Глава четвертая. Испытание памятью

«Женька погиб! — вдруг вскрикнула Тася, впервые и глубоко осознав гибель на войне любимого брата. — Что с мамой, с отцом? Они могут не перенести это!» — рыдая, голосила она. И слезы, слезы... До полной вымотанности, усталости. До расслабления. Придавленная бедой с мужем, память ожила... 22 февраля Михаил получил удостоверение, в котором говорилось о том, что «врач Булгаков в Вяземской городской земской больнице выполнял свои обязанности безупречно». Тася вспоминала: «Да, лечил, иногда через силу, в полузабытьи, но честно, как мог...»

Мысли перенесли Тасю к неизбежной встрече с Варварой Михайловной, к объяснениям с ней. Миша еще выглядел плохо. Что ожидало ее в Киеве? Не дай бог, свекровь упрекнет, зло и грозно: «Я говорила, что вам не надо жениться! А вы меня не послушали. До чего довела сына?!» Тася страшилась этих укоров, которые, без сомнения, будут звучать как обвинительный приговор на суде. Она любила Мишу — даже тогда, когда он был страшен; ревела, оплакивая свою судьбу, но любила. Она вспомнила, как безумно ревновала его к молодой помещице, жившей напротив Вяземской больницы в полуразвалившемся доме. Когда Михаил уезжал по вызову, Тася посматривала в окно, минует ли он дом помещицы или остановится у покосившейся калитки. Однажды остановился. Думала, что с ума сойдет. Но, к счастью, он скоро вернулся. Видимо, передавал какие-то лекарства. Потом Тася приказала себе не смотреть в сторону этого дома. И ревность, кажется, исчезла. А может, и это было ошибкой. Лучше знать горькую правду. Поставить вопрос напрямую: я или она? Но Тася даже не представляла себе, как сможет жить без Миши. Неужели он способен, в состоянии порвать их отношения? Столько пережили вместе, и вдруг — разрыв. В уме эта мысль не укладывалась, зато в голове зрела другая: что случится, если ему встретится не разорившаяся помещица, а богатая и обольстительная женщина? На богатство Миша не позарится... Но устоит ли против соблазна новизны, против красоты? «Лучше об этом не думать», — решила Тася. Потом она вспомнила, что на одном из окраинных, заброшенных кладбищ обнаружила надгробную плиту, которую муж поставил жене, указав на граните, что прожил с женою в любви и согласии сорок два года пять месяцев и два дня. На дни считал время, проведенное с супругой. «Сейчас такую любовь не встретишь», — услышала она за спиной кряхтенье старика. «Почему? — возразила Тася. — И сейчас есть настоящая любовь. Верная и единственная». Старик попытался рассмеяться, но вместо этого раскашлялся, махнул рукой и зашагал прочь.

Однажды вспомнилось приятное: радость близости с Мишей, когда они на бобслейных санях неслись по ледяной трассе, не задевая ограждений, набирая скорость, и Миша говорил ей: «Покрепче обнимай! Будет меньшим сопротивление воздуха!» И она прижималась к нему изо всех сил, казалось, что они составляют одно целое, неразделимое, и хотя время на трассе не фиксировалось, но среди катающихся царило непререкаемое мнение, что они самая быстрая и ловкая пара, мчат по ледяному желобу словно прикованные друг к другу.

Вспомнилось и другое — возвращение в Никольское, в марте. Озеро перед селом почти оттаяло, и другого пути добраться до него не было. Лошади неохотно вошли в воду, двигались медленно. И тут Тася ощутила, что ее лошадь все глубже и глубже погружается в воду. Михаил был уже далеко. Не дозовешься. Обувь сразу намокла, ледяная вода проникла под одежду. Ощущение было премерзкое. Казалось, что спасения нет, и неожиданно в памяти всплыли все несчастья: и Мишина болезнь, и бесконечная беготня по заснеженным улицам от аптеки к аптеке, затем унылое возвращение домой и злой взгляд Миши: принесла или нет? И думы о ребенке, который мог бы быть у них... мог бы... Для кого жить? Мише она нужна в основном как медсестра, отец и мать далеко, и от этого она гибнет и плачет ночами. Зачем ей такая жизнь? Лошадь перестала сопротивляться и уже коснулась мордой воды, недовольно сопя. Но тут Тася увидела сгорбленную спину Михаила. Он тяжело ступал по пожухлой траве и медленно, но упорно выходил на берег. Бледный. Поникший. Никому не нужный. «Как?! — возмутилась ее душа. — А мне? Я его жена! Неужели был прав старик на кладбище, утверждавший, что сейчас нет настоящей любви? Есть! Я докажу это. Я спасу Мишу!» Тася рванула повод с такой силой, что не ожидавшая столь резкого посыла лошадь рванулась и выскочила из ила. Испуганно раздувая ноздри, она выбралась на берег, а Тасю охватил такой прилив добрых чувств к Михаилу, что даже он это почувствовал, обернулся и уголками губ улыбнулся ей.

Из Вязьмы поехали в Киев. Поезд прибыл по расписанию, но Тасю и Мишу никто не встречал. В городе уже были немцы, правда, вели они себя более или менее спокойно. Был март 1918 года. Михаил о своей болезни помалкивал, но его бледность и нервозность не могли ускользнуть от взгляда Варвары Михайловны.

— Что это с ним? — грозно посмотрела она на Тасю. Узнав правду, Варвара Михайловна назидательно изрекла: «Время сложное. Меняется жизнь. Молодые, неокрепшие души не справляются... У кого роман с кокаином, у кого с морфием. Но это еще никого не спасло от реалий жизни. Я ведь вас предупреждала, что вы чересчур молоды, слишком мягки и нежны для брака с моим сыном... Теперь сами расхлебывайте эту историю. И не просите у меня помощи. Все, что произошло с Михаилом, было без меня. И очень надеюсь, что вы ему поможете. Я по вашим глазам вижу, что вы до сих пор любите его. Похвально.

— А разве могло быть иначе? — удивилась Тася. — Миша выздоровел. Почти... Он резко уменьшил прием доз морфия.

Варвара Михайловна улыбнулась:

— Это там, в глубинке, было трудно с наркотиком. В Киеве он продается в любой аптеке. Боритесь за мужа и моего сына. — Голос у Варвары Михайловны неожиданно дрогнул. — Я тебе сочувствую, Тася...

Михаил не любил большевиков за их несбыточные, ложные обещания принести счастье всему трудовому миру. Может, от этого у него сдали нервы — и он вернулся к прежней привычке. Тася не знала, что с ним делать. Бросить — ни в коем случае. Но как спасти? Сначала бегала по аптекам, а потом, собрав волю в кулак, заявила: «Миша, в аптеках записали твой адрес, фамилию. Сказали, что собираются отнять печать. На этот раз — очень серьезно. Я больше по аптекам ходить не буду!»

Миша побледнел как умирающий. Он больше всего на свете боялся потерять печать. Без нее он не смог бы практиковать.

Постепенно Михаил стал осознавать, что с наркотиками шутки плохи. Ему приходилось трудно, но он терпел, потому что рядом была не только преданная, любящая жена, а мать, братья и сестры, считавшие его надеждой семьи. И ему было стыдно. И еще, как верила Тася, помогло ему предначертание Божье, совершить в жизни такое, чего еще никому не удавалось. Тася была убеждена в этом и молила Бога о спасении мужа. И она так думала не зря. Над дверями кабинета Миши появилась табличка: «Доктор Булгаков. Лечение венерических болезней». И деньги на оборудование кабинета она достала моментально, продав столовый серебряный сервиз — один из свадебных подарков матери. Тася была уверена, что Миша станет в Киеве известным врачом. Быть может, его великое предначертание в другом — она точно не знала, но была безумно рада, что он вернулся к жизни. Улыбался. Шутил. Стал прежним Мишей.

Испытанные Тасей унижения, страхи и обиды не могли сразу исчезнуть из ее сознания. Но она подумала: «Память не только мучает, но и учит. И самое страшное не длится вечно». И впервые улыбнулась спокойно и радостно, как в старое беспечальное время.

В доме Булгаковых снова стала собираться молодежь. Звучали песни, шутки. «Юрий Гладыревский пел «Эпиталаму», ухаживал за Верой, — вспоминал друг Михаила Николай Гладыревский, — они пропадали где-то вместе с Михаилом, у них были какие-то дела, думаю, что дамские... Но я ничего об этом не знал, и никто не знал...» Николай ошибался. Тася была в курсе «общих» дел, но заранее дала себе зарок не упрекать Михаила своими подозрениями — боялась погубить отношения с мужем, решила подождать, пока они полностью восстановятся. Тася вспоминала: «Я помогала Михаилу во время приема — держала руку больного, когда он впрыскивал ему неавальварсан. Кипятила воду... Горничной уже не было. Обед готовили сами — по очереди. После обеда — груда тарелок. Как наступает моя очередь мыть, Ваня надевает фартук: «Тася, ты не беспокойся, я все сделаю. Только мы с тобою потом в кино сходим, хорошо?» И с Михаилом ходили в кино — даже при петлюровцах. Раз шли — пули свистели под ногами, а шли».

Тася понимала, что процесс лечения долог и труден, единицам удается избавиться от наркомании. Но она была терпелива. Тем не менее, когда на нее обрушился град несчастий — умер отец, брат Володя ушел на базар и не вернулся, другой брат — Николай — скончался от сыпного тифа, — она была удивлена, что Миша даже не вспомнил их, не помянул добрым словом, не пожалел ее. Глотая слезы, Тася как-то заметила Михаилу:

— Ты помнишь, как играл с папой в шахматы?

— Помню, — отозвался Михаил, — он средне играл. Я ему иногда специально проигрывал, чтобы он не расстраивался.

— Он тебя очень любил. Цепь подарил, столовое серебро, а мама — золотой браслет, чтобы мы жили в достатке.

— Хорошие люди, — согласился Михаил, но даже не подошел к плачущей жене. Не утешил ее.

Тася не понимала, почему они перестали жить в любви и согласии, как до заболевания Миши. Проклятый недуг сделал его раздражительным и порой даже грубым. Но страшнее того, что пережила Тася во время пика его заболевания, уже не должно повториться. В доме Булгаковых становилось все веселее, почти как несколько лет назад. Но Михаил все-таки изменился, стал суеверен, часто спрашивал, даже по незначительному поводу: «Клянешься смертью?!» Тася вздрагивала от этих слов, ведь она всегда говорила и говорит правду, кроме тех случаев, когда пыталась вылечить его. Неужели он помнил это? Зачем ей обманывать любимого мужа. И требование такой страшной клятвы иногда пугало и обижало ее. Наверное, все его суеверия — побочные рецидивы перенесенной им трудноизлечимой болезни. И вдруг редкий, очень приятный для Таси случай — Миша рассказал ей о том, что видел, но еще даже не записал, наверное очень потрясенный увиденным. В «Белой гвардии» этот эпизод выглядит так: «В ночь со второго на третье февраля у входа на центральный мост через Днепр два хлопца волокли человека в разорванном черном пальто с лицом синим и красным в потеках крови, а пан куренной бежал с ним рядом и бил его шомполом по голове. Голова моталась при каждом ударе, но окровавленный уже не воспринимал, только ухал... «А, жидовская морда! — исступленно кричал пан куренной. — К штабелям его, на расстрел!»

В глазах Михаила было столько горечи и разочарования, что, окончив рассказ, он тяжело вздохнул:

— Человек ни за что убивает человека. Иногда мне кажется, что самое страшное на земле чудовище — это человек. Внешне он может выглядеть даже неглупым и незлым, но если даст волю своим низменным звериным инстинктам, то может стать хищным зверем.

Неожиданно глаза Михаила холодно заблестели, что бывало с ним во время болезни. Тася испугалась и тут же перевела разговор на другую тему: «Ходили мы с твоими сестрами по селам обменивать старые вещи на крупу. Одна из покупательниц мне говорит: «Я о це хочу» — и показывает на золотую браслетку... Потом на обратной дороге хохотали до упаду, вспоминая эту женщину и ее слова: «Я о це хочу!»

— Губа не дура, — заметил Михаил и углубился в размышления.

Тася, чтобы не мешать ему, тихо вышла из комнаты. Он в задумчивости этого не заметил.

В Киеве часто менялась власть. Его должны были мобилизовать врачом, в военное время следовало строго подчиняться приказу. Михаил не был монархистом, но считал, что власть для него существует одна, при которой он и его родители получили специальность, работу, при которой он и Тася закончили гимназии, он стал врачом, этой власти он подчинится беспрекословно. Миша взял в руки газету об организации Добровольческой армии. В отделе «Хроника» 14 декабря 1918 года киевские газеты напечатали приказ генерала Деникина о подчинении ему всех войск на территории России и мобилизации всех офицеров.

Татьяна Николаевна в воспоминаниях утверждала, что интеллигенция в основном ждала белых. Генерала Бредова, гордо восседавшего на белом коне, встретили хлебом-солью. Обстановка была торжественная. Вернулась законная власть.

Тасю удивляло и раздражало, что Михаил не показывал ей тогда ничего из того, о чем писал, как будто не доверял ее вкусу или стеснялся, считая свои сочинения далекими от совершенства. Но она никогда не высмеивала их, какими бы они ни оказались. Даже плохие похвалила бы, как первые попытки писательства, к тому же она считала, что лучше писать хоть как-то, чем возвращаться к наркотику. Как и у каждого человека, у Михаила были сильные и слабые стороны. Увы, слабости поддаться легче. Быть же всю жизнь сильным, волевым, целеустремленным — удел единиц. Тася, видя Михаила за письменным столом, все чаще ловила себя на мысли о его высоком предназначении. Может, оно обяжет его быть сильным, хотя бы в своих рамках. Не говоря уже о том, что он захочет сохранить семью. Она верила в его любовь, верила, что их любовь поможет ему избавиться от недуга.

В 1919 году, когда в Киев пришли белые, Булгаков получил распоряжение о демобилизации на фронт в качестве врача. Тася провожала его на вокзале, но перед этим, сама не зная почему, попросила сводить ее в кафе, которое пользовалось в Киеве весьма дурной репутацией. Видимо, хотела проверить его чувства к себе. Михаил всерьез обиделся: «Я на фронт ухожу, а ей, видите ли, кафе понадобилось! Какая ты легкомысленная!»

— И влюбленная в тебя по уши! — улыбнулась Тася.

Потом, на перроне, они целовались, целовались исступленно, как в последний раз. И Михаил буквально впивался в ее губы. Ей это было приятно. Значит, по-прежнему любит и даже ревнует. Поезд загудел, возвещая об отходе, и на душе у Таси стало печально и тревожно. И Михаил побледнел, обнял ее нежно, словно боялся потерять. Они оба поняли, что он уезжает на войну. В страшную неизвестность.

Дальнейшую свою жизнь Тася представляла плохо, одно лишь явно осознала — что единственным светлым пятном в ее жизни оставался Михаил. Она жена военного врача и на возвращение к прежнему укладу жизни, к земству, надеяться не приходилось.

— Не может же война продолжаться вечно?! — в отчаянии спросила у Миши Тася.

— И мы невечны, — через силу улыбнулся Михаил, — наше офицерство научилось воевать с чужеземцами, а как получится со своим народом — не знаю... Ты меня жди, Тася! О плохом не думай! Слышишь, не думай! — прокричал он уже с подножки вагона.

Она шла домой и повторяла его слова как заклинание: о плохом не думай, о плохом не думай... Но иногда сердилась на свою память:

— Какая навязчивая и противная. Все равно я буду ждать тебя, Миша. У нас с тобой в жизни было больше хорошего, чем плохого. Была и есть любовь. Бог с нею, с памятью. Я люблю тебя, Миша!

То, что не сохраняет личная память человека, сохраняют его документы: книги, письма. Очень характерно и точно о положении тех лет в Киеве писал Илья Эренбург в своей знаменитой книге «Люди, годы, жизнь»: «Никто не знал, кто кого завтра будет расстреливать, чьи портреты вывешивать, а чьи прятать. Какие деньги брать, а какие постараться вручить простофиле».

Предвоенная жизнь в Киеве, война и последующие события потрясли юную душу Михаила, и это позднее без всяких сантиментов отразилось в его произведениях. Позже Надя записала: «Татьяна Николаевна пережила с М.А. все трудности вступления в самостоятельную жизнь, годы империалистической войны, затем скитания, жизнь в селе Никольском и Вязьме, переезды, материальные недостатки, каторжную работу в начале литературной деятельности...» Надя была уверена в любви Таси к Мише, в неимоверном ее интересе к нему, она знала слова Таси и приводила их дословно: «Она сказала, что будет там, где он, и не иначе». Миша в свою очередь заботился о юной супруге и даже в Никольском, будучи тяжелобольным и конфликтуя до крупных ссор с супругой, пытавшейся отучить его от вредной привычки, он, по воспоминаниям друга жизни скрипача Саши Гдешинского, обижался до глубины души на пугающую черствую натуру сельчан, которые, пользуясь его неоценимой помощью как врача, отказали в продаже полфунта мяса, когда заболела его жена...»

Человеческая память избирательна, и хотя она отсекает малозначимые в жизни факты, некоторые из них продолжают храниться в глубине сознания и неожиданно всплывают на поверхность. Одному из интервьюеров Татьяна Николаевна поведала, как они с Мишей однажды отбивались от обнаглевших крыс, бросавшихся на них, травили их сулемой. И тут же с волнением вспомнила случай, когда братья Михаила — Николай и Иван — выбили из его рук браунинг, из которого он целился в нее. И тут же оправдывала мужа — он играл, убивать не собирался. Болен был, сильно... наркотик кого угодно с ума сведет...

Любовь творит чудеса. Тася проводила на фронт Гражданской войны исцеленного ею молодого врача Михаила Афанасьевича Булгакова.