Заключение

Мы рассмотрели несколько полей мифопоэтических ассоциаций в произведениях Булгакова. Целесообразно заметить, что данные ассоциации «срабатывают» не всегда. Несмотря на наличие в тексте характерных «знаков» — деталей, которые вроде бы намекают на подтекст, — они могут и не иметь достаточной «производящей силы», оставаясь бытовыми (в широком смысле) деталями, более или менее эксцентрическими; они не образуют самостоятельных мотивов — и не перерастают в символы. В качестве примера обратимся к двум рассказам из цикла «Записки юного врача», в котором, кстати, роль подтекста представляется вообще менее значимой, нежели в остальных художественных произведениях Булгакова.

Попробуем вычленить в текстах рассказов «Стальное горло» и «Вьюга» детали, которые в свете проведенного нами анализа могут быть «чреваты» подтекстом. Так, в первом из рассказов «немота», постигшая девочку-«ангела» (5, с. 93) вследствие болезни, может быть воспринята как знак вмешательства «иного» мира, который в народных представлениях отмечен печатью беззвучия (СМ, с. 136): вместо голоса она издает шипение (5, с. 93), «змеиный свист» (5, с. 94). Возвращение голоса означает возвращение к жизни. Уже в заголовке рассказа актуализируется мотив сказки, в которой кузнец кует волку «другой» голос: перемена голоса является знаком оборотничества (СМ, с. 138) — ср. «привязной голос» (2, с. 18) Кальсонера-«второго» в повести «Дьяволиада». Наиболее знакомая ассоциация — сказка «Волк и семеро козлят», где волк просит «перековать» его голос с низкого на высокий, в результате чего ему удается обман.

В рассказе «Вьюга» уже эпиграф из стихотворения «Зимний вечер» (учитывая пушкинские мотивы «Белой гвардии» и в особенности пьесы «Александр Пушкин») активизирует ассоциативное восприятие. Возможно, с пушкинской «Метелью» связаны у Булгакова темы свадьбы и случая — однако в булгаковском рассказе ситуация как бы «вывернута наизнанку»: случай отнюдь не благоприятствует героям.

Ненастье обещает герою-рассказчику покой (в непогоду нет больных на приеме), однако из невиданной вьюги возникает, как вестник, не вполне обычный персонаж: «Он вошел и показался мне древним римлянином вследствие блистательной каски, надетой поверх ушастой шапочки. Волчья шуба облекала его...» (5, с. 103) «Римлянин» оказывается пожарным — хотя, как и подобает римлянину, именует героя-рассказчика «гражданином доктором» (5, с. 103, 109). Встречают их «у порога белого здания с колоннами» такие же люди в шлемах — да еще с факелами в руках (5, с. 104—105).

«Юный врач» получает записку, написанную, как выяснится позже, его «близнецом»: «Навстречу мне поднялся со стула молоденький врач. <...> Вообще мы были похожи на два портрета одного и того же лица, да и одного года» (5, с. 105), — и, добавим, одинаково бессильны перед лицом смерти.

Девушка, к которой вызывают героя-рассказчика, получила смертельную травму головы, и уже на обратном пути он ставит диагноз: «перелом основания черепа» (5, с. 107).

Герой настаивает, чтобы его немедленно везли обратно. Пожарный — уже без шлема, что специально подчеркивается (5, с. 107), — теперь назван «черным возницей» (5, с. 108). Ничего мистического в его действиях нет, но можно напомнить, например, повозку с мертвыми телами, управляемую негром, из пушкинского «Пира во время чумы». Не оказывается демонического начала и в «черных зверях» (5, с. 110) — волках, преследующих сани.

Испытываемая героем-рассказчиком «злоба на Льва Толстого» (5, с. 108) связывает ситуацию не только с произведениями Пушкина, но и с толстовским рассказом «Метель»: хотя прямых реминисценций нет, однако само название рассказа Булгакова воспринимается как перифраз толстовского заголовка.

Итак, налицо набор достаточно характерных для Булгакова деталей, которые, однако, не осознаются как «сверхзначимые» и не формируют сколько-нибудь самостоятельного мифопоэтического подтекста. Эти детали могут обнаружить свой смысловой потенциал лишь в «большом» контексте булгаковской прозы; только на уровне «сверхтекста» подобные детали приобретают системный характер. В конкретных же рассказах они существуют в «латентном» виде — хотя все же существуют, что и позволяет подчеркнуть идею, которая явилась для нас главным стимулом при анализе мифопоэтических ассоциаций в произведениях Булгакова: быть полностью свободным от подобных ассоциаций булгаковский художественный текст, по-видимому, не может.