В художественной литературе XX в. довольно широкое распространение получили романы, повести и драмы, созданные с использованием элементов научной фантастики. Начиная с 20-х гг. произведения такого рода стали часто появляться и в славянских литературах — правда, поначалу главным образом в трех из них — чешской, русской и украинской. Вспомним имена К. Чапека, Е. Замятина, А. Беляева, А. Толстого, М. Булгакова, Л. Леонова, В. Винниченко и др.
Научно-фантастический элемент обнаружил способность легко синтезироваться с разнообразными художественными формами. У Чапека, например, он срастается со структурой детективного и приключенческого жанров, с сатирой, с философскими построениями и даже с лирической стихией. В настоящей главе речь пойдет также о взаимодействии научно-фантастической поэтики с иносказанием, с эзоповым языком, с тайнописью, иначе говоря, с различными видами художественного письма, основанного на поэтике скрытых и неявных значений. У Чапека в связи со всеми этими тенденциями можно было бы говорить о нескольких произведениях, и прежде всего о романе «Война с саламандрами». Но природу указанного явления, может быть, удобнее всего показать сначала на романе «Кракатит» (1924). В нем повествуется о гениальном, хотя и безвестном, инженере-химике Прокопе, сумевшем в одиночку создать взрывчатое вещество колоссальной разрушительной силы. В основе сюжета — история борьбы Прокопа за сохранение секрета своего изобретения, на который покушаются и заурядные завистники, стремящиеся выкрасть формулу кракатита, и военные круги соседнего государства, похищающие самого изобретателя, и тайная анархистская организация, ищущая доступа к необыкновенному оружию. Вместе с тем это роман о любви.
Кроме непосредственного изображения событий, в романе можно выделить несколько вторичных смысловых планов. Так, уже само представление о кракатите как бы обрастает косвенными значениями. Вокруг него образуется особое ассоциативное поле. В прямом смысле это слово служит названием взрывчатого порошка, который детонирует под воздействием определенного вида радиосигналов. Щепотки этого вещества достаточно, чтобы превратить в пыль и щебень большой город. Слово «кракатит» образовано автором от названия вулкана Кракатау (Зондский архипелаг), извержение которого в 1883 г. было одним из самых грозных на памяти человечества*. Вместе с тем вследствие определенных ассоциативных акцентов слово «кракатит» постепенно приобретает в романе и более широкий смысл, становится метафорой разрушительных стихий, дремлющих и в природе, и в человеке, и в обществе и способных прорываться наружу, порождая катастрофы. Произведение превращается в притчу об этих стихиях, о связанных, упорядоченных и развязанных силах; антивоенный роман-предостережение приобретает философскую окраску, насыщается тревожными раздумьями о природно-космических и человеческих катаклизмах. «Все сущее — лишь инертное, выжидающее взрывчатое вещество <...>. Знайте, путы, связывающие эту силу, как паутина, на руках спящего титана <...>. А ты, человечество, ты только ласточка, трудолюбиво слепившая свое гнездо под кровлей космического порохового склада: щебечешь на восходе солнца, в то время как в бочках под тобой беззвучно грохочет потенциал ужасающего взрыва...»1 Представления о взрывной силе, заключенной в материи, взаимопроникают в романе с ощущением катастрофического потенциала в человеческом мире. Образуется некое общее, проникнутое тревогой, ассоциативное пространство.
Второй смысловой и ассоциативный план романа составляют намеки на конкретные политические круги, которые являются носителями тех или иных разрушительных тенденций в современной Европе. Имеется в виду прежде всего германский милитаризм. Прямо о нем не говорится. Но читатель догадывается, что похищенного Прокопа вывезли в Германию. Название военного комбината, где он очутился, — Балттин-Дортум — вызывает ассоциации с Балтикой и Дортмундом. Соседний полигон называется Балттин-Диккельн. Немецкими именами наделены в романе обитатели комбината и замка, в котором Прокоп находится на положении гостя-пленника: генеральный директор комбината, владелец замка — князь Хаген-Балттин, его поверенный Карсон, княжна Вилли, ее воспитатель Краффт, лакей Хольц и т. д. В то же время сообщается, что род Хагенов восходит и к татарским ханам, подключаются ассоциации с азиатскими завоевателями. Правда, весь этот ряд косвенных значений и конкретных аналогий разработан в романе «Кракатит» сравнительно скромно. Гораздо богаче он будет представлен в вершинном произведении К. Чапека, созданном уже в 30-е гг., — в романе «Война с саламандрами».
Особый интерес представляет третий смысловой план романа, связанный с потаенными аллюзиями на совершенно конкретные события и конкретных лиц. В данном случае речь идет о событиях личной жизни Чапека, об автобиографическом подтексте романа. Более пятидесяти лет о нем никто не подозревал, и только два десятилетия тому назад он стал достоянием чешской литературной общественности. Оказалось, что во время работы над романом в сознании Чапека все время витал манящий образ Веры Грузовой (1901—1979), дочери профессора из города Брно. Чапек познакомился с ней в одном из литературных салонов в конце 1920 г., когда она была студенткой последнего курса торговой академии в Праге. Особенно пылкие отношения связывали их в 1922—1923 гг. Позднее Вера, вернувшаяся в Брно, сообщила ему в одном из писем, что выходит замуж, и притихшие было чувства вспыхнули с новой силой (своего рода «онегинский синдром»). Роман «Кракатит», написанный в эти годы, в некотором смысле представляет собой своеобразное «письмо» Вере Грузовой, письмо-воспоминание, в котором автор еще раз переживал и заново творил свою любовь. В своем сокровенном значении оно было понятно только двум людям на свете — ему и ей. Была тщательно соблюдена конспирация, фамилия и имя Веры вообще не упоминались. Совершенно точный и не допускающий сомнений адресат был глубоко спрятан лишь в нескольких косвенных намеках, в частности в анаграмме «Загур». Так называется в романе воображаемый волшебный замок, куда уносятся мечтами княжна Вилли и влюбленный в нее Прокоп. Название замка образовано путем перестановки звуков и букв в фамилии Веры: Zahur — Hrůz[ov]á. Тем самым автор давал понять, что, создавая образ княжны, он рисовал Веру. Не случайно и совпадение начального звука в именах, опять-таки старательно замаскированное: в отличие от чешского имени Вера, которое начинается с буквы «V», имя Вилли пишется в романе через «W». Наконец, еще один скрытый опознавательный знак. Воспитатель и телохранитель княжны носит имя «Краффт». Ясно, что в его имени заложено представление о силе (от немецкого die Kraft — сила), так же как имя Вилли символизирует «волю» (от немецкого der Willi — воля). (Некоторым другим героям романа автор тоже дал значащие имена.) Однако издатель и комментатор переписки Чапека с Грузовой Иржи Опелик задался вопросом, откуда взялось в фамилии Краффта второе «f», не соответствующее немецкому написанию этого слова, и дал ответ: когда Вера Грузова училась в Праге и жила на частной квартире, Чапек, посылая ей письма, должен был на конверте указывать и фамилию владельца квартиры: «у пана советника Краффра». Отсюда и перекочевало в фамилию Краффта второе «f»2. Вновь намек, понятный только двоим.
Все эти намеки, особенно анаграмма «Загур», и служат сигналами «иносказания». Наличие скрытого ключевого сигнала или системы сигналов, позволяющих проникать в тайный смысл образов, улавливать направление авторских ассоциаций, — вообще отличительная черта поэтики произведений «с секретом». После того как мы уловили такой сигнал, обнаруживается и сходство некоторых ситуаций в жизни героини «Кракатита» и Веры Грузовой. Так, например, в романе к княжне Вилли сватается эрцгерцог, возможный наследник трона. Под влиянием вспыхнувшего чувства к плебею Прокопу она отказывает знатному претенденту на ее руку и сердце. Это обстоятельство находит аналогию и в биографии Грузовой: в начале 1921 г. она была помолвлена с графом Франтишеком Боржеком Догальским, служившим в дипломатическом ведомстве, но через несколько месяцев расторгла помолвку, после чего возобновились ее общение и переписка с Чапеком.
Трудно сказать, рассчитывал ли Чапек, что сокровенный смысл романа, вся творческая история которого была озарена любовью к Вере Грузовой, станет когда-нибудь известен широкому кругу читателей. Такая возможность открылась только в наши дни, после того как в 1980 г. были изданы его письма к ней. Бережно сохранившая их адресатка Чапека на старости лет разрешила опубликовать известному исследователю творчества братьев Чапеков Иржи Опелику**. Ознакомление с этой перепиской позволяет увидеть, что в той или иной степени аллюзионными являются в романе не только собственные имена и некоторые ситуации, но и черты внешности и характера главной героини. Как и у княжны, у Веры был смуглый оттенок кожи и очень красивые руки, она тоже увлекалась теннисом и верховой ездой (Чапек в письмах называл ее «амазонкой»). Вероятно, воспоминаниями были навеяны и некоторые глубоко интимные сцены романа. Любовь Чапека к Вере Грузовой, словно бабочка в янтаре, навсегда оказалась заключенной в этом произведении как его второй, потаенный смысл. После публикации Иржи Опелика имя Грузовой появилось и в литературе о Чапеке, факты, касающиеся ее, стали учитываться при анализе романа «Кракатит», ее образ вошел в биографический фильм о писателе, снятый к столетию со дня его рождения (1990), и т. д.
Таким образом, роман «Кракатит» представляет собой произведение, в котором в научно-фантастический вымысел вписано несколько разных смысловых пластов. По мере их раскрытия взору исследователя предстает притча с философским оттенком, далее слой намеков на конкретные политические силы, наконец тайнопись о любви автора к Вере Грузовой. Конечно, в последнем случае играли роль совершенно особые, личные мотивы. Но в то же время нельзя не учитывать, что иносказание и само по себе обладает незаменимыми художественными возможностями и придает особый колорит повествованию. Вообще существует своего рода закон, по которому необычно выраженная мысль или представление таят в себе особую прелесть и производят более сильное впечатление, чем высказывание, сделанное в прямой и привычной форме. Иносказание подчас сильнее затрагивает мысль и чувство читателя, поскольку требует от него повышенной ответной активности и он оказывается, таким образом, глубже вовлеченным в процесс сотворчества. Завуалированное, ассоциативно-метафорическое письмо — своего рода разновидность остранения, заставляющего воспринимать высказанное с особой остротой. Оно как бы интригует мысль и воображение.
Примечания
*. По всей видимости, на склоне вулкана образовался провал, и в огненный кратер хлынули воды океана. Произошел гигантский взрыв, который был слышен на расстоянии трех тысяч километров. Было выброшено 19 кубических километров породы. Сейсмическая волна несколько раз обежала земной шар. Погибло 36 тысяч человек, и половина острова погрузилась в море. Тучи вулканического пепла превратили день в ночь в радиусе двухсот километров от места катастрофы. В течение нескольких лет повсеместно потом наблюдались необыкновенно красные зори, вызванные частицами вулканической пыли, попавшей в верхние слои земной атмосферы.
**. За десять лет до Опелика об истории любви Чапека и Веры Грузовой и об их переписке узнал собиратель и издатель сочинений Чапека и материалов о нем Мирослав Галик. Можно допустить также, что о чем-то догадывался Ольдржих Кралик, автор книги «Первый ряд в творчестве Карела Чапека» (Králík О. První řada v díle Karla Čapka. Ostrava, 1972), одна из глав которой, опубликованная в виде статьи еще в 1954 г., имела название «Кракатит, или философия любви». Но посвященные свято хранили тайну.
1. Čapek K. Krakatit. Praha, 1974. S. 44. Русский перевод см.: Чапек К. Собрание сочинений в 7 т. М., 1975. Т. 2. С. 205—206. Всюду дальше, кроме оговоренных случаев, цитация русских переводов произведений Чапека производится по этому изданию и отсылки делаются в тексте, указывается том (арабскими цифрами) и страница (переводы местами уточнены).
2. Opelík J. Doslov // Karel Čapek Věře Hrůzové. Dopisy ze zásuvky. Praha, 1980. S. 96.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |