В настоящее время существует довольно большой объем литературы, посвященной тем или иным проблемам текстовой модальности, и можно выделить несколько направлений в решении вопросов, названных выше.
1.1. Прежде всего, существует направление, идущее от И.Р. Гальперина и во многом перекликающееся с идеями, изложенными в его книге. [Гальперин 1981; Белик 1996; Вихрян 1990; Гогулан 1988; Горделий 1989; Дашевская 1985; Донскова 1981; Михневич 1986; Муравьева 1988; Муханов 1994; Попова 1996; Самойленко 1989; Усачева 1989, 1996; Устин 1994]. Условно это направление можно назвать стилистическим. В работах этого направления делается попытка перенести на текст традицию так называемого «широкого понимания модальности» [Виноградов 1950; Шведова 1960; Петров 1982]. Например, сам И.Р. Гальперин пишет, что, поскольку художественный текст имеет дело с вымышленной реальностью, то его модальное значение обязательно оказывается ирреальным, следовательно, основная объективно-модальная оппозиция — реальность / ирреальность — теряет свое значение1. Таким образом, можно говорить только о субъективной модальности художественного текста. В понимании субъективной модальности И.Р. Гальперин опирается на концепцию Н.Ю. Шведовой: «К широкому кругу субъективно-модальных значений относятся значения усиления (подчеркивания, акцентирования), экспрессивной оценки, уверенности или неуверенности (определенности или неопределенности), принятия или непринятия (согласия или несогласия) и ряд других» [Грамматика современного русского литературного языка 1970; § 1399]. Таким образом, компонентом модальной семантики текста становятся все проявления субъективности вплоть до тех, которые выходят за пределы вербальной информации [Муханов 1994]. В настоящее время в этом ключе проводятся исследования «авторской модальности» [Вихрян 1990; Гогулан 1988; Дашевская 1985; Лыкова 1990; Попова 1996; Якимец 1998], что восходит к концепции «образа автора», предложенной В.В. Виноградовым [Виноградов 1976]. Модальностью, таким образом, называют основной стилеобразующий фактор текста. Получается, что мы имеем дело даже не с многозначным термином, а с омонимами — настолько различно понимание грамматической и текстовой модальности.
Ни в коей мере не отрицая значимости этих работ и признавая правомерность и даже необходимость обращения при изучении модальности — особенно текстовой — к другим модусным категориям, все же приведем некоторые возражения. Действительно, широкие определения модальности («отношение высказывания к действительности с точки зрения говорящего», «отношение говорящего к высказыванию») допускают включение в эту категорию самых разных видов отношений. Между тем субъективный аспект языка гораздо шире, чем модальный, — поскольку языковая семантика по природе своей интерпретационна [Бондарко 1992; Демьянков 1994] — и природа таких явлений (и когнитивная, и лингвистическая), как усилительность, оценочность и модальность, различна. Общим является только то, что все они относятся к модусным категориям. Представляется, что правы те лингвисты, которые возражают против такого подхода и включают в категорию модальности лишь те значения, которые находятся в сфере операторов действительности / возможности / необходимости или передают степень достоверности некоторой информации ([Панфилов 1977; Бондаренко 1979]; см. также статью В.В. Виноградова, который указывал на возможность сближения этих значений, но в то же время критиковал концепцию Ф. Брюно, включавшего в число модальных, например, такие значения, как опасение и ожидание [Виноградов 1950]). Именно при переходе к тексту становится очевидной спорность такого расширения: если модальная оппозиция реальность / ирреальность исключается из рассмотрения, но включаются в число модальных такие значения, как эмотивность, экспрессивность, усилительность, а также образность, то оказывается, что одна языковая категория, когда она анализируется в тексте, заменяется рядом совершенно других.
Точка зрения, согласно которой сближаются эти категории, оправданна: модальность действительно является одной из субъективных категорий языка и может коррелировать с остальными (см., например, [Трунова 1991]), но остальные субъективные категории должны рассматриваться именно в одном ряду с модальностью, а не как включенные в нее. Средства, которыми выражаются эти категории, как мы постараемся показать, могут участвовать в формировании модального плана текста, но это происходит благодаря наличию в них других, а не только экспрессивных и усилительных сем, и при их рассмотрении в качестве средств выражения модальности текста необходимо четко обозначать, что в их употреблении относится именно к модальной сфере. Анализ же такого взаимодействия, особенно в художественно тексте, может быть очень плодотворным.
1.2. Существует и другое направление в исследовании текстовой модальности — грамматическое [Баудер 1977; Василенко 1984; Ваулина 1988, 1992; Власов 1996; Гусарова, Пяткина 1990; Денисова 1993; Дмитриева 1981; Дьяченко 1996; Зверева 1983; Иванчикова 1973; Ляпон 1979; Москальская 1981; Нагорный 1994; Немец 1989; Развина 1996; Сергунина 1990; Столярова 1985]2. В рамках этого направления исследуется функционирование средств, входящих в языковое ФСП модальности, в тексте и взаимодействие модальных значений отдельных высказываний, образующих текст. Понятно, что этот подход помогает в решении одного из важнейших вопросов, связанных с модальностью текста: определении грамматических механизмов создания модального единства текста. Однако представляется, что эти механизмы очень индивидуальны, и нельзя решать этот вопрос по отношению к тексту вообще. Кроме того, этот подход — «снизу», от языковой единицы (а он при грамматическом подходе к модальности текста неизбежен даже в тех случаях, когда декларируется необходимость пути от текстового фрагмента или целого текста [Москальская 1980]), — при переходе от исследования функций отдельных единиц в тексте к исследованию семантического компонента целого текста должен сочетаться с другим подходом — «сверху», от текста, и тогда может оказаться, что, кроме общеязыковых, в тексте есть и другие средства выражения модальности, без участия которых модальная семантика текста не может быть понята. Поэтому представляется, что хотя такой подход действительно выработал эффективную методику изучения функционирования грамматический средств выражения модальности в тексте, привлекательную прежде всего своей строгостью (которую, кстати, можно применять или, по крайней мере, учитывать и в анализе не только грамматических единиц), использование только этой методики на современном этапе будет ограничивать исследователя.
1.3. Очень важный подход к изучению модальности текста — это рассмотрение роли говорящего как создателя модального плана текстового фрагмента. Понятно, что модальные значения зависят от того, кто выступает в качестве модального субъекта, чьими глазами увиден данный фрагмент действительности. Модальность (и предложения, и текста) обязательно изучается с учетом точки зрения говорящего, но полисубъектность художественного текста делает этот момент особенно важным. В той или иной мере точка зрения говорящего учитывается во всех работах по текстовой модальности, но центральным понятием она является в работах [Ильенко 1989; Лыкова 1990; Новикова 1987; Пушкарева 1998; Соболева 1997; Солганик 1984; Тураева 1982, 1986, 1989, 1994; Худяков 1990]. Именно субъективно-модальный аспект, по Г.Я. Солганику, наряду со структурно-семантическим, является главным в организации текста. Модальность, как и любое другое субъективное языковое значение, не задается a priori, а зависит исключительно от видения мира и знаний говорящего. Именно в этом смысле используются термины «субъективная модальность» (Г.Я. Солганик) и «оценочность» (С.Г. Ильенко). Принципиальная множественность модальных субъектов в художественном тексте и, как правило, доминирование одного из них позволили С.Г. Ильенко и вслед за ней И.Н. Лёвиной [Лёвина 1988] говорить об особой категории художественного текста — перцептуальности, «пропущенности» действительности через сознание персонажа.
1.4. При рассмотрении роли говорящего в создании модального плана текста мы неизбежно сталкиваемся не только с тем, как модальный субъект выражает свое отношение к действительности, но и с тем, какая именно действительность им оценивается. Ясно, что реальность в художественном тексте иная, чем реальность, окружающая нас. Конечно, художественная реальность является объектом литературоведческого исследования [Борев, Андреева 1988], но ее лингвистическая интерпретация — один из важных аспектов исследования текста. Как относится художественная реальность к действительной? Однородна ли художественная реальность? Можно ли выделить внутри художественной реальности какие-либо «подреальности»? Существует ли в художественном тексте ирреальность в чистом виде, если реальности в нем, строго говоря, не существует? Подобные вопросы выводят нас к связи модальности текста и референции, и неслучайно, что существуют работы, в которых рассматриваются вопросы, общие для модальности и референции [Гуревич 1989; Падучева 1996: 385—394; Шмелев 1995, 1987], а А.Г. Баранов в числе различных модальностей текста выделяет референтивную [Баранов 1993]. На основании референтивных показателей построена модальная типология текстов в работе Н.Ф. Иртеньевой [Иртеньева 1989].
С сопряжением модальности текста и теории референции связано применение к анализу данной категории текста понятия возможных миров. Эта теория, в логике разработанная Я. Хинтиккой [Хинтикка 1980а, б], как известно, в последнее время очень популярна в филологии, и существуют работы, в которых обсуждаются возможности ее использования для анализа различных языковых явлений [Иванов 1981; Черемисина 1992]. Применительно к модальности текста она используется в работах З.Я. Тураевой и ее учеников, а также А.Г. Баранова [Баранов 1993; Емельянова 1995; Малышева 1991; Медведева 1986; Медведева 1991; Медведева 1986; Тураева 1994, 1982, 1989]. При таком подходе художественный текст оказывается системой смещенных (относительно реального мира) актуального (актуальных) и возможных миров, причем отсчет возможных миров идет не относительно действительного мира, а относительно одного из текстовых миров (актуального мира W), в котором находится некто а (модальный субъект), имеющий набор знаний о действительности и «эпистемических альтернатив к миру W» [Хинтикка 1980б], и на основании этих альтернатив формируется система возможных миров текста. В некоторых случаях соотношение миров в тексте постоянно, в других оно может меняться. Изменение этого соотношения зависит от того, кто в данном текстовом фрагменте выступает в качестве модального субъекта, происходит ли смена модальных субъектов по ходу повествования, в одном или в разных мирах текста находятся модальные субъекты, и каковы представления модальных субъектов о действительности.
1.5. Кроме этих направлений, существует еще одно, в рамках которого модальность рассматривается в кругу других аспектов изучения текста: функциональной типологии текстов, стилистики, прагматики [Муравьева 1988; Палей 1989], некоторых литературоведческих проблем (жанра, литературного направления и т. п.). Модальность текста определяется, в частности, функционально-смысловым типом речи [Медведева 1991; Третьюхина 1985], стилистической принадлежностью, [Бубнова 1984], жанром (Ср. классификацию жанров с преобладанием реальной и ирреальной модальности в [Тураева 1989]).
В рамках этого направления рассматриваются средства выражения модальности в тех или иных типах текстов [Горделий 1989; Донскова 1981; Лапп 1989; Лыкова 1990; Медведева 1986; Миронова 1990; Муравьева 1988; Новоставская 1995; Таривердиева 1989; Зверева 1983].
Примечательны и попытки рассмотрения модальной семантики текста в связи с некоторыми проблемами поэтики с позиций скорее литературоведческих, чем лингвистических [Тодоров 1978; Гаспаров 1993: 28—29].
Итак, в настоящее время накоплено довольно много наблюдений, касающихся текстовой модальности, и существуют некоторые обобщения — модальные типологии текстов [Баранов 1993; Иртеньева 1989; Шатков 1974; Тураева 1989, 1994]. Можно говорить о том, что к настоящему времени как раз накоплен необходимый научный потенциал, который позволил бы перейти к изучению текстовой модальности с учетом всех перечисленных выше факторов — субъектной структуры, референции, языковой организации, стилистических и прагматических особенностей. Модальность — как языковая, так и текстовая, — связана практически со всеми проявлениями личности говорящего в речевом произведении, и исключение любого из этих аспектов сделало бы анализ неполным, хотя, конечно, категория модальности настолько сложна, что доминировать в пределах одного исследования будет, скорее всего лишь один из аспектов, названных выше.
Примечания
1. Избежать неоправданного смешения категорий и, следовательно, неправомерного расширения значения термина модальность, думается, помогла бы исследовательская абстракция — различение взгляда на текст изнутри и снаружи. Тогда можно было бы рассматривать соотношения реального / ирреального и других модальных значений художественного текста, не принимая во внимание ирреальность художественной действительности по отношению к объективному миру, поскольку это ирреальность отнюдь не языковая.
2. Нужно сделать оговорку, что работы этого раздела довольно условно объединены названием «грамматические». В него включены и общетеоретические работы [Москальская 1981; Немец 1989; Ляпон 1979; Ваулина 1984, 1992; Сергунина 1990], и такие, где функционирование языковых средств выражения модальности исследуется скорее на материале текста, чем в тексте, т. е. без учета собственно текстовой специфики [Дьяченко 1996; Нагорный 1994; Развина 1996], и работы, выдержанные в стилистическом ключе [Баудер 1977; Власов 1996; Иванчикова 1973].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |