Роман «Белая гвардия» повествует о трагедии семьи, которую безжалостная история швыряет в эпицентр смуты: «Булгаков смолоду смотрел на движущуюся историю как на часть биографии, а на свою судьбу как на некоторую частицу истории»1, — считал В.Я. Лакшин. Писатель долго шёл к созданию образов Турбиных, впервые эти герои вышли на сцену во Владикавказе в 1920 году: «4-х актная драма «Братья Турбины». <...> Четыре раза за месяц шли с треском успеха. <...> Моя мечта исполнилась... но как уродливо: вместо московской сцены, сцена провинциальная, вместо драмы об Алёше Турбине, которую я лелеял, наспех сделанная, несерьёзная вещь» [Т. 5, с. 391], — писал он К.П. Булгакову 1 февраля 1921 года. Но впоследствии эти первоначальные наброски преобразовались в роман «Белая гвардия».
Через тему семьи постепенно раскрываются все сюжетные линии «Белой гвардии». Автор «убеждён, что разрушение бытия в стихии исторических катаклизмов начинается с разрушения нормального быта»2. Для Булгакова и его лучших героев нет ничего важнее семьи и родного Города, охваченного междоусобными распрями, да и «на севере воет и воет вьюга» [Т. 1, с. 181]. Родина — незыблемое понятие, для Турбиных и их близких «чувство долга перед Родиной составляет коренную черту морального кодекса»3 — если предан семье, то и Родину предать невозможно — они равны.
Заданная эпиграфом апокалипсическая тема развивается в первой главе через общее горе семьи, потерявшей главную опору: «Мама, светлая королева, где же ты? <...> За что такая обида? Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда наступило облегчение?» [Т. 1, с. 179—180]. Мать увидела свадьбу Елены, дождалась Алексея, а Николку оставила в надёжном семейном кругу: «Всё, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему» [Т. 1, с. 180], — летописец-Булгаков ироничен, но за иронией прячется ужас, который испытали Турбины, оставшись без материнской защиты. Детям очень тяжело, ведь «кругом становится всё страшнее и страшнее» [Т. 1, с. 181], привычный мир исчез, а следом за ним исчезло и материнское утешение.
В образе Алексея Турбина отразились молодость и юность писателя. Турбин — врач-венеролог, в воспоминаниях Н.А. Земской читаем: «1916 год. Приехав в деревню в качестве врача, Михаил Афанасьевич столкнулся с катастрофическим распространением сифилиса. <...> Волей-неволей пришлось обратить внимание на венерологию»4. О приёме пациентов на дому в Киеве вспоминала Т.Н. Лаппа: «Частной практикой занимался, принимал больных, делал им уколы»5. Далее последовала мобилизация на Кавказ: «Его направили в Грозный, в перевязочный отряд»6; столкновение с Петлюровцами и бегство от них: «Сильно бежал, дрожал весь, и состояние было ужасное — нервное такое. Его уложили в постель, и после этого пролежал целую неделю, больной был. <...> Сцену, как убивают человека у моста, он видел, вспоминал»7. Таким образом, только ранение и встреча с Юлией оказываются художественным вымыслом.
Алексею 28 лет, он военный врач, но не создан для боя, так как по складу характера является философом. Алексей вернулся в родной Город «устраивать заново не военную, а обыкновенную человеческую жизнь» [Т. 1, с. 222], но водоворот истории распорядился иначе. Три предательства судьбы предстоит вынести Турбину: сына, брата и офицера. Перед Алексеем встаёт вопрос: как жить дальше? Он тяжело переживает смерть матери и крушение старых устоев, «постаревший и мрачный с 25 октября 1917 года» [Т. 1, с. 184]. Но священник Александр, поддерживая Турбина, предрекает новые беды: «Уныния допускать нельзя. <...> Испытания будут ещё. <...> И прочитал: «Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь» [Т. 1, с. 182]. Кровь предстояло пролить и семье Турбиных.
Для Турбина предательство Тальберга становится нестерпимым: «Мерзавец он. Больше ничего! <...> Мысли Елены передавались ему и жгли уже много минут. — Мерзавец, а я действительно тряпка» [Т. 1, с. 217]. Позже, когда придёт письмо-весть о том, что Тальберг собирается жениться, подобрав удачную партию, Турбин больше всего презирает себя: «Глаза из голубых превратились в чёрные. — С каким бы я удовольствием, — процедил он сквозь зубы, — я б ему по морде съездил. <...> Самому себе, — ответил, изнывая от стыда, доктор Турбин, — за то, что поцеловался тогда с ним» [Т. 1, с. 420]. Настолько ужасно для этого предупредительного и думающего героя унижение перед человеком, предавшим его сестру. Третье испытание — предательство командования и катастрофа, накрывшая Город в декабре 1918.
Булгаков передаёт состояние Алексея в преддверии нашествия Петлюры через туман — сначала пьяного вечера в компании друзей, потом фантасмагоричного сна, в котором перемешаны воспоминания и предсказания. Это не просто игра подсознания, это осознание произошедшего с миром, с самим собой. Ещё важнее видение будущего. Во сне впервые в романе появляется Най-Турс: «На голове светозарный шлем, а тело в кольчуге, и опирался он на меч длинный, каких уже нет ни в одной армии со времён крестовых походов. Райское сияние ходило за Наем облаком» [Т. 1, с. 233]. Меч Ная в видении зеркален кресту-мечу, который держит в руках Владимир-креститель, ведь, по сути, Наю предстоял крестовый поход за веру и Отечество, героическая гибель:
Настало нам время в Вальгаллу ехать, в чертоги священные!..
Там Хрофт собирает воинов храбрых, убитых в бою8.
К тому же, если слово «облако» перевести на латинский, то получим «нимб», таким образом, в своём сне Алексей видит Най-Турса причисленным к лику святых. Через сон Алексей получает важнейшую идею всепрощения, которую ему передаёт павший в 1916 году вахмистр Жилин, познавший её из уст Святого Петра: «Один верит, другой не верит, а поступки у всех у вас одинаковые: сейчас друг друга за глотку. <...> Одинаковые — на поле брани убиенные. Это, Жилин, понимать надо, и не всякий это поймёт» [Т. 1, с. 236—237]. Фамилия героя-резонёра восходит к рассказу Л.Н. Толстого «Кавказский пленник», где раскрывается образ настоящего офицера, верного и слову, и делу, а, самое главное, милосердного. Снится Жилин и часовому в финале романа: «Навстречу ему идёт сосед и земляк. <...> — Пост... часовой... замерзнешь... Человек уже совершенно нечеловеческим усилием отрывал винтовку» [Т. 1, с. 425]. Через сон Алексея в первой части, а в третьей — через сон часового Булгаков окольцовывает композицию, пытаясь примирить красных и белых. Пророческий смысл открывается и самому Алексею, решившему присоединится к воинам света: «Жилин приветливо махнул рукой и ласково утвердительно закивал головой. Потом стал отодвигаться и покинул Алексея Васильевича. Тот проснулся. <...> Отёр рукой лицо и почувствовал, что оно в слезах» [Т. 1, с. 237]. Высшие силы благосклонны к Алексею: посылая ему испытания, они хранят его благодаря молитвам любящих людей.
Отчаяние подталкивает Турбина вступить в студенческий дивизион Малышева: «Мне это осточертело!» [Т. 1, с. 208], — так сказывается усталость от неизвестности и постоянной тревоги за семью. Алексей осознаёт, что ничего хорошего его не ждёт, но действует по велению чести и совести: «Сердце его сжималось нехорошим предчувствием. <...> Ничего не поделаешь. Не идти нельзя» [Т. 1, с. 302]. Это перекликается с решением Андрея Болконского: «Для чего? Я не знаю, так надо. <...> Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь — не по мне!»9. Алексей идет добровольцем, чтобы выполнить свой долг так, как он его понимает, но он горячится, спешит действовать, подгоняя самого себя к риску, несмотря на то, что полон дурных предчувствий: «Ему показалось вдруг, что чёрная туча заслонила небо, что налетел какой-то вихрь и смыл всю жизнь, как страшный вал смывает пристань» [Т. 1, с. 252].
Алексей стремится доказать самому себе, что у него есть характер: «Я, — вдруг бухнул Турбин, дёрнув щекой. — К сожалению, не социалист, а... монархист. И даже, должен сказать, не могу выносить самого слова «социалист»» [Т. 1, с. 246]. Алексей в гимназии снова чувствует себя учеником, для него как будто и не было лет взрослой жизни. Он всё так же растерян и взволнован, как на уроке истории: «И вот он всё это прошёл. <...> И высадился Помпей, и ещё кто-то высадился, и высадился и высаживается» [Т. 1, с. 252]. Время идёт, одни ученики сменяют других, учителя объясняют законы жизни, а история застывает в виде картинок в учебниках. Но как выжить в метели смуты, никто из учителей так и не объяснил. Турбин стоит на той черте, когда он и его друзья входят в историю Гражданской войны: «О проклятый бассейн войны. <...> И бежал по плацу достаточно больной и издёрганный, сжимал браунинг в кармане, бежал чёрт знает куда и зачем. Вероятно, защитить ту самую жизнь — будущее, из-за которого мучился над бассейнами и теми проклятыми пешеходами, из которых один идёт со станции «А», а другой навстречу ему со станции «Б»» [Т. 1, с. 252—253]. Навстречу же Турбину и его близким выдвигается реальная банда Петлюры...
Насмешкой судьбы становится назначенное Алексею время — два часа дня (через несколько часов после роспуска дивизиона), которое тот чуть не проспал, проснувшись, «глянул на часики на стуле, увидел, что на них без десяти минут два, и заметался по комнате» [Т. 1, с. 302], — так Турбин оказывается в одиночестве. Поискав по Городу, заострив внимание на афише оперы «Кармен», он понимает, что случилось непоправимое. Упоминание оперы Бизе о страсти, саморазрушении и ревности является ключевым в этом эпизоде — предчувствие несчастья, испытаний и разрушения иллюзий.
В период безвластия даже истинный офицер, если бой заведомо проигран, должен отступить, чтобы не принести ещё больших жертв. Стоя перед печкой в салоне мадам Анжу, Турбин осознаёт, что для Города его детства и юности всё кончено, — силы неравны. Сорванные серебряные погоны — символ минувшего — и след от них на шинели — рана в душе Турбина, которая никогда не затянется.
Улицы ошеломлённого Города, захваченного войсками Петлюры, становятся враждебными Алексею. Композиция второй части романа неровная, Булгаков намеренно разрывает повествование: как только Турбин выходит из магазина Анжу, наступает очередь Николке испытать всю трагическую нелепость обороны Города. Кошмар Николки, вернувшегося с уличной перестрелки, прерывается криком Елены — привезли раненого Алексея, который волнуется за брата: «Вообще, ради бога, не пускай его никуда» [Т. 1, с. 329], — семья снова воссоединяется.
В третьей части романа обстоятельства ранения Алексей воспроизводит через полусон-полубред, таким образом, Булгаков подчёркивает, что всё происходящее в Городе при появлении Петлюры противоестественно и неправильно: «Есть же такая сила, что заставляет иногда глянуть вниз с обрыва в горах... Тянет к холодку... к обрыву» [Т. 1, с. 345]. Безотчётный и странный поступок совершает Алексей, отправляясь в эпицентр смуты. Неудивительно, что его находят «монгольские раскосые глаза» [Т. 1, с. 346]. В сцене погони Турбин «превращается в мудрого волка» [Т. 1, с. 347], тревожась за семью, которой без него будет плохо, доктор начинает отстреливаться: «Еленка рыжая и Николка» [Т. 1, с. 347], — повторяет он. Похожие эмоции испытывает раненный в руку Николай Ростов: «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? И зачем? Убить меня? Меня, которого так любят все?»10. Именно в тот момент, когда силы раненного в плечо Алексея были на исходе, произошло чудо: появилась любовница Шполянского, Юлия Рейс. В её квартире Турбин понял, почему петлюровцы охотились за ним: «У вас кокарда на папахе. Зачем так бравировать?» [Т. 1, с. 353]. Но Алексей рассеян, отнюдь не воинствен, не склонен к браваде.
Вместе с тяжёлой раной Алексей переживает муки совести: пусть защищаясь, но он попал в своего преследователя, что крайне тяжело для Турбина: «Я не офицер. <...> Я военный врач» [Т. 1, с. 353]; «Неприятно... ох, неприятно, — беспокойно говорил Турбин, — напрасно я застрелил его... <...> Я, конечно, беру вину на себя... всё пропало и глупо» [Т. 1, с. 338]. Внутренняя драма усугубляет состояние Алексея: к ране добавляется тиф.
Именно в момент острейшего кризиса на первый план выступает деталь, обозначающая связь с оперой Гуно, с трагедией другого брата: «Зелень осветила угол у разноцветного Валентина, как бы навеки забытого над открытыми клавишами... Я за сестру» [Т. 1, с. 407]. Здесь перекликаются две судьбы: Валентина, павшего от руки Фауста, и Турбина, умирающего от физических и моральных ран, одна из которых нанесена рукой Тальберга. Обманутое доверие брата — один из лейтмотивов «Белой гвардии».
Молитва Елены, переживания Николки и друзей, помощь Юлии помогают Турбину прийти в себя. Любовь к Юлии Турбин выражает подарком — браслетом покойной матери: «Гналась за ним смерть, а догнала любовь»11. Портрет любовника, которого Юлия выдаёт за двоюродного брата, неприятно отзывается в душе Алексея: «Что-то дрогнуло в Турбине. <...> Этот несчастный на козьем меху... Что беспокоит?» [Т. 1, с. 417]. Но всё же его неудержимо тянет в «странный и тихий домик» [Т. 1, с. 417].
Третий сон Алексея выполняет функцию развязки романа: «Беззвучно стреляли, и пытался бежать от них Турбин, но ноги прилипли к тротуару Мало-Провальной, и погибал во сне Турбин. <...> Больше не будет никогда» [Т. 1, с. 423]. Только после бегства Петлюры и третьего кошмара Алексей находит себе оправдание: «Я убийца. Нет, я застрелил в бою. Или подстрелил...» [Т. 1, с. 413].
Через образ Николки раскрывается идея высшей справедливости: он знает, что такое честь офицера, плечо брата, слово сына, несмотря на то, что ему всего «семнадцать с половиной» [Т. 1, с. 181]. Автор подчёркивает, что юнкерам пришлось сложнее всего, ведь они едва начали свой путь, потому так жалко их «не детей и не взрослых, не военных и не штатских» [Т. 1, с. 223]. Впервые Николка показан в романе, стоящим у гроба матери, когда он беззащитен перед случившимся, перед жизнью: «Оглушённый смертью, с вихром, нависшим на правую бровь. <...> У ног старого коричневого святителя Николы» [Т. 1, с. 180]. Семья, раздавленная горем, ищет защиты, спасения и помощи.
Рукою Николки сделаны надписи на печке, «полные самого глубоко смысла и значения: «Союзники — сволочи! <...> Бей Петлюру!»» [Т. 1, с. 183]. Юный Турбин выражает чувства, которые переполняют всех во время общих ужинов за гостеприимным столом. После гибели Най-Турса Петлюра ворвётся в Город, и надписи с печки его же рукою будут уничтожены не только в целях предосторожности, но и как факт прощания с юношеской непосредственностью.
Романтичные краски образу младшего Турбина придаёт описание вечернего досуга: «Николкина подруга, гитара, нежно и глухо: трень... Неопределённо трень... <...> Тревожно в Городе, туманно, плохо» [Т. 1, с. 184]. Николка, не раздумывая, вступил в очередное офицерское формирование. Воспоминания о напрасных маршах и атаках застывает в глазах юноши, отзываясь болью и стыдом за малодушие командования: «Что поделаешь. Испугался генерал Богородицкий и сдался, сдался с юнкерами. Па-а-зор» [Т. 1, с. 185]. Тревога наполняет его мысли, несущиеся от одной горестной темы к другой. Деятельная и беспокойная натура Николки зовёт его к решительным поступкам, подталкивает вступить в бой, что пугает Алексея и Елену.
Мечта Николки о подвиге выражается во внимании юноши к шашке Шервинского и маузеру Карася: «Когда никто не видит, можно быть самим собой. <...> Припал к холодному дереву кобуры, трогал пальцами хищный маузеров нос и чуть не заплакал от волнения. Захотелось драться сейчас же, сию минуту, там, за Постом, в снежных полях. Ведь стыдно! Неловко» [Т. 1, с. 208]. Как это похоже на Петю Ростова, ворвавшегося в комнату брата и Василия Денисова: «Схватив сабли и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики при виде воинственного старшего брата»12. Юношеский максимализм побеждает все разумные доводы.
Если в первой части романа Николка только стремится к тому, чтобы вступить в бой, реализовать свои смелые мечты и представления об офицерском долге, то во второй — всё существо Николки наполнено ожиданием схватки: «В облупленном и жарко натопленном помещении бывших казарм на Львовской улице томился третий отдел пехотной дружины. <...> Николка — ефрейтор, самый старший, шлялся по казарме, то и дело подходя к телефону и посматривая на него» [Т. 1, с. 301], — томная атмосфера помещения и томление ожидания вызывают в юнкерах жажду деятельности, боя. Николка выводит юнкеров на «совершенно мёртвенный» [Т. 1, с. 308] перекрёсток — никакого отряда, который должен подкрепить их силы, не было. Но юный Турбин больше всего боится испугаться, он готов пасть героем: ««Не страшно? — Нет, не страшно», — отвечал бодрый голос в голове, и Николка от гордости, что он, оказывается, храбрый, ещё больше бледнел» [Т. 1, с. 309]. Булгаков описывает предательство командования, окрашивая фразы горькой иронией, потому на перекрёстке «чепуховато как-то» [Т. 1, с. 309]. Юнкера обречены на гибель от рук шайки бандитов, а по улицам бегут последние защитники Города из отряда Най-Турса: «Предводитель со своим воинством дождался. <...> Николка совершенно одурел, но в ту же секунду справился с собой и, молниеносно подумав: «Вот момент, когда можно быть героем», — закричал своим пронзительным голосом: — Не сметь вставать! Слушать команду!!!» [Т. 1, с. 310].
Похожие эмоции испытывает Болконский, видя, как солдаты бегут с поля Аустерлица: «Чувствуя слёзы стыда и злобы, подступающие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени. — Ребята, вперёд! — крикнул он детски-пронзительно. «Вот оно!» — думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных именно против него»13. Как и в описании сражения при Аустерлице Л.Н. Толстого, в «Белой гвардии» между строк говорится о том, что солдаты пришли не на свой бой, что то, что они защищают, жертвуя собой, призрачно и напрасно, что слепой, практически детский, восторг приносит с собой напрасный риск.
Николка ещё не видит грань между героизмом и неосмотрительностью, он, как Петя Ростов, хочет боя, полного самоотречения: «Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперёд»14. Ситуация на перекрёстке становится трагической и зеркальной эпизоду из романа «Война и мир» с появлением полковника: «И тут произошло чудовищное. Най-Турс вбежал на растоптанный перекрёсток. <...> Лицо его было грозно, глаза скошены к носу, и теперь вблизи на плечах были явственно видны гусарские зигзаги. Най-Турс подскочил к Николке вплотную, взмахнул левой свободной рукой и оборвал с Николки сначала левый, а затем правый погон» [Т. 1, с. 310—311]. В этой сцене полковник спасает не себя (свои погоны он не оборвал), а мальчиков, заставляя их разбежаться. Только Николка подсознательно понял, что человек никогда не должен оставаться один, что даже герою необходима поддержка, потому остаётся рядом с полковником, которым восхищается.
Сцену гибели Най-Турса Булгаков показывает через приём кинематографичности, отражая нелепость и неправильность случившегося: осколки окон, хлопающая вывеска, петлюровцы — какофония звуков и эмоций. Булгаков намеренно разрывает впечатления, и сцена становится более драматичной: «Бгосьте гегойствовать, к чегтям, я умигаю... Мало-Пговальная» [Т. 1, с. 313]. Именно в этот момент происходит катарсис: шокированный произошедшим несчастьем юноша понимает, насколько хрупка человеческая жизнь, что не героизм важен, важно вовремя защитить человека, помочь ему: ««Не страшно?» — подумал Николка и почувствовал, что ему безумно страшно. <...> Страшно от тоски и одиночества, что, если бы был сейчас на ногах полковник Най-Турс, никакого бы страха не было» [Т. 1, с. 313]. Растерянность юноши перекликается с эмоциями Андрея Болконского во время битвы при Аустерлице: «Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся»15. Пройдя через испытание огнём и смертью, Николка становится взрослее, он начинает понимать, что героический поступок должен быть оправдан высокой целью: спасение людей, защита Родины и семьи, а не беспечное желание доказать свою взрослость и смелость. Осознав это, Николка спешит домой, захватив кольт Ная: «Удивительно, страшно удивительно, что не попали. Прямо чудо. Это уж чудо господа бога. <...> Что-то теперь с Еленой? А Алексей?» [Т. 1, с. 314].
Судьбы братьев символически перекрещиваются: Николке командование отдаёт приказ выступать в тот момент, когда Най-Турс приказывает своим юнкерам бежать, а Алексей спит; Алексей просыпается, когда Николка выводит юнкеров на бой; Алексей приходит в шляпный магазин в момент бегства Малышева и гибели Най-Турса. Но Алексей, раненный на Мало-Провальной улице, нашёл в переулке помощь, а Николка едва не погиб из-за жестокого сторожа, сравниваемого им с Нероном. Только ненависть к злобе помогает Николке вырваться, он «непременно бы выстрелил, но кольт не пожелал выстрелить» [Т. 1, с. 315], — через олицетворение подчёркивается, что юноша не должен стать убийцей, пусть и подлого, но безоружного человека, чудо спасло Николку от рокового шага. Испуганный, беспомощный мальчик, столкнувшийся с несправедливостью реальной жизни, «всцарапался на стену» [Т. 1, с. 316], ощущая беззащитность перед жестокостью и предательством, спеша домой под защиту близких.
То, что видит Николка в родном дворе, становится яркой антитезой всему произошедшему с юнкером за день: двое мальчиков, катаясь на санках, обсуждают происходящее в Городе: «С офицерами расправляются. Так им и надо. Их восемьсот человек на весь Город, а они дурака валяли. Пришёл Петлюра, а у него миллион войска» [Т. 1, с. 319], — так вина командования становится ещё непростительнее, ведь в опасности дети, осознающие неправоту своих «защитников». Сцена за окном квартиры Щегловых (Марья Петровна мыла маленького Петьку) наполняет Николку невыразимой грустью: никогда не вернётся к нему уют их привычного домашнего очага, его мама, его детство.
Но и дома не находит измученный юнкер покоя — пропал Алексей. Николка ничего не сказал встревоженной сестре о своих приключениях, он молча сел рядом, щадя её, обещая не покидать: «Честного слова не должен нарушать ни один человек, потому что нельзя будет жить на свете. Так полагал Николка» [Т. 1, с. 321], — что зеркально поведению гетмана и его генералов, бежавших с первыми раскатами орудий Петлюры.
Тайник с кольтом Най-Турса, браунингом Алексея, погонами и карточкой цесаревича, сооружённый Николкой за окном, становится добычей бандитов, что глубоко символично — прошлое уходит, его нельзя спрятать, сберечь. Так кольт героя стал средством для подлого грабежа, что является для Николки большим испытанием: «Это бог наказал меня за то, что я над Василисой издевался. И жаль Василису» [Т. 1, с. 377]. После произошедшего на перекрёстке Николка взрослеет, понимая, что не всё в жизни разделяется на чёрное и белое, что бывают непреодолимые пороки (в данном случае жадность и трусость), превращающие уважаемого инженера в Василису.
Следующим этапом взросления становится посещение семьи Ная и поиск тела бравого полковника. Старушка-мать поняла без слов, что случилось самое страшное: «Четыре года! Четыре года! Я жду, всё жду... Жду! — тут молодая из-за плеча Николки бросилась к матери и подхватила её. Николке нужно было бы помочь, но он неожиданно бурно и неудержимо зарыдал и не мог остановиться» [Т. 1, с. 400], — здесь Николка окончательно прощается с детством, не скрывая своих слёз, своего потрясения случившимся и искреннего горя, ставшего общим. Юноша вдруг осознал, что испытывают мать, сестра, жена, дочь, провожая офицера на задание, на грань жизни и смерти. И его Елена тоже постоянно ждёт братьев, ждёт, что худшее может разбить ей сердце, ведь офицер — это не просто героизм, это вечная тревога и возможное горе для его семьи: «Настоящий герой... Всех юнкеров вовремя прогнал, в самый последний момент, а сам, — Николка, рассказывая, плакал, — а сам их прикрыл огнём» [Т. 1, с. 401].
Но жизнь справедлива, потому через страдания Николка обретает возможность счастья. Юноша покорён Ириной, которая «красавица, и не такая, как русская, а, пожалуй, иностранка. Изумительная, замечательная девушка» [Т. 1, с. 402—403]. Ирина вместе с Николкой идёт в мертвецкую, чтобы забрать тело брата. Николке, по сути, пришлось спуститься в ад (Аид), сотворённый руками петлюровцев, — сотни людей погибли во время налёта. Но он спустился, чтобы отдать последние почести храбрецу. Николка не забыл положить на грудь полковника георгиевскую ленту, после чего совесть его стала «совершенно спокойна, но печальна и строга» [Т. 1, с. 407]. Горько плача покидает юноша часовню, где рыдают осиротевшие мать и сестра. Но слёзы Николки — это не признак слабости, это умение сопереживать.
Антагонистом образа Николки в романе выступает образ Лисовича, получившего свою «сказочную» кличку из-за контузии юноши в очереди за сахаром: «Василисин сахар, чёрт бы его взял! <...> Николка встал через два дня, а Василия Ивановича Лисовича больше не было» [Т. 1, с. 202]. Потребуется испытание огнём и смертью, чтобы Николка понял душу Василисы.
Кольцо композиции романа замыкается встречей братьев на Мало-Провальной улице: «Швырнул нас Пэтурра на Мало-Провальную улицу. А? Ну, что ж, будем ходить. А что из этого выйдет — неизвестно» [Т. 1, с. 418]. Первый бой, первая любовь, первые потери смешались в душе молодого Турбина.
Исторически в традиции мировой литературы сложилось определенное восприятие образа Елены, одной из самых загадочных и пленительных героинь. Елена Прекрасная стала причиной большой трагедии Античности — гибели Трои, но именно её себе в жёны потребовал Фауст от Мефистофеля, чтобы обрести идеал:
О, если б мог лететь к богине той!..
Но нет, она полузакрыта мглой...
О дивный образ красоты телесной!
Возможна ли подобная краса16?
Золотая Елена — антипод Елены Прекрасной, предавшей свой домашний очаг и бежавшей с возлюбленным в Трою. Согласно многовековой традиции русских народных сказок, сестрица Алёнушка, рискуя собой, спасает своего непоседливого братца от беды. Булгаковская Елена — это продолжение светлого сказочного образа, символ мира и семейного уюта, она намного прекрасней дочери Зевса, которая «хвалой одних, хулой других прославлена»17. В статье М.А. Волошина «Пророки и мстители» лейтмотивом проходит мысль о том, что «в жизни человека есть незыблемые моменты, неизменные жесты и слова, которые повторяются в каждой жизни с ненарушимым постоянством: смерть, любовь, самопожертвование»18. Именно любовь и самопожертвование — самые сильные и светлые чувства — спасают человека в минуты страшной опасности. Этими высокими качествами наделена Елена, которая в свои двадцать четыре, после смерти матери, становится хозяйкой домашнего очага: «Скатерть, несмотря на все пушки и всё это томление, тревогу и чепуху, бела и крахмальна. Это от Елены, которая не может иначе» [Т. 1, с. 186]. В статье Подхватилиной читаем: «Мать передала Елене своё душевное тепло»19, — горячее и искреннее желание заботиться о близких.
Елена — хранительница семейных традиций, олицетворение домашнего уюта, без нее квартира Турбиных не имела бы и половины своего очарования, что замечает только прибывший Лариосик: «Он потерпел драму, но здесь, у Елены Васильевны, оживает душой, потому что это совершенно исключительный человек» [Т. 1, с. 359]. При описании Елены Булгаков использует символ — у его героини трепетное отношение к посуде: «На столе чашки с нежными цветами снаружи и золотые внутри, особенные, в виде фигурных колонок. При матери, Анне Владимировне, это был праздничный сервиз в семействе, а теперь у детей пошёл на каждый день» [Т. 1, с. 186]. Таким образом, покой в доме — условное понятие, которое зыбко до прихода родных и друзей. Праздник — это присутствие близких за столом, то, что до Гражданской войны было естественным. Безжалостное время врывается в квартиру (несмотря на предпринятые предосторожности), Лариосик, приехав из Житомира, сразу же разбил материнский сервиз, потому что изменилась жизнь, нельзя тратить время на осколки прошлого — эта деталь подчёркивает, что перемены неизбежны.
Трижды Елена молит Бога о спасении своих близких: первый раз за задерживающегося на службе мужа, второй — за возвращение Алексея и Николки, третий — в момент острейшего кризиса у раненого Алексея.
В первой главе романа переживания за мужа наполняют душу женщины тоской и дурными предчувствиями: «Перед Еленой остывающая чашка и «Господин из Сан-Франциско». Затуманенные глаза, не видя, глядят на слова: «...мрак, океан, вьюгу». Не читает Елена» [Т. 1, с. 186]. Тревожная метель за окном напоминает зловещий морской пейзаж из рассказа Бунина «Господин из Сан-Франциско» (1915). Квартира Турбиных в эпоху безвременья — аллюзия на корабль: «Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нём не думали, твёрдо веря во власть над ними командира»20. Елена также верила в гетмана, обещавшего безопасность и спокойную жизнь, охраняемую немецкими частями. Всю свою тревогу она обращает в отчаянную ненависть к союзникам: «Возможно ли, чтобы они за это не ответили? Они ответят. Будут они мучиться так же, как и мы, будут. Она упрямо повторяла «будут», словно заклинала» [Т. 1, с. 320]. Но океан жизни, несущий Турбиных, «с гулом ходил за стеной чёрными горами, вьюга крепко свистала в отяжелевших снастях, пароход весь дрожал, одолевая её»21. Дрожь неизвестности, дурных предчувствий и вечного ожидания поселилась в душе Елены: «Нас обманули, послали на смерть... Откуда же взялась эта страшная армия?.. Соткалась из морозного тумана в игольчатом синем и сумеречном воздухе» [Т. 1, с. 320]. Елена понимает, что её муж и братья в опасности, что с каждым днём всё ближе банда Петлюры, что её семья находится на грани, что они плывут в тумане океана истории вместе с несущей несчастье «Атлантидой». А безымянный господин отправился с семьёй в морской круиз: «До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда, очень недурно, но всё же возлагая все надежды на будущее»22, — как и Тальберг в уютном доме Турбиных.
Лейтмотив рассказа Бунина — быстротечность жизни, ведь «люди до сих пор ещё больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти»23. Иллюзия света и защищённости богатством тает перед неминуемой смертью, обесценившей господина в глазах окружающих: «Его больше не было, — а кто-то другой»24. Печален обратный путь парохода «Атлантида», таящего в себе ужасный груз — господина, «напугавшего... напоминанием о смерти»25 каждого пассажира. Неслучайно Елена читает рассказ о зыбкости бытия, бессилии богатства и тщетности попыток вернуть радость жизни.
Особой смысловой нагрузкой Булгаков наделял вещь, Ю.М. Лотман писал: «Способность той или иной детали играть сюжетную роль часто определяется вне текста лежащей социальной и бытовой семиотикой эпохи»26. Звонок и часы в квартире Турбиных становятся самостоятельными персонажами — все сцены в наполненном ожиданием доме построены на олицетворении. Старые часы напоминают Турбиным о том безмятежном периоде, когда были живы родители, когда были мир и покой, соблюдались традиции, и была естественно-счастливой семья. Образ часов неразрывно связан с ожиданием. Обеспокоенная Елена прислушивается к ним: «Хриплые кухонные часики настучали одиннадцать. И представился убитый Тальберг» [Т. 1, с. 194]. Но часы, как и воспоминания, «по счастью, совершенно бессмертны» [Т. 1, с. 180], они — и хранители времени, и символ его невозвратности.
Каждое событие жизни турбинского дома — это следствие звонка, впускающего в дом или друзей, или дурные вести: «И вот тоненький звоночек затрепетал, наполнил всю квартиру. Елена бурей через кухню» [Т. 1, с. 194], — в этой метафоре душевный порыв взволнованной Елены сравнивается со стихией. При появлении Сергея Тальберга «чёрные часы забили, затикали, пошли ходуном» [Т. 1, с. 194]. Только в этот момент Булгаков раскрывает противоречивое отношение братьев к избраннику Елены, совершенно неподходящему к жизни их дома, но любимому сестрой: «Образовалась какая-то трещина в вазе турбинской жизни, и добрая вода уходила через неё незаметно. Сух сосуд. Пожалуй, главная причина этому в двухслойных глазах капитана» [Т. 1, с. 194]. За полтора года брака с Еленой Сергей так и не смог стать своим из-за вечного притворства и малодушия. Братья не понимают, почему Елена выбрала себе в мужья фальшивого человека, презирают его за «двухэтажные глаза» [Т. 1, с. 199]. По взгляду пришедшего Сергея становится понятно, что грядёт непоправимое в жизни Елены: «Самое же глубокое было, конечно, скрыто, как всегда» [Т. 1, с. 194]. Внешне Тальберг напоминает бездушную машину: «Поворачивается под черными часами, как автомат. <...> Глянул на часы и неожиданно добавил: — Елена, пойдём-ка на пару слов» [Т. 1, с. 194—195]. Сцену в спальне Булгаков описывает через приём кинематографичности, заменяя мгновение известия о предательстве сценой в гостиной, где братья помогали продрогшему Мышлаевскому.
Булгаков скрупулёзно описывает уют спальни, созданный любящими руками жены. Особое внимание он уделяет бронзовым часам, играющим гавот (старинный французский народный танец) — символ влияния идей европейского просвещения и французской революции на русскую интеллигенцию. Интерьер спальни становится яркой антитезой образу мужа, принесшего дурные вести: «Елена рыжеватая сразу постарела и подурнела. Глаза красные. Свесив руки, печально она слушала Тальберга. А он сухой штабной колонной возвышался над ней» [Т. 1, с. 195]. Автору искренне жаль свою героиню, каждое сравнение, брошенное в сторону Тальберга, наполнено едкой иронией: «В комнате противно, как во всякой комнате, где хаос укладки, и ещё хуже, когда абажур сдёрнут с лампы. Никогда. Никогда не сдёргивайте абажур с лампы! Абажур священен. Никогда не убегайте крысьей побежкой на неизвестность от опасности. У абажура дремлите, читайте — пусть воет вьюга, — ждите, пока к вам придут» [Т. 1, с. 196]. В сцене сборов Тальберга впервые в романе звучит голос автора, которого возмущает до глубины души трусость предателя семьи и Родины.
Женщина нашла в себе силы не унизиться, несмотря на любовь и нежность к мужу: «Ни звука не ответила Елена, потому что была горда. <...> Женщина она была сильная, недаром дочь Анны Владимировны» [Т. 1, с. 198—199]. Прощание с Тальбергом в гостиной глубоко символично: «Пианино показало уютные белые зубы и партитуру «Фауста» там, где чёрные нотные закорючки идут густым чёрным строем и разноцветный рыжебородый Валентин поёт:
Я за сестру тебя молю,
Сжалься, о, сжалься ты над ней!» [Т. 1, с. 199].
Но Тальберг не может беречь никого, кроме себя, потому глупо заявляет Елене: «Я попрошу Алексея, чтобы тебя не дали в обиду» [Т. 1, с. 199], — не понять опереточному человеку, с «патентованной» [Т. 1, с. 195] улыбкой, что братья без его просьбы на всё готовы ради сестры, что для них семейные узы святы. Сергей «помялся, растерянно глянул на карманные часы и беспокойно сказал: — Пора» [Т. 1, с. 205]. Тальберг смотрит на часы не из-за боязни опоздать — он подгоняет время расставания. Единственный момент, когда Сергей, не умеющий любить, становится похожим на человека, — это прощание с семьёй, благословение Елены: «Тальбергу, которому не были свойственны никакие сентиментальные чувства, запомнились в этот миг и чёрные аккорды, и истрёпанные страницы вечного «Фауста» <...> Елена притянула к себе за шею мужа, перекрестила его торопливо и криво и поцеловала» [Т. 1, с. 120]. Первая молитва Елены была услышана — муж вернулся домой, но чтобы попрощаться навсегда.
Горе брошенной Елены передано через символы: «Из коробки капора глядела Елена, как Лиза глядит из «Пиковой дамы». Но капор обветшал быстро и странно. <...> И вся чёрная громадная печаль одевала Еленину голову, как капор» [Т. 1, с. 215]. Булгаков проводит параллель с драмой Пушкина неслучайно, далее звучит пушкинский мотив предательства. Только Герман предал Лизу из-за слепого азарта, а Тальберг — по хладнокровному решению, из соображений собственной безопасности: «Уехал, и в такую минуту. Но позвольте, он очень резонный человек и очень хорошо сделал, что уехал» [Т. 1, с. 216]. Мысли Елены двояки — предательство или разумная осторожность руководила мужем? Её брак безрадостен: «Не было в душе самого главного. <...> Брак с капорами, с духами, со шпорами и облегчённый, без детей» [Т. 1, с. 216]. Гордость Елены растоптана человеком, которого она любила: «Только не удерживать. Да ни за что. Пусть едет. <...> Николка, тот ещё добрее, а вот старший... Хотя нет. Алёша тоже добрый, но как-то больше он ненавидит» [Т. 1, с. 216]. Алексей ненавидит Тальберга неслучайно, ведь он старше, лучше знает жизнь, а Николка ещё слишком юн, чтобы разбираться в тонкостях взрослых отношений.
В финале романа Елена получает письмо-известие из Варшавы, не затерявшееся в революционной метели, нашедшее её своим приговором. Состояние героини Булгаков снова передаёт через описание спальни, окольцовывая композицию: «Хоть на лампе был абажур, в спальне Елены стало так нехорошо, словно кто-то сдёрнул цветистый шёлк и резкий свет ударил в глаза и создал хаос укладки» [Т. 1, с. 419]. Эта психологическая сцена зеркальна ситуации прощания с Тальбергом: абажур, снятый при сборах, и просьба вспомнить о девичьей фамилии; абажур, разорванный горьким известием, и скорая женитьба неожиданно свободного мужа. Елена и Алексей, оба похожие на мать, утешают друг друга: «Елена по-бабьи заревела, тряся плечами, и уткнулась Турбину в крахмальную грудь» [Т. 1, с. 420]. Здесь Алексей совершает то, что Елена должна была сделать сразу после отъезда мужа, — рвёт фотографию Тальберга. Этому поступку Турбина зеркален поступок Лариосика с фотографией жены: «Выпала карточка какой-то женщины. Лариосик проворно подобрал её и со вздохом спрятал в карман» [Т. 1, с. 331]. Любящие не хотят забывать, прощают, Алексей же выносит приговор: забыть. Кольцо композиции замыкается: в гостиной друзья, как и в тот момент, когда муж уходил из дома. Елена находит утешение в безусловной любви близких.
Елена — заступница за своих родных перед небесными силами. Искренние и отчаянные молитвы она произносит за Алексея и Николку, которые уходят из безопасности родных стен в неизвестность: «Одна ходила по опустевшей гостиной от пианино, где, по-прежнему не убранный, виднелся разноцветный Валентин. <...> Лицо у неё было несчастное» [Т. 1, с. 302]. Тревога за братьев сильнее тоски по сбежавшему мужу.
Николке, который возвращается в тёмную квартиру, страшно за расстроенную сестру, за не вернувшегося брата, за весь мир, который словно сошёл с ума, юноша также начинает прислушиваться к ходу времени-ожидания, тоскуя по прошлому: «Вот оно. Налетело страшное времечко. <...> Ведь вот же были мирные времена и прекрасные страны» [Т. 1, с. 320]. Всеми силами Елена не пускала Николку на улицу, всё её существо страшилось возможного несчастья, а ночь ожидания Алексея превратилась в пытку: «Не спала до рассвета и всё слушала и слушала, не раздастся ли звонок» [Т. 1, с. 324].
Если в сценах ожидания мужа и прощания с ним женщина старалась держать свои эмоции под контролем, то при появлении раненого Алексея сестра не скрывает своих чувств: «Елена металась возле него, халат её распахнулся, и были видны чёрные чулки и кружево белья. Она хваталась то за пуговицы на груди Турбина, то за руки. <...> Растрёпанная, рыжая» [Т. 1, с. 327]. Смятение чувств, обида на мужа — всё меркнет перед страхом за жизнь Алексея.
Тревожное время отражается на лицах героев, сидящих в гостиной, — печаль овладевает ими: «На лице Елены в три часа дня стрелки показывали самый низкий и угнетённый час жизни — половину шестого. <...> На лице у Николки показались колючие и нелепые без двадцати час» [Т. 1, с. 333]; у Анюты — «час угнетения и печали» [Т. 1, с. 334]; только на лице Лариосика «обе стрелки сошлись на полудне, слиплись и торчали вверх, как острие меча» [Т. 1, с. 334], — ведь ему очень нравится дом Турбиных, и он готов разделить с ними их горести и радости.
Для Елены дни болезни брата наполнены неизбывной тревогой. У неё искажается восприятие времени, когда Алексею становится хуже: «Часы не били двенадцать раз, стояли молча стрелки и были похожи на сверкающий меч, обёрнутый в траурный флаг» [Т. 1, с. 335—336], — здесь стрелки напоминают искупительный крест-меч Владимира. Для лежащего в тяжком бреду Алексея время хаотично: «Бежали часы, крутилась стрелка в столовой» [Т. 1, с. 344]. Но при этом ему кажется, что вокруг него «часовые ходили и охраняли» [Т. 1, с. 340], — так его оберегала любовь семьи и друзей.
Описание отчаянной молитвы сестры — сильнейшая по эмоциональному накалу сцена романа: «Слишком много горя посылаешь, мать-заступница. Так в один год и кончаешь семью. За что?.. <...> Посмотри, что делается кругом, ты посмотри... Мать-заступница, неужто ж не сжалишься?» [Т. 1, с. 411]. «Всей душой вытягиваясь» [Т. 1, с. 411], Елена умоляет пощадить брата. Распростертая на полу, сестра готова пожертвовать собой, своим женским счастьем: «Пожалей нас. Пожалей. Может, что-нибудь доброе сделает он, да и тебя умолю за грехи. <...> Пусть Сергей не возвращается... Отымаешь — отымай, но этого смертью не карай... Все мы в крови повинны, но ты не карай» [Т. 1, с. 411—412].
У А.С. Хомякова читаем: «Определение истинной, человеческой любви: она по необходимости заключает уже в себе понятие духовного самопожертвования»27. И Господь сжалился над несчастной женщиной: «Совершенно неслышным пришёл тот, к кому через заступничество смуглой девы взывала Елена» [Т. 1, с. 411], — словно рождественское чудо распростёрло свои крылья над семьёй через мольбу сестры, и над смертью, ненавистью и страданием торжествует любовь.
Но всё же в сердце Елены навеки поселилась тревога за будущее семьи, неслучайно Шервинский в её сне появляется в образе демона: «Смутная мгла расступилась и пропустила к Елене поручика. <...> Он вынул из кармана огромную сусальную звезду и нацепил её на грудь с левой стороны» [Т. 1, с. 427], — стал большевиком, красным, таким образом, близость Шервинского обманчива обещанием покоя, потому Елене и снятся кошмарные сны: «Николка. О, Николка? И долго всхлипывала, слушала бормотание ночи» [Т. 1, с. 427]. Мир изменился, стал тревожным, зыбким, поэтому Елене остаётся только молиться за свою семью и надеяться на лучшее.
Через образ Елены Булгаков проводит тему семьи, которая оберегается женщиной, но распадается под ударами Гражданской войны. Здесь Булгаков передаёт свой взгляд на Гражданскую войну, поставившую вопрос о самом существовании русской семьи, тех устоев, которые долгое время формировали домашний очаг. Именно с Еленой, с образом русской сестры-жены-дочери, но пока не матери (словно решая вопрос о том, могут ли рождаться дети в перевёрнутом мире), писатель связывает надежду на то, что семья не распадётся, что сохранится её святая роль.
Турбины через моральные страдания и физические испытания приходят к общему выводу, что главные нравственные ценности — милосердие и любовь, что, несмотря ни на что, жизнь продолжается, а все трудности преодолевает надежда на лучшее, что всегда побеждает искренняя вера в человека, в то, что каждый способен на героический поступок не только ради ближнего, но и дальнего, то есть человека вообще.
Примечания
1. Лакшин В.Я. Человек. Семья. История в романе Булгакова «Белая гвардия» // Литература. М., 2003. № 31. С. 23.
2. Карсалова Е.В. Русский дом: жизнь и судьба — сквозь годы испытаний (И.С. Шмелёв «Лето Господне», М.А. Булгаков «Белая гвардия»...) // Литература в школе. М., 2004. № 9. С. 36.
3. Петелин В.В. Мятежная душа России. С. 177.
4. Воспоминание о М. Булгакове. С. 87.
5. Паршин Л.К. Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. С. 59.
6. Там же, с. 76.
7. Там же, с. 69.
8. Старшая Эдда. М.: Эксмо, 2005. С. 30, 86.
9. Толстой Л.Н. Война и мир. Т. 1—2. С. 38.
10. Толстой Л.Н. Война и мир. Т. 1—2. С. 262—263.
11. Боборыкин В.Г. Михаил Булгаков. С. 82.
12. Толстой Л.Н. Война и мир. Т. 1—2. С. 415.
13. Толстой Л.Н. Война и мир. Т. 1—2. С. 389.
14. Толстой Л.Н. Война и мир. Т. 3—4. С. 637.
15. Толстой Л.Н. Война и мир. Т. 1—2. С. 277.
16. Гёте И.В. Фауст. С. 96.
17. Гёте И.В. Фауст. С. 342.
18. Волошин М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. С. 273.
19. Подхватилина Г.А. Мотив дома в «Белой гвардии» М.А. Булгакова // Литература в школе. М., 2002. № 7. С. 36.
20. Бунин И.А. Солнечный удар. С. 16.
21. Там же, с. 17.
22. Там же, с. 14.
23. Бунин И.А. Солнечный удар. С. 30.
24. Там же, с. 31.
25. Там же, с. 35.
26. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. Семиотика кино и проблемы киноэстетики. Статьи. Заметки. Выступления (1962—1993). СПб.: Искусство, 2005. С. 253.
27. Хомяков А.С. О старом и новом. М., 1988. С. 284.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |