2.2. Мотив безумия

Проведенное выше высказанное утверждает, что главный герой переходит из реального в ирреальный мир и находит себя на границе сознательного и бессознательного. Одной из причин перехода героя в онейрическое пространство объясняется его болезное пограничное психологическое состояние, выражающееся в мотиве безумия.

Мотив безумия является одним из ключевых в мировой и русской литературе мотивов, который заинтересовал многих литературоведов. Феномен безумия служил объектом анализа многих исследователей с разных точек зрений: истории понятия безумия в культуре¹, патографического аспекта феномена сумасшествия², эволюции мотива в русской литературе³ и т. д.

В русской литературе наблюдается богатая традиция использования феномена безумия. Рассматривая безумие как «выход из себя», как «вакхическое, оргийное изумление», Г.Г. Хубулава выделила несколько типов безумия на примерах произведений русской литературы: безумие типа гоголевского Поприщина — безумие, связанное с мистическим отчуждением, представляющее собой жертвенное самосожжение; безумия типа героев Достоевского — безумие как норма сего мира, понимаемая писателем как неизлечимую болезнь, которая ведет «к грехопадению и кровопролитию»; безумие типа чеховского Коврина — безумие, имеющее «медицинскую природу»; безумие типа гаршинских персонажей — безумец как «борец с мировым злом»⁴. В эти типы безумия конечно не входят все безумцы в литературой истории, но большинство из них можно найти сходства с этими типами.

Мотив безумия также обнаруживается во многих произведениях Булгакова и актуализируется автором, по оценке Р.Г. Назирова, «блестяще»⁵. Важную роль мотива безумия в творчестве Булгакова заметило множество исследователей. Ф.Ф. Фархетдинова считала, что безумие используется писателем в романе «Мастер и Маргарита» как способ «воплощения нравственного идеала»⁶. Обращение писателя к феномену безумия, по словам исследователя, стало признаком «кризисного мироощущения и стремления выйти из нравственного тупика»⁷. Рассматривая мотив безумия как сквозной мотив в творчестве Булгакова, Е.В. Шабалдина проанализировала генезис и варианты реализации данного мотива и пришла к выводу о том, что мотив безумия или мотив сумасшествия часто имеет «символико-романтическую окраску» и используется Булгаковым «для отражения состояния общества в момент крушения нравственных основ»⁸. Тогда можно сказать, что в мотиве безумия отражается авторское отношение к окружающему миру, потерянному стремления к нравственным ценностям.

Следует отметить, что мотивом безумия пользовался Булгаков под влиянием Гоголя. Е.В. Шабалдина также отметила, что оба писателя понимали безумие и в прямом, клиническом и в переносном, метафорическом значении⁹. Над проблемой влияния гоголевской традиции на творчество Булгакова написали множество исследователей¹⁰. По мнению Е.В. Шабалдиной, в творчестве Булгакова обнаруживается стилевая гоголевская традиция: «совмещение реалистического и фантастического, сатирического и философского планов действительности (комическое и лирическое), конкретность изображения, «смех через слезы»»¹¹. Таковая стилевая традиция также ярко проявляется в данной повести.

Мотив безумия в мотивной структуре повести «Дьяволиада» занимает очень важное место. Как справедливо отметила Н.В. Голубович, в повести фантастическое произошло из-за безумия Короткова¹². Однако, кроме выше указанного научного труда, исследователи практически не обратились к изучению проблемы роли мотива безумия в повести «Дьяволиада».

На наш взгляд, безумие Короткова относится к безумию типа гоголевского Поприщина. По мнению Г.Г. Худулавой, во время создания безумия данного типа «в момент помешательства в сознании автора и читателя рождаются фантасмагорические образы и «смешиваются» видимый и невидимый мир», подобное безумие являет собой результат данной фантасмагории¹³. Состояние сумасшествия появляется у Короткова как результат смешивания в сознании реальности и видения под мистической силой. В связи с вмешательством мистической силы Коротков страдает проблемой лишения личности: сначала лишил места работы, то есть, места в обществе, потом потерял документ, символ личности. Безумие Короткова оказывается результатом безнадежного поиска самости в демонической реальности.

Необходимо рассматривать мотив безумия в повести в контексте проблемы взаимоотношений внешнего социального состояния, лишенного гармонии и внутреннего переживания. И.С. Урюпин считал, что именно дьявольская современная действительность, которая порождает разного рода самозванство и приспособленчество, сводит человека с ума своей жестокостью и лживостью¹⁴. В безумии главного героя находит социальную причину, отражающую в жесткости бюрократической системы.

Отметим, что в повести бумага, как символ жесткого бюрократического механизма, также входит в свиту той нечистой силы, которая донесла Короткова до сумасшествия. Бумага в мире, захваченном дьяволом, стала ключом в бюрократическую систему. В кабинет Кальсонера, без бумаги (доклада) входить нельзя. Короткова уволили за «вопиющую путаницу в важных служебных бумагах». Люстриновый старик с огромным списком в руках вычеркнул Короткова из бумаги (списка). И Кальсонер на бумаге (удостоверении) заменил Короткова Колобковым: «Предъявитель сего суть действительно мой помощник Василий Павлович Колобков, что действительно верно. Кальсонер» (138). Не случайно, что Кальсонер превратился в белого петушка с надписью «исходящий», то есть, исходящая документальная бумага.

Бумага для бюрократов — своя Библия. В повести пародируется на библейский текст: «сказано в заповеди тринадцатой: не входи без доклада к ближнему твоему» (148). Известно, что подлинных заповедей десять, а проведенная «заповедь» тринадцатая. Ведь тринадцать в христианкой традиции нечистая цифра, цифра предателя и дьявола.

Бумага в повести имеет зооморфные образы — образ птицы и змея: люстриновый старик «выкинул из широкого черного рукава пачку белых листов, и они разлетелись и усеяли столы, как чайки скалы на берегу», и белые «змеи бумаги полезли в пасти машин, стали свиваться, раскраиваться, сшиваться» (149). И так мотив бумаги связывается с мотивом птица-змеи обретает инфернальный характер.

Как бумага, лозунг как характерный бюрократической системе советского быта предмет также пародируется в повести. Лозунги как будто уже захватили головы людей в этой системе. Отметим, блондин в синим костюме в бюро претензий загремел: «Не отнимайте время у занятого человека! По коридорам не ходить! Не плевать! Не курить! Разменом денег не затруднять!», секретарь кукарекнул: «Рукопожатия отменяются!», и брюнетка страстно шепнула: «Да здравствуют объятия!» (148). В этом абсурдном эпизоде выражается авторский замысел о том, что бюрократический быт сводит с ума не только Короткова, но и каждого человека в системе.

В повести мотив безумия тесно связан с телесными мотивами. Как отметил Н.В. Хомук, для Булгакова телесное «состояние становится симптоматичным для внутреннего содержания бытия, неблагополучия, тревожности. Отсюда особая роль внутреннего страдания. В этом сказывается специфика «внутреннего видения» через страдания (страдания не как чувства; оно не психическое, а именно телесное страдание)»¹⁵, в повести внутренние переживания выражается на телесных заболеваниях. Обнаруженный важный для повести мотив болезни головы, с одной стороны, как выше сказано, отражает авторское недоверие телесному, с другой стороны, также имеет символическое значение, что поврежденный мозг символизирует безумие.

О причине порождения безумия Гилберт К. Честертон говорил, что не воображение порождает безумие, а рационалистический ум¹⁶. Сумасшествие главного героя проявляет себя в процессе потеря разума. Справедливо отметил Л. Шестов, выброшенная за нормальные пределы душа всегда связана с страхом¹⁷. Когда разум человека не может понять, что происходит в окружающем его мире, в его восприятии вызывается страх, страх приводит его к безумию. Мотив страха проникает всю повесть. В повести почти каждый персонаж страдает страхом, который носит как мистический, так и социальный характер. Сотрудники Спимате боялись лишить жалованья, Кальсонер бритый грозил всех, а Коротков испугал Кальсонера бородатого, даже страшный Деркин боялся юноши Артура Артуровича. В определенном смысле у каждого персонажа в повести имеется своя психологическая проблема, свое безумное состояние.

Неприятное странное чувство страха впервые появилось у главного героя в сером здании Центроснаба, зато «тотчас же Коротков отогнал от себя неприятное чувство и засуетился» (133). Однако, далее он заметил, что «все это ужасно», и начал сомневаться в двойничестве Кальсонера: «Ведь не двойной же он в самом деле?», а страх, как живое существо догнал его и «пополз через черные окна в комнату» (135). Психологический стресс отражается в телесном страдании: «не выдержал и, чувствуя, что мозг его хочет треснуть от напряжения, тихонечко заплакал» (136), после вина, состояние еще хуже стало: «мучительно заболел левый висок» (136).

По ходу сюжетного повествования усиливались у главного героя состояния безумия. Симптомы безумия у него появлялись постепенно. Как справедливо отметила А.В. Казорина, в повести главный герой воспринял время и пространство в искаженной форме¹⁸. Под силой напряжения в внутреннем мире главный герой потерял четкого ощущения к пространству, что выражается в его онейрическом характере, и к времени: «он задом вышел из комнаты и в коридоре сказал себе хрипло:

— Коротков, припомни-ка, какое сегодня число?

И сам же себе ответил:

— Вторник, то есть пятница. Тысяча девятьсот» (138); далее заговорил со собой: «Двадцатое было понедельник, значит, вторник, двадцать первое. Нет. Что я? Двадцать первый год. Исходящий N 0,15, место для подписи тире Варфоломей Коротков. Это значит я. Вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник. И понедельник на Пэ, и пятница на Пэ, а воскресенье... вскрссс... на Эс, как и среда» (139). Упомянем, что подобная путаница в разуме также можно увидеть у Поприщина, в дневнике которого обнаруживаются алогические времени «Год 2000 апреля 43 числа», «Мартобря 86 числа», «Мадрид. Февруарий тридцатый» и т. п.¹⁹

В повести «Дьяволиада» безумное состояние героя проявляется с ходом окружающего его изменения. В девятиэтажном зеленом здании, главный герой столкнулся с разными невероятными существами, и в конце концов лишил разума. Здесь после встречи с мраморным Яном Собесским, он уже окинул белый кунтуш «безумными глазами» (143). В этом лабиринте его уже полностью захватил неизбывный страх, завыл тонким голосом «страха и боли». Во второй ночи ситуация не стала лучше, герой услышал, что «сорок раз пробили часики», он горько усмехнулся, «а потом опять заплакал» (145). Психологическое состояние героя отражается на его бледном лице и растрепанных волосах.

Истерика овладела Коротковым в «машинной мути», состояние внутренней тревоги выражается в ряде телесных движениях: «внезапно и неожиданно для самого себя он дробно затопал ногами», «больной голос разнесся по сводам», и «начал рвать на себе воротничок» (147). В бюро претензий увидев шабаш машинисток, он «стал биться головой об угол блондинова стола» (149).

Еще один мотив гоголевского безумия обнаруживается «на дороге» героя к Дыркину. Помним, что в гоголевских «Записках сумасшедшего» Поприщин принял себя за испанского короля. А Коротков, потерянный документ, мог стать любым, даже Гогенцоллерном, одним из прусских королей и германских императоров.

И так пограничное психологическое состояние главного героя реализуется в мотиве безумия, связанном с телесными страданиями.

Примечания

1. См. например: Лихачев Д.С. Смех в Древней Руси. Л.: Наука, 1984; Фуко М. История безумия в эпоху классическую эпоху. СПб.: Университетская книга, 1997.

2. См. например: Богданова К.А. Врачи, пациенты, читатели: патографические тексты русской культуры XVIII—XIX веков. М.: ОГИ, 2005.

3. См. например: Назиров Р.Г. Фабула о мудрости безумца в русской литературе // Русская литература 1870—1890 годов. Свердловск, 1980. С. 94—107; Федосеенко Н.Г. Мотив безумия в русской литературе и действительности 1830—1840-х годов // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Интерпретация текста: Сюжет и мотив. Вып. 4. Новосибирск, 2001. С. 89—99; Хубулава Г.Г. Тема безумия в русской литературе // Вестник СПбГУ Сер. 6. 2014. № 1. С. 61—70.

4. Хубулава Г.Г. Тема безумия в русской литературе // Вестник СПбГУ Сер. 6. 2014. № 1. С. 61—70.

5. Назиров Р.Г. Традиции Пушкина и Гоголя в русской прозе. Сравнительная история фабул: автореф. дис. ... док. филол. наук. Екатеринбург, 1995. С. 33.

6. Фархетдинова Ф.Ф. Феномен безумия как философская основа сближения романов «Идиот» и «Мастер и Маргарита» // Вестник АГУ. Серия 2: Филология и искусствоведение. 2014. № 2 (140). С. 208.

7. Там же. С. 211.

8. Шабалдина Е.В. Безумие как сквозной мотив в творчестве М.А. Булгакова (генезис, варианты реализации). С. 175.

9. Шабалдина Е.В. Н.В. Гоголь и М.А. Булгаков: мотив безумия в повестях «Записки сумасшедшего», «Портрет» и романе «Мастер и Маргарита» // Вестник Красноярского государственного педагогического университета им. В.П. Астафьева. 2016. № 2. С. 187.

10. См. например: Чудакова М.О. Булгаков и Гоголь // Русская речь. 1979. № 2. С. 38—48, № 3. С. 55—59; Соколов Б.В. Три жизни Михаила Булгакова. М.: Эллис Лак, 1997; Боборыкин В.Е. Михаил Булгаков. М.: Просвещение, 1991; Лакшин В. Мир Михаила Булгакова // Антология сатиры и юмора России XX века. Михаил Булгаков. Том 10. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2000. С. 8—25; Попов П.С. Биография М.А. Булгакова. 1940 г. // Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 10. М.: Голос, 2000. С. 597—606; Петелин В. О «Письмах» М. Булгакова и о нем самом // Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 10. М.: Голос, 2000. С. 5—45; Фролова Т.С. Повести М.А. Булгакова («Дьяволиада», «Роковые яйца») и гоголевская литературная традиция // Художественное творчество и литературный процесс. Вып. 3. Томск, 1982. С. 28—40; Чеботарёва В.А. О гоголевских традициях в прозе М.А. Булгакова // Русская литература. 1984. № 1. С. 166—176; Шабалдина Е.В. Н.В. Гоголь и М.А. Булгаков: мотив безумия в повестях «Записки сумасшедшего», «Портрет» и романе «Мастер и Маргарита» // Вестник Красноярского государственного педагогического университета им. В.П. Астафьева. 2016. № 2. С. 186—189; Васильева М.Е. Н.В. Гоголь в творческом сознании М.А. Булгакова: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Томск, 2005. 25 с.; Иванова Е.С., Алхуссейни С. Мотив безумия «гоголевского типа» в рассказе «Красная корона» М.А. Булгакова // Научно-методический электронный журнал «Концепт». Т. 42. 2016. С. 53—57; Кондакова Ю.В. Гоголь и Булгаков: мистика творчества // Известия Уральского гос. ун-та. 2002. № 24. С. 152—170. Ворохов П.А., Южанинова Е.Р. Философия инфернального в творчестве Н.В. Гоголя и М.А. Булгакова // Вестник ОГУ. 2008. № 7. С. 19—24.

11. Шабалдина Е.В. Н.В. Гоголь и М.А. Булгаков: мотив безумия в повестях «Записки сумасшедшего», «Портрет» и романе «Мастер и Маргарита». С. 186.

12. Голубович Н.В. Эволюция вторичной художественной условности в прозе М.А. Булгакова // Научные исследования в образовании. 2007. № 1. С. 40—42.

13. Там же. С. 69.

14. Урюпин И.С. Воплощение национально-культурного архетипа самозванца в творчестве М.А. Булгакова 1920-х годов. С. 15.

15. Хомук Н.В. Ранняя проза М.А. Булгакова: Поэтика телесности. С. 36.

16. Честертон Г.К. Ортодоксия. Минск: Издательство Белорусского Экзархата — Белорусской Православной Церкви, 2014. С. 13.

17. Шестов Л. Сочинения: В 2 т. М.: Наука, 1994. Т. 2. С. 149.

18. Казорина А.В. Внутренний мир героя и его представление в прозе М. Булгакова // Вестник ИГЛУ. 2009. № 2 (6). С. 31.

19. Гоголь Н.В. Записки сумасшедшего // Гоголь Н.В. Полное собр. соч.: В 14 т. Т. 3. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1938. С. 193—215.