сначала главнокомандующего, сделавшего его палачом: «Кто бы вешал? Вешал бы кто? Ваше превосходительство» [Т. 3, с. 233], — потом судьбу и самого себя: «Пойми, что ты просто попал под колесо, и оно тебя стёрло, и кости твои сломало. <...> Ведь ты был не один. О нет, вас много было! <...> Войну проиграли. И выброшены. А почему проиграли?.. (Таинственно указывая себе за плечо). Мы-то с ним знаем!» [Т. 3, с. 247—248, 273—274]. Яновская отметила, что «Хлудов, с его трагическим желанием смотреть правде в глаза, с его солдатской готовностью держать ответ за содеянное»43, выступает в роли обвинителя и палача для самого себя.
Рассказ «Красная корона» по жанровому своеобразию не просто очерк или дневник — это публичная исповедь человека, обличающего несовершенство и бездушие цивилизации начала XX века.
Значимость для Булгакова образа красной короны подчеркивает упоминание о нём в романе «Белая гвардия» — квинтэссенции размышлений писателя о разрушительной роли Гражданской войны в судьбе поколения. Булгаков запечатлел красную корону на Николке в мистическом пространстве сна-предупреждения, который увидела «золотая» Елена.
В произведениях о Гражданской войне одной из тем становится раскрытие образа воина-интернационалиста, например, у С.А. Есенина в пьесе «Страна негодяев» (1922—1923) за главарём банды Номахом, ограбившим поезд с золотом из Сибири, отправляется сыщик-китаец, коммунист Литза-Хун. Под видом ходи, торговца опием, сыщик следит за бандитами, но проигрывает им в смекалке. Финал произведения только подтверждает говорящее название: бандиты скрываются за границей вместе с золотом. Лейтмотив пьесы складывается из противопоставления:
Честолюбивый росс
Отчизны своей не продаст,
Интернациональный дух
Прёт на его рожон.
Мужик если гневен не вслух,
то завтра придёт с ножом44.
Таким образом, Есенин подчёркивает, что интернационалисты неспособны понять русскую душу, склонную к авантюрам, не зря же Номах утверждает:
Мой бандитизм особой марки.
Он осознание, а не профессия45.
А для Литза-Хуна коммунизм и сыск — это профессия:
Под видом бродяги слоняясь,
Знает здесь каждый притон46.
С.А. Толстая-Есенина вспоминала: «С.А. Есенин намеревался создать широкое полотно, в котором хотел показать столкновение двух миров и двух начал жизни человека»47. Основа конфликта пьесы — противопоставление широкой русской души и иностранца, изначально ей чуждого, но пытающегося её анализировать.
В повести В.В. Иванова «Бронепоезд 14—69» (1922) представлен трагичный образ Син Бин-у. Китаец сражается в рядах Красной армии, мстя японцам, помогающим белым на Дальнем Востоке, за уничтоженную семью. Жестокость капитана белых Незеласова в исполнении расстрельных приговоров партизанам захлёбывается в превосходящей силе мужиков, собравшихся с окрестных деревень ради того, чтобы остановить бронепоезд и помочь перевороту в городе. Даже своей жизни не пожалел «человек чужих земель»48 для того, чтобы остановить вражеский поезд: «Нада, нада ресыпубылика-а. <...> Морщилось, темнело, как осенний лист, жёлтое лицо. Рельс плакал»49.
В рассказе «Китайская история» (1923) с подзаголовком «6 картин вместо рассказа» Булгаков создаёт образ ходи, вступившего в ряды Красной армии не по зову сердца, а для того чтобы выжить. При написании этого произведения писатель использовал приём кинематографичности: каждый эпизод является чем-то вроде кадра, отдельной зарисовкой из жизни героя. Сначала жизнь человека показана как бессмысленное прозябание и безнадёжность, а в финале — борьба за ложные идеалы (паёк, деньги, слава), несущие гибель. Это рассказ о судьбе человека, нашедшего своё истинное призвание, но при этом не поменявшего своей роковой роли, — сначала торговец наркотиками, затем — снайпер.
В первой картине «Река и часы» показана тоска китайца по родине, по тому, как мать заботилась о нём. Кремль и Спасская башня становятся для него чем-то враждебным, олицетворяющим холод и голод. Москва-река выступает символом непростого пути героя: «Дурацкая река зачем-то затекла в самую середину города» [Т. 1, с. 449]. То же самое можно сказать и о китайце, который неизвестно зачем приехал в холодную Россию. Время бежит вперёд, и оно равнодушно к скитаниям голодного и никому не нужного ходи: «Часы поиграли, поиграли и смолкли» [Т. 1, с. 450]. Под мелодию «Интернационала» куранты начали отсчёт времени для нового государства, только китаец и небо кажутся застывшими и безрадостными: «Небо было хуже всего. Серое-пресерое, грязное-прегрязное» [Т. 1, с. 449], — гиперболы подчёркивают угнетённое состояние героя. Человек и время, показывающее, что ему пора выбирать иной путь, — два главных героя этой картины, поэтому ходя «ушёл в неизвестном направлении» [Т. 1, с. 450] искать свою судьбу. Здесь прослеживается аллюзия на стихотворение Ф. Сологуба, которое показывает душевные терзания лирического героя, смущаемого бесом:
Недотыкомка серая
Всё вокруг меня вьётся да вертится, —
То ли Лихо со мною очертится
Во единый погибельный круг50?
Вторая картина «Чёрный дым. Хрустальный зал» показывает, как революция изменила жизнь двух торговцев опием: «Ленин — есть. Самый главный очень есть. Буржуи — нет, о нет! Зато Красная армия есть. Много — есть» [Т. 1, с. 452]. Китайцы мучительно ищут выход из сложившейся ситуации, ведь их жизненное благополучие складывалось из продажи наркотиков и воровства. Ходя не знает, где ему спрятаться, так как везде Красная армия, а выехать из страны невозможно. Ночью одурманенный опиумом китаец увидел сон, ставший для него вещим: «Ходя же жил в хрустальном зале под огромными часами, которые звенели каждую минуту, лишь только золотые стрелки обегали круг. <...> Ленин <...> схватывал за хвост стрелку-маятник и гнал её» [Т. 1, с. 453], — так в сознании ходи укоренилась мысль о том, что надо подстраиваться под новые правила и жить только по течению реки. Во второй картине часы показаны не враждебными герою, а побеждёнными Лениным, заставившим их идти по другому пути. Развёрнутая метафора показывает победу большевиков, и начало нового времени для страны.
В третьей картине «Снов нет — есть действительность» ещё сильнее обедневший ходя снова «зашагал в неизвестном направлении» [Т. 1, с. 453]. Булгаков, как и в первой картине, завершает сцену упоминанием о непонятном направлении жизненного пути китайца, что становится символом неизбежности выбора. Четвёртая картина «Китайский камрад», в которой загадочные красные комиссары помогли голодающему китайцу: накормили, обогрели, дали одежду и ночлег, посвящена описанию начала новой жизни ходи в армии. Часы жизни китайца слились с Кремлёвскими курантами, он принял свою судьбу.
Ответ на вопрос о способности китайца к службе появляется в пятой картине «Виртуоз! Виртуоз!». Повествуя от третьего лица, Булгаков показывает перемены, произошедшие с его героем: «Как Франц Лист был рождён, чтобы играть на рояле свои чудовищные рапсодии, ходя Сен-Зин-По явился в мир, чтобы стрелять из пулемёта» [Т. 1, с. 455]. Впервые на страницах рассказа у китайца появилось имя, он перестал быть безликим, находясь в рядах Красной армии, где почувствовал себя в безопасности. Сравнительный оборот подчёркивает одарённость ходи во владении оружием, ведь Лист был настоящим виртуозом своего дела. Но здесь присутствует и оксюморон, ведь рапсодии Листа несли людям радость, эстетическое наслаждение, а искусство снайпера — разрушение и смерть, поэтому уместен эпитет «чудовищные» [Т. 1, с. 455]. Китаец становится не просто рядовым пулемётчиком, а знаменитостью своего Железного полка: «В агатовых косых глазах от рождения сидела чудесная прицельная панорама» [Т. 1, с. 455]. Снайпер произвёл впечатление даже на С.С. Каменева, командующего вооружёнными силами РСФСР, который и назвал его виртуозом, что очень понравилось последнему и он «стал похож на китайского ангела» [Т. 1, с. 456]. Это метафизическое сравнение в дальнейшем будет определять сюжетную канву одного из драматургических произведений Булгакова.
В пьесе «Зойкина квартира» (1926) злым гением для пытающихся приспособиться к жизни героев выступает китаец по прозвищу Херувим. Несмотря на то, что многие обитатели квартиры сравнивают его с ангелом, в течение действия пьесы проявляется дьявольская сущность Сен-Дзин-По: «Всё имеим... Молфий, спирт... Хоцись, краски рисовать буду? (Открывает грудь, показывает татуировку — драконы и змеи. Становится странен и страшен)» [Т. 2, с. 87]. Все стремления Херувима направлены на возвращение домой вместе с горничной Зои, Манюшей: «Осень люблён. Mы с тобой дело имеит Санхай. Опиум торговать будем» [Т. 2, с. 125]. Ради своей цели китаец убивает и грабит директора треста тугоплавких металлов во время очередной вечеринки, чем подставляет хозяйку квартиры.
В «Китайской истории» жизнь главного героя стала размеренной и обрела смысл с началом службы в Железном полку. Но, несмотря на укрепившееся положение и полученную профессию, а, следовательно, и паёк, ходя был меркантилен, а при упоминании о премии испускал «желтоватое сияние» [Т. 1, с. 456]. На этом везение китайского гостя закончилось, о чём писатель повествует в шестой картине «Блистательный дебют», название которой является антитезой происходящему.
Железный полк ввязался в такую жестокую битву, что, казалось, сама природа стала отражением людской безжалостности: «Синие перелески в двух верстах гремели, как гроза, а сзади и налево уходил Железный полк, уйдя в землю, перекатывался дробно и сухо. Ходя, заваленный грудой лент, торчал на пологом склоне над востроносым пулемётом. Ходино лицо выражало некоторую задумчивость» [Т. 1, с. 456], — герой интуитивно ощущает дисгармоничность своего служения смерти, потому часто поднимает к небу глаза, словно в поисках поддержки. Композиционный круг рассказа замкнулся: серое небо Московского Кремля в начале пути ходи и яркое небо астраханской области, где суждено было состояться последнему бою Железного полка.
Картины ужасного боя похожи на грозу, вызванную людьми, имеющую более разрушительную силу, чем природная стихия: «Повернувшись, увидел сзади летящую в туче массу всадников, которые обрушились туда, где гремел Железный полк» [Т. 1, с. 457]. Несмотря на то, что китаец «заиграл свою страшную рапсодию» [Т. 1, с. 457], приютивший его полк был разбит. На глазах ходи застрелился раненый командир, но китаец с честью и совестью истинного солдата-наёмника отстреливается от противника до последнего вздоха. Последние слова убитого юнкером китайца были снова обращены к небу и командиру: «Премиали... карасни виртузи... Палати!» [Т. 1, с. 458]. Но единственная премия снайпера — это уважительное отношение солдат. «Чёрные часы с золотыми стрелками успели прозвенеть мелодию грохочущими медными колоколами, и вокруг ходи засверкал хрустальный зал» [Т. 1, с. 458], — жизнь китайца оборвалась в окопах астраханской земли. Власть большевиков представлялась ходе хрустальным залом, где гулко звучит прекрасная мелодия, которую он хотел слушать вечно. Неистовое служение смерти, возведённое в ранг высшей добродетели, представлено писателем заблуждением, погружением в бездну зла.
Творческий метод Булгакова сложился «во время разломное, коренное для эпохи, историческое в своих ускользающих мгновеньях... Золотым запасом жизненных впечатлений Булгакова стала гражданская война»51, — писал В.Я. Лакшин. Гражданская война встревожила душу писателя видением красной короны, дала ему горький опыт страданий, осознание гуманистических ценностей и онтологической истины. Ведь даже в перевёрнутом мире незыблемы понятия долга и чести, которые присущи его лучшим героям.
Примечания
1. Бердяев Н.А. Русская идея. М.: Изд-во В. Шевчук, 2000. С. 52.
2. Варламов А.Н. Булгаков. Роман-биография // Москва. М., 2003. № 8. С. 32.
3. Лебедев Ю.В. Идеал духовного самопожертвования в русской литературе // Литература в школе. М., 2011. № 8. С. 5.
4. Мурашова О.А. «Проклятые вопросы» русской литературы в духовном контексте эпохи // Литература в школе. М., 2003. № 6. С. 25.
5. Соловьев В.С. Смысл любви: Избранные произведения М.: Современник, 1991. С. 101.
6. Там же, с. 56.
7. Боровик М.Г. Изучение поэмы «Двенадцать» и стихотворения «Скифы» А. Блока // Литература в школе. М., 2013. № 5. С. 24.
8. Волошин М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. М.: Изд-во «Правда», 1990. С. 275.
9. Блок А.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. Л.: Художественная литература, 1982. С. 22.
10. Бердяев Н.А. Русская идея. С. 252.
11. Там же, с. 26.
12. Блок А.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. С. 230.
13. Там же, с. 346.
14. Паршин Л.К. Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. М.: Книжная палата, 1991. С. 12.
15. Булгаков М.А. Под пятой. Мой дневник / Публ. Г. Файмана. М.: Изд-во «Правда», 1990. С. 44.
16. Булгаков М.А. Под пятой. Мой дневник / Публ. Г. Файмана. М.: Изд-во «Правда», 1990. С. 44.
17. Там же.
18. Там же.
19. Там же.
20. Некрасов Н.А. В дороге. М.: Амфора, 2011. С. 141.
21. Булгаков М.А. Дни Турбиных. СПб.: Азбука, 2012. С. 9.
22. Там же, с. 12.
23. Булгаков М.А. Дни Турбиных. С. 12.
24. Там же, с. 13.
25. Там же, с. 14.
26. Андреев Л.Н. Избранное. М.: Олимп, 2003. С. 317.
27. Шмелев И.С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 7 (дополнительный). М.: Русская книга, 1999. С. 4.
28. Блок А.А. Собр. соч.: В 6 т. Т. 4. С. 25—26.
29. Богданов Н.Н. Михаил Булгаков как психолог // Литература в школе. М., 2015. № 8. С. 17.
30. Здесь и далее произведения М. Булгакова цитируются по изданию: Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. М.: Художественная литература, 1989—1990, — с указанием тома и страницы в квадратных скобках. При ссылках на тексты, не включенные в это собрание сочинений, а также изданные позднее, источники указаны в подстрочных примечаниях.
31. Варламов А.Н. Михаил Булгаков. С. 99.
32. Соколов Б.В. Михаил Булгаков. Загадки судьбы. М., 2008. С. 20.
33. Андреев Л.Н. Избранное. М.: Олимп, 2003. С. 146.
34. Фокин П.Е. Булгаков глазами современников. СПб.: Амфора, 2016. С. 8.
35. Андреев Л.Н. Избранное. М.: Олимп, 2003. С. 168.
36. Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 6 т. Т. 6. М., 1982. С. 245.
37. Афанасьев Э.С. Повесть Л.Н. Андреева «Иуда Искариот»: Психология предательства // Литература в школе. М., 2016. № 2. С. 11.
38. Андреев Л.Н. Избранное. С. 136.
39. Андреев Л.Н. Избранное. С. 143.
40. Андреев Л.Н. Избранное. С. 163.
41. Там же, с. 176.
42. Вересаев В.В. Леонид Андреев // Вересаев В.В. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. М.: Изд-во «Правда», 1985. С. 384.
43. Яновская Л.М. Записки о Михаиле Булгакове. М.: Изд-во «Текст», 2007. С. 16.
44. Есенин С.А. Собр. соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Современник, 1990. С. 439.
45. Там же, с. 444.
46. Там же, с. 428.
47. Там же, с. 471.
48. Иванов В.В. Избранные произведения: В 2 т. Т. 2. М.: Художественная литература, 1985. С. 13.
49. Иванов В.В. Избранные произведения. С. 23, 56.
50. Ф.К. Сологуб. Лирика. М.: ИД «Комсомольская правда», 2009. С. 218.
51. Лакшин В.Я. Мир Михаила Булгакова. М.: Художественная литература, 1989. С. 5.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |