Обращение к понятию дискурса вызвано необходимостью проанализировать не только состав языковых единиц, формирующих модально-референциальную семантику исследуемых текстов, но и «правила чтения» этих единиц в отдельных речевых ситуациях. Как уже было показано, компоненты речевой ситуации способны не только существенно менять модальное значение языковых единиц, но и актуализировать это значение там, где оно «спрятано». Кроме того, представляется, что в модернистском тексте с его вниманием не к реальности «объективной», а к той реальности, которая отражена в сознании (и в языке) героя, стратегия описания возможного мира должна быть особенно тесно связана с модальным планом текста.
Сложность явления, стоящего за этим термином, требует начать изложение с анализа существующих концепций и уточнения нашего понимания дискурса.
Понятие дискурса в современных гуманитарных науках принадлежит к числу центральных. Поэтому почти с самого начала этот термин стал многозначным. Приведем две дефиниции этого понятия:
1) «Дискурс — многозначный (здесь и далее курсив мой. — С.Л.) термин лингвистики текста, употребляемый рядом авторов в значениях, почти омонимичных. Важнейшие из них: 1) связный текст, 2) устно-разговорная форма текста; 3) диалог; 4) группа высказываний, связанных между собой по смыслу; 5) речевое произведение как данность — письменная или устная» [Николаева 1978: 467]
2) «Дискурс — многозначное понятие, введенное структуралистами.» Далее излагается понимание дискурса как семиотического процесса, реализующегося в различных видах «дискурсивных практик», как специфического способа организации речевой деятельности [Ильин 1992: 50]
Итак, даже не в обзоре литературы в монографии, а в словарях терминов постулируется расплывчатость понятия (понятий?), стоящего за словом дискурс. Иногда указывается даже на некорректность использования этого термина в литературе и неправомерное расширение его толкования [Майнхоф 1999]. Действительно, область его определения в работах разных исследователей охватывает такие понятия, как текст (фрагмент текста), речевое (речемыслительное) произведение, речевая деятельность, функциональный стиль. Некоторые авторы, наоборот, обозначая одно из понятий, за которыми в современной науке закрепился термин дискурс, вводят иные термины — например, «коммуникативный фрагмент» [Гаспаров 1996], «сверхтекст» [Купина 1995], «речевое поведение» [Винокур 1993]. По-видимому, именно нечеткость значения этого термина и вызывает отказ от него. Однако, думается, при всех различиях толкований слова дискурс все же можно увидеть за ним некое единое, пусть и очень широкое, содержание. Поэтому, как это было сделано выше в обзоре литературы по модальности, представляется целесообразным рассмотреть понятие дискурса в связи с родственными ему понятиями.
2.1. Дискурс, речевое произведение и текст. Ранняя лингвистика текста часто понимает под дискурсом текст (отрезок текста), обращая внимание прежде всего на аспект его смысловой связности. Показательны в этом отношении работы, опубликованные в выпуске «Новое в зарубежной лингвистике», посвященном лингвистике текста. Так, В.А. Кох ставит перед дискурсивным анализом задачу «обнаружить структурные модели единиц, больших, чем предложение, и составные элементы которых включают не только субъект, глагол, объект и т. д.» [Кох 1978: 149]. Таким образом, речь здесь идет о том, что в 70—80-е годы рассматривалось как объект лингвистики текста. Далее исследователь разводит дискурсивные и недискурсивные тексты. Дискурсивным, по В.А. Коху, является текст, «который содержит проявления одного и того же конкретного мотива» [Кох 1978: 149] (сквозной темы, объединяющей несколько предложений). Ясно, что «недискурсивные тексты» современная наука просто не назовет текстами, то есть дискурсивность в этом понимании становится неотъемлемым признаком любого текста. И. Беллерт понимает дискурс как «последовательность высказываний S1... Sn, в которой семантическая интерпретация высказывания S1 ...зависит от интерпретации высказываний в последовательности S1, ... Sj−1), т. е. «адекватная интерпретация высказывания, выступающего в дискурсе, требует знания предшествующего контекста» [Беллерт 1978: 172]. О необходимости рассматривать предложения как составляющие единицы более высокого уровня, а именно дискурса, говорит и Б. Палек [Палек 1978]. Те же тенденции прослеживались и в отечественном языкознании, например, в книге В.А. Звегинцева [Звегинцев 1976] и в статье И.З. Новоселовой и И.Ф. Турука [Новоселова, Турук 1981]. Итак, можно сделать следующий вывод: дискурс в этих работах рассматривается как контекст, необходимый для понимания отдельного предложения-высказывания — пока еще только лингвистический.
Однако довольно быстро приходит интерес и к экстралингвистическому контексту, связанный прежде всего с работами Т.А. ван Дейка [ван Дейк 1989]. Дискурс изучается уже не как текстовое окружение предложения, а как текст «в совокупности с экстралингвистическими — прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами», а то и вовсе как речь, выступающая в качестве «компонента, участвующего во взаимодействии людей и механизмах их сознания» [Арутюнова 1990: 137]. Отождествление же дискурса и текста к настоящему моменту устарело. Напомним точку зрения М.Я. Дымарского, который разводит дискурс и текст по следующим признакам: процесс / результат, невоспроизводимость / воспроизводимость, неспособность / способность к накоплению информации, и подчеркивает, что текст — это особая, «упакованная» коммуникация [Дымарский 1999: 33—44]. В целом соглашаясь с этой точкой зрения, укажем на следующие обстоятельства:
1) не последнее место в структуре дискурса занимают различные формулы и тексты, значимые для него (например, лозунги в составе советского политического дискурса), то есть какие-то части дискурса воспроизводимы;
2) вероятно, дискурс, являясь языковым отражением определенных способов мышления, все же представляет собой форму хранения информации, хотя и иную, чем текст; по-видимому, можно считать, что если текст хранит информацию фактическую, то дискурс — операциональную, включающую в себя правила построения и интерпретации высказываний в определенной ситуации.
В ряде современных исследований излагается точка зрения, в соответствии с которой дискурс рассматривается как процессуальная ипостась речемыслительного произведения, соотносящая последнее с актом его создания говорящим и восприятием слушающим [Диалектика текста 1999; Дымарский 1999; Семантика, грамматика, дискурс 1998; Шаймиев 1999]. Особенно показательной в этом отношении представляется работа В.П. Руднева, который пользуется понятием художественный дискурс и оговаривает необходимость введения этого термина, рассматривая дискурс как «текст в его живом семантическом и прагматическом движениях — в контексте говорящего автора, слушающего — читателя и породившей их культуры» [Руднев 1996: 4], — и при этом практически анализирует категории художественного текста, но постоянно обращается к их дискурсивному аспекту. Думается, перед нами еще одно свидетельство нерасторжимости этих понятий.
2.2. Дискурс, мышление и стиль. Соотнесение первых двух понятий связано, думается, прежде всего с идеями французского структурализма и постструктурализма, сформулированными в приведенном выше определении И.П. Ильина, а также в [Греймас, Курте 1983] и в [Современный философский словарь 1996]. Это понимание дискурса отражено и во второй части приведенного выше определения Н.Д. Арутюновой. При взгляде с этой точки зрения уже намечаются две стороны дискурс. Первая — собственно лингвистическая (И.П. Ильин ссылается на определение Ж.-К. Коке: «сцепления структур значения, обладающие собственными правилами комбинации и трансформации» [Ильин 1992: 50]), определяющая близость его к таким понятиям, как функциональный стиль, идиостиль, текст, речевая деятельность. Вторая же сторона — философско-культурологическая, для которой дискурс становится телом человеческой мысли, воплощением базовых ментальных структур разных исторических эпох — эпистем [Фуко 1996]. Человеческое мышление невозможно вне языка, значит, всю человеческую деятельность можно свести к «дискурсивным практикам» отдельного человека, научного направления, группы людей и целого общества. Однако, когда антропоцентрическое направление в лингвистике стало господствующим, когда наука задалась вопросом о том, чем же определяются «правила комбинации и трансформации» языковых единиц в речевой практике, возникла необходимость связать речевые произведения с ментальными структурами, породившими их, и с областями неязыковой реальности, которые они обслуживают. Здесь уместно привести замечание П.Б. Паршина [Паршин 1996], который указывает на существование омонимов дискурс1 (в лингвистическом понимании) и дискурс2 (в общегуманитарном понимании) и отмечает, что дискурс2 вернулся в лингвистику и оказался рядом с уже существовавшим в ней дискурсом1, причем некоторые элементы этих понятий совпадают. (Ср. замечание в [Кибрик 1994] о невозможности оставаться в пределах языка при изучении дискурса.)
Результатом этого соединения стали лингвистические исследования дискурса конкретных областей человеческой деятельности, например, дискурсов политики и средств массовой информации [Баранов 1997; Баранов, Казакевич 1991; Баранов, Паршин 1990; Вежбицка 1993; Вовк 1995; Водак 1997; Политический дискурс 1999; Проскуряков 1999; Шейгал 1998], науки [Михайлова 1997, 1998; Рябцева 1992; Шаймиев 1999], педагогики [Карасик 1998; Милованова 1998], рекламы [Домовец 1999; Кочетова 1998], художественной литературы [Буянова 1998; Руднев 1996; Флоря 1995], а также делового [Сыщиков 1998] и спонтанного [Седов 1998] дискурсов, дискурсов определенной общности людей [Голубева-Монаткина 1997; Земская 1998; Крысин 1989; Макаров 1997], дискурса конкретной языковой личности [Ляпон 1995]. Таким образом понимаемый дискурс близок к понятию стиля (вспомним здесь и статью К. Гаузенблаза, который с совершенно иных позиций указывал на особую роль, которая должна принадлежать стилистике в типологии речевых произведений (discourse) [Гаузенблаз 1978]) и, конечно, возникает вопрос о соотношении этих понятий. Характерно, что Ю.С. Степанов, например, не видит разницы в объектах исследования отечественных стилистов и зарубежных исследователей дискурса того же периода [Степанов 1995]. Представляется, что на современном этапе это две стороны одного и того же явления: дискурс — это диктуемые речевой ситуацией и намерениями говорящего коммуникативные стратегии, которые «на выходе» могут дать особое употребление языка, то есть стиль. Однако, поскольку не учитывать эти стратегии нельзя, использование первого термина представляется более удобным: дискурс шире стиля, более подвижен, чем стиль. Очень плодотворным видится представление о дискурсе как о полевой структуре, соединяющей в себе речевые жанры, одни из которых для него прототипичны, а другие маргинальны. (Так, например, в политическом дискурсе парламентские дебаты являются одним из центральных жанров, а интервью с ученым-политологом ближе к периферии, т. к. сочетает черты дискурсов политики, средств массовой информации и науки) [Шейгал 1998]. Таким образом, речевые жанры и их языковые различия, по-видимому, будут более адекватно описаны с помощью понятия дискурса, чем с помощью понятия стиля.
Другой гранью исследований дискурса является анализ ментальных структур, определяющих эти речевые стратегии [Левин 1998]. Укажем на то, что дискурс, будучи речевым выражением мыслительных процессов, имеет фреймовую структуру (ср. обзор в [Александрова 1999]), и на то, что, наряду с языковыми, в нем содержатся такие компоненты, как цели, ценности, стратегии [Карасик 1999].
Более подробно остановимся на соотношении дискурса и возможного мира. Приведем часть определения, данного В.З. Демьянковым: «...произвольный фрагмент текста... часто, но не всегда концентрируется вокруг некоторого опорного концепта; создает общий контекст, описывающий действующие лица, объекты, обстоятельства, времена, поступки и т. п., определяясь не столько последовательностью предложений, сколько тем общим для создающего дискурс и его интерпретатора миром, который строится по ходу развертывания дискурса... Исходная структура для дискурса имеет вид последовательности элементарных пропозиций, связанных между собой логическими отношениями конъюнкции, дизъюнкции и т. п. Элементы дискурса: излагаемые события, их участники, перформативная информация и «не-события», т. е. а) обстоятельства, сопровождающие события; б) фон, поясняющий события; в) оценка участников событий; г) информация, соотносящая дискурс с событиями» [Демьянков 1982: 7]. Итак, здесь ключевым становится, по существу, понятие возможного мира. Дискурс в таком случае видится как совокупность текстов, за которыми стоит особый возможный мир, определяющий лексику, грамматику и семантику, истинность / ложность высказываний, этикет и пр., то есть в конечном счете — особый язык в языке [Степанов 1995; Левин 1999]. Возможный мир в этом понимании обозначает особую ментальность. Подчеркивается, что только в определенном дискурсе высказывание приобретает смысл.
Здесь возникает вопрос о соотношении сознательного владения дискурсом как подъязыком данного языка и влияния дискурса на мышление, речевое и неречевое поведение индивида. О.Г. Ревзина, говоря о предполагаемом предмете лингвистики дискурса [Ревзина 1999], предлагает различать два аспекта дискурса:
1) субъектный дискурс как продукт целенаправленной речевой деятельности человека (в этом ключе возможно изучение языковой личности, идиостиля писателя);
2) бессубъектный дискурс — понятие, близкое понятию «языкового существования», которое использует Б.М. Гаспаров [Гаспаров 1996] (кстати, характерно, что термином дискурс, очень естественным для обозначения подобных явлений, исследователь не пользуется).
2.3. В заключение этого краткого обзора еще раз подчеркнем: многозначность термина дискурс — это не несколько означаемых за одним означающим, а акцентируемые разными исследователями стороны одного означаемого, различные ракурсы исследования речевого произведения. К однозначности дискурс, по-видимому, невозможно свести принципиально, как невозможно свести к ней любое центральное понятие любой науки. Делая объектом исследования дискурс, исследователь неизбежно опирается и на текст (высказывание), который является результатом дискурса, и на отобранные его автором отдельные языковые единицы. Правда, целью все-таки, скорее всего, является описание определенной ментальности, стоящей за дискурсом, и определяемых ею стратегий речевого поведения. Не претендуя на то, чтобы сформулировать собственное определение дискурса, обозначим его как высказывание (комплекс высказываний), которое может рассматриваться в следующих аспектах:
1) соотнесенность с определенным возможным миром;
2) соотнесенность с речевой ситуацией;
3) соотнесенность с автором и читателем (говорящим и слушающим);
4) процессуальность;
5) определенная установка на восприятие, или «правила чтения», которые адресант формирует у адресата;
6) особые правила использования языковых единиц;
7) наличие специфических языковых единиц или большая или меньшая частотность употребления тех или иных языковых единиц.
Признаками 1, 2 и 3 определяется наличие признаков 4 и 5 и далее — 6 и 7 (последний, впрочем, не жестко обязателен). Различные типологии дискурса могут строиться на основании одного из этих признаков. Этим определится и угол зрения на данное явление.
В нашем исследовании рассматриваются два аспекта дискурса:
1) сознательная (в большей или меньшей мере) коммуникативная стратегия, направленная на формирование определенного модуса восприятия у слушателя / читателя;
2) языковое выражение определенной ментальности.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |