Барон Майгель

Номинально барон, служащий Зрелищной комиссии, занимает должность «ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы». Однако подлинное ремесло барона — осведомительство; он «наушник и шпион», сказано в романе (не случайно цензура эти три слова из журнальной публикации изъяла), именно в этом качестве явился он на бал к Воланду. Маргарита узнала барона, попадавшегося ей в театрах и в ресторанах.

Этот персонаж напоминает некоего барона Бориса Сергеевича Штейгера, постоянно попадавшегося Булгаковым, когда они бывали в американском посольстве. Елена Сергеевна вспоминает о знаменитом бале в американском посольстве: «...мы уехали в 5 утра в одной из посольских машин, пригласив предварительно кой-кого из американских посольских к себе... С нами в машину сел незнакомый нам, но известный всей Москве и всегда бывающий среди иностранцев, кажется, Штейгер». В дневнике Елены Сергеевны есть и другие записи с упоминанием Штейгера, 3 мая того же года: «У Уайли было человек двадцать, среди них турецкий посол, какой-то французский писатель... и, конечно, Штейгер», и в записи того же дня: «Вчера днем заходил Жуховицкий (о Жуховицком, тоже имеющем отношение к персонажам романа, см. статью "Алоизий Могарыч". — К.А.). <...> Очень плохо отзывался о Штейгере, сказал, что ни за что не хотел бы с ним встретиться у нас».

18 октября: «...только двое и было русских. Впрочем, еще Штейгер. Тот проявлял величайшее беспокойство, но околачивался вдали».

7 января 1936 г.: «После театра <...> поехали в шашлычную. <...> Там были американцы и, конечно, неизбежный барон Ш<тейгер>».

«В Майгеле угадываются черты биографии Бориса Григорьевича Штейгера (отчество указано неверно. — К.А.). В прошлом белый офицер, человек с изысканными манерами и рискованным остроумием, барон Штейгер после революции стал помощником Флоринского, заведовавшего Отделом печати при Наркоминделе Чичерине. К удивлению многих, Штейгер, знавший несколько иностранных языков, жил рассеянной светской жизнью, считался незаменимым собеседником на дипломатических обедах и ужинах, переносил сплетни из посольства в посольство, а заодно посещал с охотой дома московской артистической и писательской публики, где мог встречаться с Булгаковым. Его считали хоть и добродушным, но несомненным соглядатаем, чего он, впрочем, почти не скрывал, заявляя с легкой трассировкой: "Я резидент... ммм... одной могущественной державы". Назначенный в последние годы жизни руководителем студии при Большом театре, барон Штейгер носил в кармане визитную карточку: "Directeur des acteurs", открывавшую ему многие двери» (Лакшин. Булгакиада. С. 33).

Этот Штейгер, арестованный по делу маршала Тухачевского, был расстрелян 16 декабря 1937 г. как американский агент (см.: Октябрь. 1994. № 2. С. 171—181).

Л. Паршин, кропотливо занимавшийся расследованием обстоятельств жизни и деятельности этой темной фигуры, документально восстановил малоизвестные подробности.

Барон был киевлянином, хотя обнаружить фактов знакомства с ним Булгакова в его киевский период не удалось.

Соседи по квартире сообщили Л. Паршину скупые сведения о бароне: «...жил он один, обслуживала его жившая в этой же квартире служанка Таня, которая умерла в 1937 году. Все в квартире называли Бориса Штейгера "бароном". Он работал в НКВД у Ягоды, очень хорошо одевался, часто получал дорогие посылки из-за границы. Любил в шикарном халате расхаживать по длинному коридору квартиры, часто поговаривал: "Своей смертью я не умру"».

Барон был «доверенным лицом» Авеля Енукидзе (см. о нем статью «Семплеяров») и шел по делу Енукидзе, начатому в конце 1937 г. Был расстрелян вместе с А. Енукидзе, Л. Караханом, И. Орахелашвили, Б. Шеболдаевым по обвинению в измене родине и «систематическом шпионаже в пользу одного из иностранных государств». Однако в отличие от других, упомянутых в этом перечне, не был посмертно реабилитирован. Из чего делается вывод, что Штейгер был двойным агентом. Это подтверждается и секретным сообщением от 28 апреля 1937 г. Лоя У Хендерсона, поверенного по делам, государственному секретарю США:

«Сэр, имею честь доложить, что Борис С. Штейгер, который в течение многих лет был одним из главных связующих звеньев между членами дипломатического корпуса и Кремлем, по-видимому, был арестован 17 апреля 1937 года. <...> Исчезновение г-на Штейгера, к сожалению, означает для посольства потерю одного из самых важных советских агентов».

А об одном из эпизодов деятельности Штейгера в качестве сотрудника НКВД рассказывает запись его разговора с бывшим личным помощником наркома иностранных дел Боголюбовым, тоже арестантом, в камере внутренней тюрьмы НКВД:

«...Я узнал, что он (посол США в СССР Дэвис. — Л.П.) получил партию новых сейфов с неизвестными нам системами кодов, чтобы НКВД не могло проникнуть в них. В то время в конце рабочего дня персонал посольства уходил домой, закрывая за собой двери. Не было 24-часовой охраны. Мне поручили заказать через посольство один из новых сейфов для использования в Министерстве иностранных дел. На одном из приемов я пожаловался миссис Дэвис на отсталость русских в технике и спросил, не поможет ли она мне достать один из этих новых сейфов, добавив, что готов заплатить за него. Она ответила, что будет рада мне помочь, и попросила посла прислать из США еще один сейф. Через некоторое время мне позвонили, что он прибыл. Техники из НКВД разобрали замок, мы научились открывать их, и в дальнейшем все документы посольства регулярно фотографировались. Я лично отвечал за эту миссию и обычно сам приносил фотокопии в НКВД. Когда от меня получили все, что я мог дать, меня обвинили в сокрытии информации» (цит. по: Паршин. Чертовщина в Американском посольстве... С. 126).

Сцена убийства барона была написана в конце 1933 года, так что Булгаков как бы предвосхитил его печальный конец. Б. Соколов полагает, что в связи с гибелью Штейгера Булгаков внес некоторые изменения в обстоятельства убийства Майгеля: в ранних редакциях Азазелло орудовал ножом, в окончательной редакции появилось огнестрельное оружие, соответствующее обстоятельствам реальной смерти.

М. Кротов считает прототипом барона Майгеля барона фон Дикгофа, скрывавшегося под псевдонимом «барон Александр Аркадьевич Диренталь»: «Он в самом деле был доносчиком и предателем. Он и впрямь "специализировался на иностранцах...", участник убийства Гапона, сподвижник Савинкова, сотрудник ЧК, один из организаторов "Треста"» (см. газету «Московский комсомолец» от 8 сентября 1989 г.).

Еще одну версию предлагает М. Золотоносов в брошюре «"Мастер и Маргарита" как путеводитель по субкультуре русского антисемитизма»: «Для человека булгаковского поколения словосочетание "барон Майдель" было стереотипным. Майдель — чрезвычайно распространенная баронская фамилия в России: Булгаков не мог не знать прозектора при Киевском университете св. Владимира барона Эрнеста Эрнестовича Майделя (р. 1878), мог даже слышать о гвардии капитане Борисе Николаевиче Майделе (р. 1871), авторе книги "Поэзия войны" (СПб., 1906). Однако автоматизировавшаяся форма "барон Майдель" лишь замаскировала цель, куда более актуальную для Булгакова в тридцатые годы: литературоведа Михаила Гавриловича Майзеля (1899—1937), доцента ленинградского Историко-лингвистического института, автора ряда книг о советской литературе и доносительной статьи о А.П. Платонове "Ошибки мастера" ("Звезда", 1930, № 4).

В сочинениях левонапостовца и литфронтовца М.Г. Майзеля Булгаков неизменно характеризовался как представитель "новобуржуазного направления", художественного "шульгинизма". М.Г. Майзель использовал в числе прочих применительно к Булгакову слово "апология" ("апология чистой белогвардейщины"), введенное впоследствии в роман "Мастер и Маргарита" как отмеченное ("апология Иисуса Христа").

"В "Роковых яйцах", — писал Майзель, — читателю внушается мысль, что большевики не способны к созидательно-организационной работе. В рассказе "№ 13. Дом Эльпит-Рабкоммуна" повествуется о страшном вандализме рабочих, дикарей, не понимающих собственных интересов и разрушающих перешедшее к ним после Октября драгоценное имущество. <...> Господствующим настроением в произведениях Булгакова является неприятие современности и апологетическое отношение к дореволюционному прошлому". <...> Возможно, что писатель что-то знал о доносительстве (в прямом смысле слова) Майзеля, если назначил на роль доносчика именно его».

В пользу версии Золотоносова говорит и то, что в ранних редакциях имя этого сексота было фон Майзен.