Представление о наследии А.С. Пушкина, как средоточии духовных ценностей, М.А. Булгаков получил в детстве, отрочестве, ранней юности. В ранние годы он испытывал благотворное культурное влияние с трех сторон: семьи, гимназии, театра.
Эмоциональное потрясение, вызванное революцией, Гражданской войной, нравственный ориентир, который М.А. Булгаков находит в эти годы в родной литературе, проникнутой гуманизмом, возможно, довершили духовное формирование писателя.
Бывший военный врач М.А. Булгаков, мобилизованный Добровольческой армией и отправленный на Кавказ, становится профессиональным литератором.
Из-за болезни он не смог эвакуироваться с белыми и остался во Владикавказе, где к апрелю 1920 г. установилась советская власть.
К лету 1920 г. Булгаков стал значимой фигурой в культурной жизни Владикавказа. Он работает в подотделе искусств городского ревкома.
Подотделом заведовал ныне забытый беллетрист Ю.Л. Слезкин.
Круг общения Булгакова, главные события владикавказского периода (в т. ч. диспут о Пушкине) описаны, как известно, в автобиографической повести «Записки на манжетах».
Тех же знакомых, те же события описал и Ю.Л. Слезкин в романе «Столовая гора» (1922).
Булгакова Слезкин описал под именем Алексея Васильевича (Алексей Васильевич Турбин — герой Булгакова). Бывший военный врач, не слишком удачливый литератор Алексей Васильевич — не портрет молодого Булгакова, а злая карикатура на него. Закрытость и уклончивость Булгакова трансформируются в двуличие и лживость Алексея Васильевича. Алексей Васильевич — «бывший человек». Творческий путь Булгакова только начинается. Герой Слезкина сочиняет автобиографический роман «Дезертир». Булгаков назовет свой роман «Белая гвардия».
Слезкин вспоминает о Булгакове (запись в дневнике от 21 февраля 1932 г.):
«Любили мы его слушать — рассказывал он мастерски, зло, остроумно. <...> Его манера говорить схвачена у меня довольно верно в образе писателя в «Столовой горе». <...> Булгаков хвалил роман и очевидно вполне искренно относился с симпатией ко мне как писателю и человеку. Написал даже большую статью обо мне для берлинского журнала «Сполохи», где и была она помещена»1.
Роман Слезкина вышел отдельной книгой в 1925 г. (под названием «Девушка с гор»). В архиве М.А. Булгакова сохранился экземпляр с лицемерной дарственной надписью: «...Любимому моему герою — Михаилу Афанасьевичу Булгакову...»2.
Современный исследователь А.Ю. Арьев свою статью о взаимоотношениях Ю.Л. Слезкина и М.А. Булгакова назвал «Что пользы, если Моцарт будет жив...». Возможно, схема противостояния героев «маленькой трагедии» и не объясняет все нюансы поведения участников жизненной драмы. Но сальеризм, безусловно, был присущ Слезкину. И зависть здесь рождена сознанием бесплодности собственного труда.
В «Столовой горе» говорится об Алексее Васильевиче:
«...Он старался избегать всего, что могло бы вызвать споры, трения, объяснения, что называется, лицом к лицу»3.
Булгаков избегал «щекотливых разговоров о политике», не вел дискуссий. Вполне понятно, что он, как бывший белогвардеец, не хотел привлекать к себе пристального и недружелюбного взгляда.
Вопреки обыкновению, Булгаков вступил в открытую полемику с местным цехом поэтов, с целью защитить наследие Пушкина.
Руководителем цеха был главный редактор газеты «Коммунист», член Владикавказского ревкома, Георгий Александрович Астахов.
Яркой фигурой цеха, соратником Астахова, был молодой осетинский поэт Константин Гатуев. Гатуев вместе с Булгаковым и Слезкиным работал в подотделе искусств.
Членом поэтического объединения была и Людмила (Милочка) Беридзе (прототип главной героини «Столовой горы»).
Неопубликованное, в общем, творчески беспомощное шутливое стихотворное послание Г.А. Астахову от его друга Константина Николаевича Юста содержит несколько строф воспоминаний о работе в цехе.
...Но — мы что делали?.. Под маркой Теркавроста,
творили в «Творчестве», потом зажгли «Костер»...
Ах, сгинул «Коммунист» так скоро и так просто,
хоть был (о, Гатуев!) насмешлив и остер.
Громил Булгакова наш Цех со всею силой,
кипел котлом лихой радист Щуклин,
и динамически-неистовой Людмилой
вбивался в сердце (прямо в сердце!..) клин.
Юст говорит о Территориальном Кавказском Российском телеграфном агентстве (Теркавроста), периодических изданиях цеха («Творчество», «Костер»). О газете «Коммунист», прекратившей свое существование уже в начале 20-х гг., в которой активно сотрудничал К. Гатуев.
Булгаков, по Юсту, считается главным врагом цеха, среди членов которого упоминается все та же «девушка-динамит» Л. Беридзе и неизвестные нам лица: «радист Щуклин» и (в следующей строфе) «рыжеволосый бард, талантливый Запрудный», который зовет всех к баррикадам и новым битвам.
Тон во владикавказском цехе поэтов задавали революционные футуристы, которых Булгаков считает разрушителями по природе, ниспровергателями классических культурных ценностей.
Для этого были основания.
Так, в номерах за 1918 г. московской газеты «Искусство коммуны», издаваемой левыми, встречаем следующие лозунги:
«Пролетариат творец будущего, а не наследник прошлого» (№ 13); «Разрушать это и значит создавать, ибо, разрушая, мы преодолеваем свое прошлое» (№ 16); «Мы прекрасны в неуклонной измене своему прошлому» (№ 17).
В первом и единственном номере «Газеты футуристов» (М., 1918) находим «Декрет № 1 о демократизации искусства»:
«...отменяется проживание искусства в кладовых, сараях человеческого гения — дворцах, галереях, салонах, библиотеках, театрах».
Самым известным автором обоих изданий был, конечно, В.В. Маяковский. 15 декабря 1918 г. в № 2 газеты «Искусство коммуны» появилось его стихотворение «Радоваться рано»:
А почему
не атакован Пушкин?
А прочие
генералы классики?
Старье охраняем искусства именем.
В «Столовой горе» читаем: «Товарищ Авалов непререкаемый авторитет в цехе. Он... революционер, к тому же он футурист, поклонник Маяковского»4. Герой романа Слезкина «Столовая гора» Авалов — руководитель местного цеха поэтов, революционер.
В июне 1920-го г. Астахов «прочитал доклад о Гоголе и Достоевском и обоих стер с лица земли. О Пушкине отозвался неблагоприятно, но вскользь. И посулил о нем специальный доклад» [I, 132]*.
29 июня в газете «Коммунист» было напечатано объявление: «Сегодня в 9 часов вечера в «Доме артиста» пятый вечер творчества. Домом артиста при советской власти назвали открытый летний театр.
Афиши у входа в городской парк и на бульваре сообщали подробности: «Литературный диспут на тему «Пушкин и его творчество с революционной точки зрения. Докладчик Астахов, оппоненты Булгаков, Беме и другие».
Вторым оппонентом выступил добрый знакомый Булгакова — владикавказский старожил — Борис Ричардович Беме, пожилой адвокат, библиофил, литератор-любитель.
Известно, что Булгаков не сам предложил оппонировать на диспуте, а цех поэтов вызвал его на спор.
Автор «Столовой горы» намекает, что Алексей Васильевич ввязался в дискуссию, чтобы не объявили о его трусости, т. е. движимый самолюбием. Алексей Васильевич говорит: «— Я получил повестку... от вашего цеха. Своеобразный вызов, я хочу сказать <...> «Цех пролетарских поэтов приглашает вас записаться оппонентом на прения в творчестве Пушкина. Несогласие ваше цехом поэтов будет сочтено за отсутствие гражданского мужества, о чем будет объявлено на вечере... <...> Вот почему я выступил...»5.
Только ли самолюбие, не позволившее промолчать в ответ на вызов, побудило Булгакова выступить?
Скорее на Булгакова произвела впечатление формулировка вызова.
В «Записках на манжетах» читаем:
«— Выступайте оппонентом!
— Не хочется!
— У вас нет гражданского мужества.
— Вот как? Хорошо, я выступлю» [I, 133].
Диспут уже не перепалка с докладчиком, а отстаивание гражданской позиции.
Гражданская позиция Булгакова — гуманизм и созидание.
Наследие Пушкина лежит в основании русской культуры. Общество, лишенное культуры, погибнет Нужно сделать все, чтобы сохранить жизнь общества.
Ниспровергатели Пушкина уверяют, что у нового общества будет новое «пролетарское искусство». Булгаков смеется над этим пролетарским искусством, иронически цитирует некое стихотворение, превозносящее чрезвычайку.
Для него есть только неискусство и — вечное, бессмертное искусство, которое не делится на пролетарское и буржуазное.
«На коленях у меня лежала книга, написанная человеком с огненными глазами.
...Ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума» [I, 133].
Теперь время остановиться на личности противника М.А. Булгакова6.
Г.А. Астахов был человеком незаурядным.
Впоследствии он сделал карьеру дипломатического работника. В его рабочей характеристике (1933 г.) отмечалось:
«интеллектуально развит», «владеет языками (французским, английским, японским, немного немецким и турецким)»7.
Он стал автором ряда книг о восточных странах8.
Дружил и переписывался с М.А. Шолоховым.
Астахов был уроженцем Киева (род. в 1897 г.), русский, из дворян. Отец его служил агрономом, имение в Донской области не приносило особого дохода.
В 1915 г. Г.А. Астахов окончил гимназию в Новочеркасске и поступил на историко-филологический факультет Московского университета.
Гражданская война застала его в Новочеркасске. Был связан с большевистским подпольем. При красных работал в местной газете, затем послан в Москву в бюро печати при СНК СССР.
Из столицы командирован в берлинское отделение Роста.
В ноябре 1918 г., вернувшись в Москву, вступил в партию и пошел добровольцем на фронт. Был политработником и редактором газет 1-й Заднепровской дивизии, Кавбригады 44-й дивизии и 37-й дивизии под Царицыном.
В 1920 г. во Владикавказе демобилизован из армии по приказу С. Орджоникидзе и С.М. Кирова, назначен редактором областной газеты «Коммунист».
К тому времени Астахову было всего 23 года, но юноши, побывавшие на полях Гражданской войны, взрослели рано, и он был уже сложившимся человеком с непоколебимо твердыми убеждениями.
В 1920 г. в Баку (издание Азценропечати) вышел небольшой сборник стихов «Алая нефть». Сюда вошли стихи Георгия Астахова, Сергея Городецкого, Михаила Запрудного, Алексея Крученых, Константина Юста.
Стихотворения Астахова не представляют большой художественной ценности, но они — самое ясное отражение внутреннего мира автора.
Стихи Астахова заставляют вспомнить не столько строки Маяковского, сколько лирику Багрицкого, чья слава «революционного романтика» была еще впереди.
Бездумная жестокость, антигуманность, декларированные безродность и бездомность — все это характерно для «новой породы» «птенцов».
В 1918 г. Астахов написал стихотворение (акростих) «ВЧК», посвятив его «тов. Петерсу». Процитируем последнюю строфу:
К чему сомненья и тревога?
К чему унынье и тоска?
Когда горит спокойно, строго
Кровавый вензель: ВЧК9.
Несомненно, что Булгаков слышал это стихотворение и спародировал его в «Записках на манжетах» [I, 132]:
Довольно пели вам луну и чайку!
Я вам спою чрезвычайку!
Здесь на одной чаше весов — классическая русская литература с ее принципами гуманизма; на другой — бездушная карательная машина.
Организаторы пушкинского диспута решили провести мероприятие в духе времени, устроить пролетарский суд над поэтом царской России. Такие театрализованные суды над деятелями прошлого, как и демонстрации с чучелами буржуев, были модным явлением.
События диспута можно реконструировать по отчетам газеты «Коммунист» (номера от 29 июня, 1, 2 и 10 июля)10.
К 9 часам зал был переполнен. Булгаков и Беме заняли места в первом ряду.
Привязанный веревкой к старому креслу, на сцене стоял портрет Пушкина.
Председательствующий открыл вечер и сообщил, что на скамье подсудимых находится помещик и камер-юнкер царской России.
Поднялся шум. Оппоненты возмущались. Булгаков потребовал прекратить кощунство. Кресло с портретом унесли.
Организаторам пришлось обратиться к традиционной форме диспута.
Астахов начал выступление, А.С. Пушкин в его докладе предстал типичным представителем своего класса, пустым светским франтом. Проблемы которые поднимал Пушкин в своих стихах, давно не интересны пролетарскому читателю. Указывалось на разобщенность Пушкина и революционного народа в 1825 г. (во время движения декабристов).
Возможно, для газетного отчета Астахов приукрасил последнюю, ударную фразу доклада:
«И мы со спокойным сердцем бросаем в революционный огонь его полное собрание сочинений, уповая на то, что если там есть крупинки золота, то они не сгорят в общем костре с хламом, а останутся»11.
В «Записках на манжетах» читаем: «...Освежив стаканом воды пересохшее горло, он предложил в заключение Пушкина выкинуть в печку» [I, 133].
Последняя фраза доклада Астахова отозвалась в эпизоде «Белой гвардии», где пророчится гибель дома Турбиных: «Капитанскую дочку» сожгут в печи».
Зал шумел. Беме потребовал заслушать вопросы к докладчику и с профессиональным мастерством обезоружил Астахова. Беме упомянул, что декабристы были выходцами из дворян, а значит, о восстании революционного народа говорить не стоит. Пушкин сам находился в ссылке во время восстания, следовательно, не мог принять в нем участия... А главное, Беме ссылался на статью В.И. Ленина «Памяти Герцена», и Астахов был сражен авторитетом вождя.
Участники и зрители находились в лихорадочном возбуждении, но был уже поздний час...
Татьяна Николаевна (тогда жена М.А. Булгакова) говорит:
«Диспут о Пушкине я помню. Была там. Это в открытом летнем театре происходило. Народу очень много собралось, в основном — молодежь, молодые поэты были. Что там делалось! Это ужас один! Как они были против, Боже мой! Я в зале сидела, где-то впереди, а рядом Булгаков и Беме, юрист, такой немолодой уже. Как там Пушкина ругали! Потом Булгаков пошел выступать и прямо с пеной у рта защищал его. И Беме тоже. А портрет Пушкина хотели уничтожить, но мы не дали. Но многие были и за Булгакова»12.
В уже цитированных нами иронических стихотворных воспоминаниях К.Н. Юста:
На «Вечер Творчества!» ... На грозный диспут Цеха!..
Долой разжавленные перья стариков!..
В костер всех классиков!.. Презренья лишь и смеха
мы удостоим их, служителей оков!.....Свершилась наша казнь. Сожжен лакейский Пушкин.
Пусть воет Слезкин. Пусть скулит Беме.
В памяти Татьяны Николаевны запечатлелся один пушкинский вечер. О пушкинском диспуте, как событии одного вечера говорит и Слезкин в «Столовой горе». На самом деле диспут растянулся на три вечера (29 июня, 1 июля, 2 июля).
На первом заседании выступил докладчик Астахов. На втором — выслушали оппонента Беме. На третьем (2 июля) состоялось блестящее выступление Булгакова.
Все эти дни зал летнего театра ломился от зрителей.
В «Записках на манжетах» главный герой, после того как «докладчик Пушкина обработал на славу», три дня и три ночи готовит ответную речь. Вероятно, Булгаков серьезно подошел к составлению речи после выступления Астахова и готовился 30 июня, 1 июля и днем 2 июля, т. е. действительно три дня и три ночи.
Знакомые библиотекари подобрали нужную литературу. Булгаков углубился в тома собрания сочинений А.С. Пушкина, монографии о поэте, статьи, вырезки из периодики.
Первого июля диспут начался со споров вокруг пушкинской биографии. Затем на сцену поднялся Беме.
Щегольски одетый, держась с достоинством старорежимного профессора, Беме прочел тщательно составленную академичную и суховатую лекцию о Пушкине. Его наградили аплодисментами, но зажечь слушателей не удалось.
На следующий день выступал Булгаков. Обратимся к «Столовой горе». Милочка говорит:
«— Сегодня у нас диспут о Пушкине... Страшно интересно <...> Оппонировать будет Алексей Васильевич. Если бы ты только видела, как он возмущен. Если бы ты только видела!
Она, смеясь, взмахивает головой.
— Ради Пушкина он забыл даже свою осторожность. Бедным нашим поэтам не поздоровится.
— Я бы на его месте не стала спорить с ними, — возражает мать»13.
И далее:
«Алексей Васильевич стоит перед столиком на сцене. Он произносит речь в защиту Пушкина.
Сцена еще не закончена постройкой, под ногами валяются стружки, доски, холст для декораций. Пахнет смолой, столярным клеем. Над лектором висит электрическая лампочка, освещающая его белокурые редкие волосы, но оставляя в тени лицо. Вытянутая тень ползет по колосникам. У тени большой нос, длинные руки, дергающиеся то вверх, то в стороны.
Поодаль от Алексея Васильевича на скамье рядом сидят мастера цеха пролетарских поэтов, среди них Милочка. Товарищ Авалов наклоняется к ней и, улыбаясь, что-то шепчет.
Он непременно будет возражать оппоненту, оставить без возражений его гладкую речь нельзя. Пушкин — революционер духа! Пожалуй, этому поверят олухи, собравшиеся сюда. Публика сегодня самая буржуазная»14.
«Революционер духа» — это название второго булгаковского доклада о Пушкине, прочитанного в театре чуть позже, и составленного, вероятно, по материалам первого выступления.
Булгаков действительно говорил о революционности поэзии Пушкина.
Здесь Булгаков постарался отойти от традиционного для себя восприятия революции как смуты. Иначе Пушкин выглядел бы подстрекателем «бунта бессмысленного и беспощадного».
Под революцией понимается скорее духовное обновление. Творчество А.С. Пушкина — живой поток, легко преодолевающий временные преграды, источник духовного обновления, нравственного очищения нации.
Д.А. Гиреев в документальной повести «Михаил Булгаков на берегах Терека», стараясь домыслить речь на диспуте, вкладывает в уста Булгакова такие слова:
«Великие поэты и писатели потому и становятся бессмертными, что в их произведениях заложен мир идей, обновляющих духовную жизнь народа. Таким революционером духа русского народа был Пушкин...»15
Интересно, как вывод М.А. Булгакова перекликается с известными словами В.Г. Белинского:
«Пушкин принадлежит к вечно живущим и движущим явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества. Каждая эпоха произносит о них свое суждение, и как бы ни верно поняла она их, но всегда оставит следующей за ней эпохе сказать что-нибудь новое и более верное, и ни одна и никогда не выскажет всего»16.
Булгаков говорил уверенно, легко подбирал слова. Он был от природы одаренным оратором, с богатой практикой публичных выступлений. Этой весной он выступал с лекциями постоянно, в этом состояла его работа. Татьяна Николаевна вспоминает:
«Он выступал перед спектаклями... Говорил он очень хорошо. Прекрасно говорил. Это я не потому, что... это другие так отзывались»17.
Текста булгаковского выступления не сохранилось. Примерно через полтора месяца после пушкинского диспута (22 августа) вышел третий номер владикавказского журнала «Творчество» (журнал редактировал Астахов). В этом номере помещен подробный отчет о пушкинском диспуте. Хроникер пересказывает выступление Булгакова.
«С большим «фонтаном» красноречия и с большим пафосом говорил второй оппонент — литератор Булгаков. Отметим... его тезисы... дословно: бунт декабристов был под знаком Пушкина и Пушкин ненавидел тиранию (смотри письма к Жуковскому: «Я презираю свое отечество, но не люблю, когда говорят об этом иностранцы»), Пушкин теоретик революции, но не практик — он не мог быть на баррикадах. Над революционным творчеством Пушкина закрыта завеса: в этом глубокая тайна его творчества. В развитии Пушкина наблюдается «феерическая кривая». Пушкин был «и ночь и лысая гора» приводит Булгаков слова поэта Полонского, и затем — творчество Пушкина божественно, лучезарно; Пушкин... евангелист, интернационалист... Он перевоплощается во всех богов Олимпа: был и Вакх и Бахус, и в заключение: на всем творчестве Пушкина лежит печать глубокой человечности, гуманности, отвращение к убийству, к насилию и лишению жизни человека человеком... И в последних словах сравнивает Пушкина с тем существом, которое заповедало людям: «не убий»18.
С трудом можно добраться до сути булгаковской речи.
Пушкин выразил идеи декабристов в своих произведениях. Ему незачем быть на Сенатской площади, сила Пушкина в его творчестве.
Пушкин противостоит тирании. Идея противостояния художника и тирана станет определяющей для позднего творчества Булгакова (роман «Мольер», пьесы «Кабала святош», «Александр Пушкин»).
Творчество Пушкина — целая вселенная.
М.А. Булгакову близко определение А.С. Пушкина как солнечного гения.
Как известно, впервые «солнцем русской поэзии» А.С. Пушкина назвал В.Ф. Одоевский в некрологе, написанном вскоре после гибели поэта. Это определение стало общепризнанным, сохранило актуальность в наши дни. «Солнечность — свет, тепло, жизнетворность, центральность — вот единственное общепризнанное у нас определение «специфики» явления, носящего имя Пушкин»19.
Поэзия Пушкина лучезарна. В творческом мире Булгакова образ Пушкина всегда будет ассоциироваться со светом, противостоящем тьме. На контрасте света и тьмы, Пушкина и враждебного окружения, построено действие пьесы «Александр Пушкин».
Пушкин — христианский гуманист.
Тезис «над революционным творчеством Пушкина закрыта завеса: в этом глубокая тайна его творчества» можно понять как намек на цензурный запрет старыми властями бунтарских произведений поэта. Но, скорее, Булгаков выражает интересную и глубокую мысль о революционности, как тайном свойстве пушкинского творчества. Речь идет о том, что не всякий читатель во всякое время может почувствовать себя духовно обновленным, прочтя пушкинские строки. Читатель не страдавший, не прошедший испытаний, увидит в произведениях Пушкина просто отлично нарисованные картины старого быта. Совсем другое, истинное впечатление от этих же строк ждет читателя страдавшего:
«Стихи Пушкина удивительно смягчают озлобленные души.
Не надо злобы, писатели русские!..
Только через страдание приходит истина... Это верно, будьте покойны!» [I, 135].
Возвышенно-романтический слог, мистическая нота выступления о Пушкине заставляют вспомнить страницы зрелых произведений Булгакова.
Булгаков имел огромный успех, слушатели устроили овацию.
Чтобы спасти положение, Астахов выступил с заключительным словом. Безуспешно пытаясь рассеять очарование булгаковской речи, взывал «не в буржуазному пониманию, а к простому пролетарскому смыслу»20. Еще раз предложил бросить Пушкина в огонь революции. Большого успеха не имел.
Трудно сказать, была ли публика в тот день обычная, смешанная как запомнилось Татьяне Николаевне, или «самая буржуазная», как уверяет Астахов в газетном отчете («Коммунист», 10 июля) и Слезкин в «Столовой горе». Не стоит забывать, что Астахов и Слезкин — заинтересованная сторона, им выгодно представить классово чуждую публику, «почуявшую своего» в Булгакове.
В «Коммунисте» читаем:
«Что стало с молчаливыми шляпками и гладко выбритыми лицами, когда заговорил литератор Булгаков.
Все пришли в движение...
«Наш-то, наш-то выступил! Герой!»
Благоговейно раскрыли рты, слушают.
Кажется, ушами захлопали от неистового восторга.
А бывший литератор [автор имеет ввиду — литератора «из бывших» — В.Ж.] разошелся.
<...>
Хихикали в кулачок... солидные физиономии.
— Спасибо, товарищ Булгаков! — прокричал один.
Кажется, даже рукопожатия были.
В общем... искусство прежних людей полагало свой триумф»21.
Аплодисменты отгремели, диспут закончился.
В «Столовой горе» Алексей Васильевич, едва выйдя из зала, высказывает Милочке свои опасения:
«— Как вы думаете, они не очень обиделись?.. Пожалуй, надо было быть несколько осторожней...
Алексей Васильевич невольно оглядывается. Кавказская ночь — бархатный полог, расшитый золотыми звездами. Нечто вроде катафалка по первому разряду.
Алексей Васильевич снова поводит широкими, плоскими своими плечами, палочка стучит по асфальту — неприятно и сухо.
Вообще в такую ночь можно ждать чего угодно. <...>
— Мы пережили много... Да, да... <...> Я боюсь, что моя глупость может быть чревата последствиями»22.
Вряд ли Булгаков считал свое выступление глупостью, оно было делом долга и совести, но последствий, возможно, и опасался.
Он отнюдь не стремился навредить новому обществ, скорее наоборот. Но совсем недавно он служил у белых, в городе это многим известно. Если его теперешнее выступление признают идеологической диверсией, портрет врага будет завершен.
Для Астахова Булгаков действительно был врагом нового общества, а яркое выступление на диспуте — идеологической диверсией. Прибавим сюда оскорбленное самолюбие.
10 июля Булгаков уже читал в газете «Коммунист» статью Г.А. Астахова «Покушение с негодными средствами»:
«Русская буржуазия, не сумев убедить рабочих языком оружия, вынуждена попытаться завоевать их оружием языка. Объективно такой попыткой являются выступления г.г. Булгакова и Беме на диспуте о Пушкине. <...> Эти выступления... вскрывают контреволюционность защитников «революционности» Пушкина»23.
Но скоро Астахова отозвали с редакторской работы, благодаря чему опознание врага в служащем подотдела искусств затянулось и приобрело вялый характер.
Поучителен рассказ о дальнейшей судьбе Г.А. Астахова.
С ноября 1920 г. он работал в Полпредстве РСФСР в Тифлисе. Через два года направлен в Анкару в Полпредство РСФСР в Турции. За границей работал в Турции, Германии, Японии, Англии. В большинстве случаев был зав. Пресбюро Полпредства, но к середине 30-х в Турции, Англии, Германии работал в должности советника. В Москве успел поработать в газете «Известия» (с 1929 по ноябрь 1930 г.). С начала декабря 1939 г. — научный сотрудник, зав. сектором Кавказа музея народов СССР.
Арестован по сфабрикованному обвинению («участник правотроцкистского заговора», «польский шпион») 27 февраля 1940 г.
В те дни Булгаков — бывший белогвардеец, опальный писатель, пребывавший под зыбким покровительством Сталина, умирал в своей постели.
Убежденному коммунисту Астахову предстояли черные дни допросов и пыток.
Астахов ни в чем не «признался», не оговорил себя. Все снова и снова в протоколах допросов появляются его слова о преданности советской власти.
Он пишет серию жалоб в ЦК Партии и наркому Берии.
Изжил ли Астахов восхищение карательной машиной? Пожалуй, нет. К заявлению-жалобе Берии от 7 января 1941 г., в качестве приложения, которое должно доказать последовательность автора в отстаивании идеалов большевизма, Астахов записывает свое старое стихотворение «ВЧК».
Само собой понятно, что никакого ответа на все эти заявления не было. 9 июля 1941 г. Астахову присужден срок в 15 лет лагерей. 14 февраля 1942 г. он умер в Усть-Вымлаге (Коми АССР).
Реабилитирован в 1956 г. после упорных ходатайств вдовы.
В следственном деле Г.А. Астахова, хранящемся в архиве ФСБ (№ Р. 23775, тт. 1—3), содержится и книжка «Алая нефть» и несколько сброшюрованных листов стихотворного послания К.Н. Юста, отпечатанного на машинке (т. 1).
На беду, Юст сделал вверху шутливую приписку: «Личное доверительное совершенно секретное послание», что показалось подозрительным следователю. Нет сомнений, что другу и соратнику Астахова тоже бы не поздоровилось. Но в 1929 г. Юст утонул на охоте.
К событиям осени 1920 г.:
...С тех пор пошел развал. Распалась славных стая.
Иссякло «Творчество». Скончался мирно Цех.
Жизнь стала дряблая, ленивая, пустая...
Прощай, Владикавказ!.. Вперед, на смену вех!..Вперед, вперед в Баку! Лишь там, у «Нефти Алой»,
обрящет сердце мир, и мозг укажет путь...
Прости-ж, Владикавказ, прости мечте усталой...
О, Ингушетия... Прощай... Прости... Забудь...
Осенью 20 г. Булгакова критикуют как заведующего театральной секцией подотдела. Подворовывается театральный реквизит, актеры бедствуют, заведующий на рабочем месте занимается собственными делами (пишет новую пьесу). Раньше недостатков в работе театральной секции не замечали и только теперь, когда выяснилось, что заведующий — фигура старорежимная, все его действия кажутся подозрительными.
«Все было хорошо. Все было отлично.
И вот пропал из-за Пушкина, Александра Сергеевича, царствие ему небесное» [I, 132].
Именно после диспута, благодаря Астахову и его соратникам, Булгаков был взят властями на заметку.
Внешне все оставалось как прежде. Булгаков участвует в диспутах и литературных вечерах. 14 октября Слезкин и Булгаков организовали «Вечер чеховского юмора», 26 октября — вечер «А.С. Пушкин». О ходе проведения этих вечеров рассказывается в «Записках на манжетах»:
«Когда в инсценировке Сальери отравил Моцарта — театр выразил свое удовольствие по этому поводу одобрительным хохотом и громовыми криками «Biss!!!» [I, 137].
Радость зрителей по поводу убийства Моцарта можно понять не только как признак неразвитости аудитории, никогда не слышавшей о «Маленьких трагедиях», но и как приветствие пролетариатом гибели настоящего искусства. В диалоге искусства и неискусства народ, как будто, встает на сторону последнего, на сторону Сальери.
Не находя моральной поддержки, униженный и нищий, Булгаков теряет самоощущение гонимого проповедника вечного искусства, считает, что переоценил свои силы, чувствует себя шутом, кривляющимся для потехи победителей.
Об осенних литературных вечерах:
«Аплодисмент, впрочем, дружный. Сконфуженно сообразил: это за то, что кончил» [I, 137].
«Я начал говорить о «северном сиянии на снежных пустынях словесности российской» <...> ...Я не выдержал и сам хихикнул. Успех был потрясающий, феноменальный. Ни до, ни после я не слыхал по своему адресу такого грохота всплесков» [I, 139].
Приближалась развязка.
Литературные вечера Булгакова и Слезкина запретили.
28 октября 1920 г. Булгакова и Слезкина увольняют из подотдела искусств. Напротив фамилии Булгакова с левой стороны в скобках стоит многозначительная надпись: «бел.».
Татьяна Николаевна вспоминает:
«Потом вечера запретили, подотдел разогнали, Слезкин уехал, артисты разъехались, театр стал пустой. Ну и Булгаков стал думать, чтобы уехать. Он хотел за границу уехать, по правде сказать. Скажу прямо. Он так мечтал»24.
Весной 1921 г. начинаются скитания Булгакова по Кавказу. Они с женой едут в Тифлис, потом — в Батум. Он заходит в порт, просит спрятать его в трюме, перевезти через границу...
Из письма сестры писателя, Н.А. Земской — мужу А.М. Земскому (от 24 августа 1921 г., Киев — Москва).
«...Новость: приехала из Батума Тася (Мишина жена), едет в Москву. Положение ее скверное: Миша снялся с места и помчался в пространство, неизвестно куда, сам хорошенько не представляя что будет дальше. Пока он сидит в Батуме, а ее послал в Киев и Москву на разведки — за вещами и для пробы почвы, можно ли там жить» [ОР РГБ, ф. 62, ед. хр. 22].
Примечания
*. Булгаков М.А. Собр. соч. в 10 тт. М.: Голос, 1995—99. Здесь и далее ссылки на это издание в тексте (римская цифра — том, арабская — страница).
1. ОР РГБ, ф. 801, к. 1, ед. хр. 2.
2. ОР РГБ, ф. 562, к. 23, ед. хр. 11.
3. Слезкин Ю.Л. Шахматный ход. М., 1981. С. 77.
4. Там же. С. 43.
5. Там же. С. 49.
6. В настоящей работе подробное изложение фактов биографии Г.А. Астахова предпринято по архивным материалам. Об Астахове см. также: Шенталинский В.А. Донос на Сократа. М.: Формика-С, 2001. С. 412—414.
7. Архив ФСБ РФ, Дело № Р. 23775, т. 3, л. д. 30.
8. Самая известная: «От султана к демократической революции Турции» (М.: Л., 1926). А также: «Япония» (М.: Л., 1927), «Японский империализм» («Московский рабочий», 1930), «По Йемену» («Молодая гвардия», 1931), «По новой Турции» («Молодая гвардия», 1933).
9. Цит. по совр. публ. В.А. Шенталинского. См.: Шенталинский В.А. Донос на Сократа. М., 2001. С. 415—416.
10. Помощь окажет и книга Д.А. Гиреева.
11. Коммунист, <Владикавказ>. 1920. 3 июля.
12. Из семейной хроники Михаила Булгакова // Паршин Л.К. Чертовщина в Американском посольстве в Москве или 13 загадок Михаила Булгакова. М., 1991. С. 84.
13. Слезкин Ю.Л. Указ. соч. С. 33.
14. Слезкин Ю.Л. Указ. соч. С. 43.
15. Гиреев Д.А. Михаил Булгаков на берегах Терека. Орджоникидзе, 1980. С. 94.
16. Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. V. С. 555.
17. Из семейной хроники Михаила Булгакова... С. 81.
18. Творчество, <Владикавказ>. 1920. № 3 <август>.
19. Непомнящий В.С. Удерживающий теперь. Феномен Пушкина и исторический жребий России. К проблеме целостной концепции русской культуры // Непомнящий В.С. Пушкин. Русская картина мира. М., 1999. С. 447.
20. Творчество. <Владикавказ>. 1920. № 3 <август>.
21. Коммунист. <Владикавказ>. 1920. 10 июля.
22. Слезкин Ю.Л. Указ. соч. С. 49.
23. Скромный М. Покушение с негодными средствами // Коммунист. <Владикавказ>. 1920. 10 июля.
24. Из семейной хроники Михаила Булгакова... С. 87.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |