Толпа

Толпа в романе присутствует на всех трех уровнях — библейском, современном и инфернальном.

«Утром в пятницу, то есть на другой день после проклятого сеанса, весь наличный состав служащих Варьете <...> не находились при деле на своих местах, а все сидели на подоконниках окон, выходящих на Садовую, и смотрели на то, что делается под стеною Варьете. Под этой стеной в два ряда лепилась многотысячная очередь, хвост которой находился на Кудринской площади. В голове этой очереди стояло примерно два десятка хорошо известных театральной Москве барышников.

Очередь держала себя очень взволнованно, привлекала внимание струившихся мимо граждан и занималась обсуждением зажигательных рассказов о вчерашнем невиданном сеансе черной магии. <...> К десяти часам утра очередь жаждущих билетов до того взбухла, что о ней достигли слухи до милиции, и с удивительной быстротой были присланы как пешие, так и конные наряды, которые эту очередь и привели в некоторый порядок. Однако и стоящая в порядке змея длиною в километр сама по себе уже представляла великий соблазн и приводила граждан на Садовой в полное изумление».

В древнем мире, как и в современном, психология толпы все та же — толпа жаждет зрелищ, сильных, острых, даже самых бесстыжих и жестоких.

Рисунок Э.Т.А. Гофмана

Толпа в Ершалаиме описана дважды. Сначала через восприятие Пилата, когда он слышит гул толпы, ожидающей оглашения приговора, и знает по опыту, что «никакой силой нельзя заставить умолкнуть толпу, пока она не выдохнет все, что накопилось у нее внутри, и не смолкнет сама». И позднее — авторское описание: «около двух тысяч любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при интересном зрелище». Эти толпы ничем не отличаются от толпы, стремящейся прорваться на сеанс черной магии в Варьете. (Упомянутые в главе «Казнь» «толпы богомольцев <...>, покинувших свои временные полосатые шатры, раскинутые прямо на траве» — это богомольцы, пришедшие на праздник Пасхи (Песах). Со времен первого храма каждый иудей трижды в год в «праздники паломничества» (Песах, Суккот и Шавуот) являлся в иерусалимский храм.)

Такова же и вереница преступников и грешников, спешащих повеселиться на Весеннем бале полнолуния («Теперь снизу уже стеною шел народ, как бы штурмуя площадку, на которой стояла Маргарита. Голые женские тела подымались между фрачными мужчинами. На Маргариту наплывали их смуглые, и белые, и цвета кофейного зерна, и вовсе черные тела. <...> Снизу текла река. Конца этой реки не было видно. Источник ее, громадный камин, продолжал ее питать. <...> И раскосые монгольские лица, и лица белые и черные сделались безразличными, по временам сливались, <...> лица слепились в одну громадную лепешку...»).

Совершенно обезличенная толпа появлялась и в третьей редакции романа — там Воланда и главных героев атакуют на Воробьевых горах люди в противогазах.

Не случайно Мастер неоднократно говорит, что не переносит скопления народа, криков, шума.

Иероним Босх. Несение креста. 1490

В ранней редакции 1929 года толпа в древнем мире и толпа в современном сопоставлены еще яснее: «— Скажите, пожалуйста, — неожиданно спросил Берлиоз, — значит, по-вашему, криков "распни его!" не было?

Инженер снисходительно усмехнулся:

— Такой вопрос в устах машинистки из ВСНХ был бы уместен, конечно, но в ваших?.. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вмешаться в суд, чинимый прокуратором, да еще таким, как Пилат! Поясню наконец сравнением. Идет суд в ревтрибунале на Пречистенском бульваре, и вдруг, воображаете, публика начинает завывать: "расстреляй, расстреляй его!" Моментально ее удаляют из зала суда, только и делов. Да и зачем она станет завывать! Решительно ей все равно, повесят ли кого или расстреляют. Толпа — во все времена толпа, чернь, Владимир Миронович!» (В этой редакции у Берлиоза еще другое имя.)