Миша решил выбрать самую блестящую профессию, с точки зрения людей того времени. Он станет врачом. А там... будет видно. Но в его сознании рождались сюжеты, образы людей с необычными судьбами. «Тянет к писательству, — ставит он себе диагноз, — я не обманул Надю». Но сначала надо обрести профессию, при которой он сможет построить семью. Счастье, что они с Тасей любят друг друга беззаветно, беспечально, что настроены на одну душевную волну. Смерть Льва Толстого, отлученного от церкви, взволновала их обоих до глубины души. Они много переписываются. Об этом периоде их жизни сохранились записи в дневнике Надежды: «30 августа 1912 года: Миша вернулся en deux с Тасей. Как они оба подходят по безалаберности натур [потом поправлено: «по вкусам, по стилю»]. Любят они друг друга очень, вернее, не знаю про Тасю, но Миша ее очень любит» 16 декабря 1916 года сделано примечание: «Теперь бы я написала наоборот»). «В Киеве я зашла в нашу квартиру за книгами. Тася в большой шляпе. У Миши экзамены — последний срок... Беспокойная он натура, и беспокойная у него жизнь, которую он сам по своему характеру себе устраивает. Изломала его жизнь, но доброта и ласковость, остроумие блестящее, веселость незлобивая, когда его не раздражают, остаются его привлекательными чертами... Гостившие у нас два дня Миша и Тася произвели много шума, гама и хохоту... Дело идет к свадьбе».
Запустив учебу, этим доставив и себе, и семье немало волнений, вдохновленный Тасей, Михаил продолжил учебу в университете. Тася безумно радовалась за него. Варвара Михайловна теперь не бросала на нее косые, осуждающие взгляды, как еще совсем недавно.
Рядом с Тасей Михаил чувствовал себя увереннее, и, хотя тяжело переживал смерть отца, жизнь после этого не казалась ему бесконечно прискорбной. Мише не хотелось бесконечно грустить, когда рядом была Тася. По нечетным субботам устраивались журфиксы — собиралась для развлечения молодежь. Коля играл на гитаре, Ваня — на балалайке. Пели, шутили, танцевали. Веселье прекратилось после отъезда Таси. Миша писал ей, что готов приехать в Саратов, чтобы увидеться — даже на несколько минут, увидеться и тут же сесть в обратный поезд. Накал его чувств к Тасе был невероятен. Брат матери, дядя Коля, дал ему двадцать пять рублей, и на Рождество Миша прибыл в Саратов. Произошла трогательная встреча на вокзале. Миша покрывал лицо Таси поцелуями, преподнес ей шикарный букет цветов. На влюбленных обращали внимание прохожие, удивленно кивали головами: «Это надо, чтобы в наше время так любили! Как безумные! Значит, есть еще на свете настоящая любовь!»
Родители Таси встретили Михаила приветливо и любезно. И хотя жизнь в семье Лаппа была не столь весела и разнообразна, как в доме Булгаковых, Миша этого не заметил. На Рождество устроили елку, пели, танцевали, но больше сидели за столом, обсуждая житейские дела. И Миша, чувствуя серьезность проблем, даже не пытался шутить или лицедействовать. К тому же был полностью поглощен Тасей. Ему выделили отдельную комнату, но он больше времени бывал в Тасиной спальне, куда никто и никогда в их присутствии не заходил. Всем было понятно, что Тася скоро уедет в Киев. Евгения Викторовна подарила дочери золотую браслетку, состоящую из мелких колечек, очень красивую, удобную для руки. У замка на пластинке была выгравирована буква «Т» — Михаил часто брал эту браслетку у Таси — как амулет, приносящий счастье. И что интересно, через десяток лет эта браслетка спасла их от голода. (Историю — и весьма необычную — этой драгоценной вещи бойкие тележурналисты вырвали из моей предыдущей книги о Булгакове, как, впрочем, и многие другие факты, и создали телефильм, показанный миллионам зрителей, автором сценария которого они, разумеется, объявили себя. Сделал телепередачу, основанную на фактах из моей книги, Савелий Крамаров. Видимо, надо писать так, как Булгаков, чтобы рука литературного вора не поднялась на кражу. Отступление это необходимо для читателей, могущих принять настоящего автора за плагиатора.)
Миша признался Тасе, что очень огорчен, видя, как вскоре после смерти отца его мама стала принимать ухаживания доктора Воскресенского.
В своем дневнике Надежда позже писала: «Миша стал терпимее с мамой — дай Бог... У Миши созрело желание со временем стать писателем. Миша жаждет личной жизни и осуществления своей цели... Мне хотелось бы, чтобы исполнились его планы, чтобы он спокойно и счастливо зажил с Тасей... Хочется посмотреть, как закончится близкая к развязке эта эпопея — дай Бог, чтобы вышло по их, по-хорошему...» А по-плохому выйти не могло, несмотря на противоборство свадьбе сына со стороны Варвары Михайловны. И Надя, и младший брат Михаила Ваня были явно благожелательны к Тасе.
Писатель Константин Паустовский, учившийся в одной с Михаилом гимназии, записал:
«Семья Булгаковых была очень хорошо известна в Киеве — огромная, разветвленная, насквозь интеллигентная семья. Было в этой семье что-то чеховское от «Трех сестер» и что-то театральное. Булгаковы жили на спуске к Подолу против Андреевской церкви — в очень живописном киевском закоулке. За окнами их квартиры постоянно слышались звуки рояля, и даже пронзительной волторны, голоса молодежи, беготня и смех, споры и пение. Такие семьи с большими культурными и трудовыми традициями были украшением провинциальной жизни, своего рода очагами передовой жизни. Не знаю, почему не нашлось исследователя (может, потому, что это очень трудно), который проследил бы жизнь таких семей и раскрыл бы их значение для одного какого-нибудь города — Саратова, Киева или Вологды. То была бы не только ценная, но и увлекательная книга по истории русской культуры».
Появиться она не могла. Наступило советское время, при котором любое положительное упоминание о дворянской семье, было делом опасным. Тасе повезло — она попала в эту дружную, бурлящую мыслями, импровизациями и весельем интеллигентную семью до Октябрьского переворота, разбросавшего родных по России и миру, где на родине лицам дворянского происхождения приходилось не созидать, творить, а выживать. В прямом смысле этого слова.
Осень 1912-го и зиму 1912/13 года Миша и Тася провели вместе, почти не расставались. Ходили в театр, раз десять слушали Фауста, знали наизусть — и каждый раз получали удовольствие.
Мать Михаила однажды пригласила Тасю к себе в комнату.
— Не женитесь, ему еще рано.
— Но мы любим друг друга.
— Это не ответ, — стояла на своем Варвара Михайловна.
— Я ему не мешаю учиться, — покраснела Тася, что смутило Варвару Михайловну. Она задумалась, устремив взгляд в окно, потом спросила, бледнея и нервничая:
— Что-нибудь случилось?
— Ничего, — тихо ответила Тася.
— А где деньги, что прислал отец на свадьбу, на подвенечное платье?
— Разошлись. Сама не знаю куда.
— Не знаешь, — укоризненно вздохнула Варвара Михайловна и прекратила разговор. Она боялась услышать от Таси то, о чем подозревала, и не без оснований. Тася была беременна. Это чувствовалось по особенному вниманию Михаила к невесте, когда он старался вести ее под руку даже на небольших подъемах и спусках. Деньги, присланные отцом Таси, не могли разойтись столь быстро. Значит, ушли на врачебное вмешательство, на аборт, — Варвара Михайловна мыслила логично.
Миша нанял самого дорогого гинеколога в городе. Ему и отдал деньги. Тася решилась на аборт без особых раздумий и страха. Не хотела, чтобы мама Михаила обвинила ее в том, что она, забеременев, принудила сына к свадьбе, или в том, что маленький ребенок будет мешать занятиям Михаила в университете. Молодые рассуждали легкомысленно, считая, что у них будет еще один ребенок или даже два-три. Времени для этого достаточно. Какие их годы... Михаил поддерживал Тасю, но сомнения не покидали его. Он, как будущий врач, уже знал, что при аборте могут возникнуть осложнения, после которых другого ребенка может не быть. Он не предупредил об этом Тасю, надеясь на мастерство гинеколога и боясь разволновать невесту, а также усугубить недоброжелательное отношение к ней матери. Аборт прошел удачно. Михаил радовался, майские лучи озаряли его лицо. Тогда ему и в голову не пришло, что по состоянию здоровья он сам потом не сможет иметь детей. И упустил единственный шанс стать отцом, о чем впоследствии очень горевал, особенно в последние годы жизни... А тогда... Согретый майскими лучами, он был счастлив и гнал от себя прочь плохие мысли. Поляк Голомбек открыл биллиардный зал с восемью столами. Недалеко от зала была пивная. Тася, Михаил и друзья пропадали там почти все свободное время. И вот однажды, проигрывая партию, Михаил посмотрел на Тасю. Она была обворожительна и притягательна, хотя и грустна, сопереживая его неудачной игре. Он любил ее до безрассудства, и тут страшная мысль поразила его: неужели он разрешил Тасе сделать аборт, лишив себя и ее счастья уже сейчас иметь ребенка. Ему стало жутко от этой мысли, он не должен был поступать столь эгоистично и жестоко. Миша разволновался, но тем не менее доиграл партию.
— Ты расстроился от проигрыша? Завтра победишь! — улыбнулась Тася.
— Завтра может быть поздно! — нервно произнес он, озадачив Тасю и странным ответом, и несвойственным ему грубым тоном. Вечером он предложил ей попробовать кокаин.
— Зачем? — спросила Тася.
— Нужно. Я будущий врач и должен знать, как действует этот препарат на больного, — не глядя ей в глаза, сурово произнес Михаил.
После кокаина у Таси возникло отвратительное чувство, стало тошнить. Спросила у Михаила:
— Ну как ты? А мне плохо...
— А я... я спать хочу, — неопределенно ответил он и уснул.
Утром, проснувшись, она снова спросила его:
— Как ты себя чувствуешь?
— Да так, — отвечает он, — так себе. Этот препарат не для меня. Не понравился.
— Слава богу! — улыбнулась Тася. — Мне тоже не понравился!
Перед свадьбой, еще из Саратова, Тася послала в Киев заявление о приеме на Высшие женские курсы. Ответ был положительный. Заявление было предлогом поехать в Киев. Николай Николаевич понял это и сказал, что будет присылать дочери пятьдесят рублей в месяц. За ней приехал Михаил. Где-то купил медное обручальное кольцо и напугал Евгению Викторовну: «Вы что, обвенчались? Тайком от всех?» Тася еле успокоила ее.
В залах Городской аудитории открылась художественная выставка. Саратов гордился одним из старейших и крупнейших в России музеем и хорошим училищем живописи, где готовили художников барбизонской школы и мастеров боголюбовской иконы. Выставлялись даже супрематисты, смущавшие иных саратовцев загадочными геометрическими начертаниями, сделанными суриком и сажей. Мише и Тасе выставка понравилась. «Есть движение мысли», — заметил Михаил. «И своеобразие», — добавила Тася.
Она была горда за своих земляков, даже разрумянилась после слов Миши. Несколько раз они гуляли по саду Онегина. В саду росли пальмы, обрамлявшие бассейн, подсвеченный лампочками, чтобы вечером было видно плавающих по кругу жирных стерлядей. В гротах из ноздреватого камня, обвитого плющом, на лавочках флиртовали парочки. Струнный оркестр играл попурри из «Травиаты». Михаил подпевал ему и казался Тане таким счастливым и спокойным, каким ранее бывал редко.
— Я жених! Твой жених! Твой! — выпалил он. — От одной мысли об этом захватывает дух!
Тане передавалось его состояние и верилось, что эта благодать продлится вечно. Свадьбе с ее ритуальными подробностями оба не придавали значения. Таня позже вспоминала:
«Фаты у меня, конечно, не было, подвенечного платья — тоже. Мама приехала на венчание — пришла в ужас. У меня была полотняная юбка в складку. Мама купила белую блузку, белые туфли. Мы обвенчались в 1913 году, после Пасхи. Почему-то под венцом хохотали ужасно. Наверное, от счастья. Домой после церкви ехали в карете, много было цветов. Мы пообедали, посидели и потом пошли в свою комнату на Рейтарскую. Я помню, как зимой мы все катались на американских горках, бобслей... Знаете, такие с виражами горки. Мчишься по ледяному желобу в санях, прижавшись друг к другу, и страшно и приятно. Потом насквозь мокрые приходили на Рейтарскую и там сушились. Вот и все. Так что все было очень скромно. Венчались-то 26 апреля 1913 года, в день празднования трехсотлетия основания дома Романовых. Михаил хотел купить какой-нибудь сувенир, выпущенный к юбилею, но раздумал — лишних денег не было. «Мы свою династию сообразим!» — пошутил он.
В выписке консистории говорится, что «М.А. Булгаков 25 апреля 1913 года вступил в брак с дочерью действительного статского советника Николая Николаевича Лаппа — Татьяной, девицей, двадцать одного года от роду. Таинство брака в Киево-Печерской Добро-Николаевской церкви совершил священник А.А. Глаголев с причтом, а поручителями были: Г.И. Богданов и Платон Петрович Гдешинский, студент Константин Петрович Булгаков и ученик семинарии А.П. Гдешинский».
Михаил улыбнулся: «Пять дней до мая не дотянули. Пустяки. Даже не чувствуется».
Жили хорошо, как и до свадьбы, скромно, но дружно. Забот прибавилось, но они не испугали. Еще до замужества она работала в Саратове классной дамой в реальном училище и вспоминала: «Знаешь, Миша, ученицы у меня были все такие здоровые, выше и толще, чем я. На Законе Божьем батюшка заставлял их что-то повторять и на меня показывает пальцем: «И вы повторите...» Они как засмеются: «Это наша классная дама!» И вели они себя ужасно... Я приходила с работы домой, не могла ни с кем даже разговаривать, так уставала...»
После свадьбы, успокоившись, Михаил не пропускал ни одного занятия, ходил в библиотеку — в конце Крещатика у Купеческого сада тогда открылась новая общественная библиотека с хорошим читальным залом. Булгаков эту библиотеку очень любил. Занимался много. Изучал медицинские книги. Как-то сказал Тасе: «Плохим специалистом в медицине вообще быть нельзя. Ну еще можно быть средним инженером или техником, а врачом — нельзя. Врач занимается главным — здоровьем людей. И я стану хорошим врачом. Тебе за меня никогда стыдно не будет!» Тася нередко ходила с ним в библиотеку и, пока он занимался, читала Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Мопассана, Гюго, Бунина, Мережковского, Гиппиус... Самообразовывалась. Вот что она позже рассказывала о послесвадебных месяцах:
«Мы ходили в кафе на углу Фундуклеевской, в ресторан «Ратус». Вообще Миша к деньгам так относился: если есть деньги — надо их сразу использовать. Не был транжирой. Хотел доставить мне удовольствие. Если последний рубль и стоит тут лихач — сядем и поедем. Или один скажет: «Так хочется прокатиться на авто!» — тут же другой говорит: «В чем же дело? Давай поедем!» Мать ругала нас за легкомыслие. Придем к ней обедать — ни колец, ни цепи моей, что родители на свадьбу подарили. «Ну, значит, все в ломбарде!» — «Зато мы никому не должны!» Михаил давал уроки. А мне отец присылал 50 рублей в месяц. 10—15 рублей платили за квартиру, остальное все сразу тратили... Ни разу не ссорились, потому что любили друг друга беззаветно и душевно ни в чем не расходились... Я училась первую половину года, затем бросила. Говорила всем, что мне учеба не нужна, а на самом деле не хватало денег, чтобы платить за нее. Может, поступила легкомысленно. Могли бы экономить на еде, на развлечениях, на лихачах... Михаил уверял, что всегда сможет обеспечить меня. А вышло-то... Что теперь говорить. Очень жалею, что не получила образование. Ведь, не занимаясь, я в чем-то отставала от мужа... Учение напрягает и развивает ум. Молодая была. Тогда об этом не задумывалась...» У братьев Михаила судьба не сложилась. Они были военными и ушли с белыми войсками. Николай попал в Загреб, выучился на врача. Переписывался с Мишей. А Ваня не успел закончить гимназию. Николай пытался помочь продвинуть произведения Михаила на Запад. Ваня играл на балалайке во второсортных парижских кабаках. Раньше хорошие стихи писал, но бросил. Пристрастился к выпивке. Неожиданно пропал. Николай начал его искать. Стал известным врачом, но бросил работу ради поисков брата. Ходил по кафе, трущобам и даже притонам. Зимой сильно простудился и умер. Миша горевал, потеряв братьев. А у меня в памяти остались слова Вани: «Тася, ну сделай мне ребенка. Я его нянчить буду». Мужей сестер Миши репрессировали, потом реабилитировали, посмертно. Распалась замечательная семья. Лишь у Михаила была я. Называл меня верной и преданной подругой. Я иногда обижалась: «Не подруга я тебе, а жена».
На Рождество Тася поехала в Саратов. На поездку двоим не хватало денег. Миша сказал: «Поезжай одна, а я буду сидеть и заниматься. Никуда без тебя ходить не буду, даже бриться». Приезду Таси родные очень обрадовались. Накупили ей всяких хороших вещей, а мать подарила золотую цепь в палец толщиной, очень длинную, как веревка. Таня привезла в Киев массу еды. Миша действительно не брился. У него выросла смешная рыжая бороденка. Он тут же побрился и вместе с Тасей пошел к Варваре Михайловне, а потом к себе на Рейтарскую — пировать.
В Киеве начало Первой мировой войны прошло не очень заметно. Запасы продовольствия, одежды и медикаментов были столь велики, что не могли сразу исчезнуть и дать повод для паники. Тася ходила в маленький магазин «Лизель» на Крещатике. Там были ветчина, колбасы, сосиски, масло... И все в большом ассортименте. И цены на продукты сразу не изменились. Но Миша бродил хмурый, поникший, объяснил свое состояние Тасе, когда мимо них проходили идущие на вокзал солдаты.
— Почти мои ровесники. А домой вернутся не все... Понимаешь?
Посмотрел на жену пронзительно, увидел навернувшиеся на ресницах слезы и крепко обнял.
Они понимали друг друга с полуслова. Миша это очень ценил. Лето они провели в Саратове. Здесь Михаила поджидала своеобразная врачебная практика. Евгения Викторовна была патронессой небольшого госпиталя — на двадцать коек. Михаил был оформлен в госпиталь медбратом, и, наверное, это спасло его от демобилизации. Принимал раненых, делал им перевязки. Тася кормила раненых. Повара давали ей два огромных ведра с едой, и она тащила их раненым — на пятый этаж. Возвращалась домой усталая до предела. Михаил не раз говорил ей: «Поработала, и хватит». Но на следующий день она снова поднимала наверх тяжеленные ведра.
Вернувшись из Саратова, остаток лета молодые прожили на даче, куда их пригласила Варвара Михайловна, а потом переехали на Андреевский, 38, где им сдал комнату Иван Павлович Воскресенский. Когда были деньги, обедали в ресторане, когда не было — в студенческой столовой, где кормили весьма неплохо и вкусно. Потом Тася обзавелась спиртовкой и дома жарила бифштексы, варила кофе. Вспоминала: «Господи! Тогда я ничего не умела. Такая дура была... А Михаил стал заниматься еще серьезнее. Интересовался всеми медицинскими вопросами, помимо библиотеки в конце Крещатика, он ходил в библиотеку Духовной семинарии на Подол». Зачем — жене не объяснял. Интересовался жизнью Христа. Писательская жилка не давала покоя. Зрела в голове история Христа и Пилата. Еще задолго до написания «Мастера и Маргариты» Михаил уговорил брата Николая съездить в Иерусалим, прислать ему открытки с видами города, описания его. И потом по этим материалам письменно воссоздавал жизнь древнего города. Об этом Тася не знала и до последних дней никто не ведал, пока французы не раскопали в архиве Николая переписку братьев.
Михаил посещал все занятия, не рвался только на лекции и практику в анатомическом театре. Зрелище не из приятных. Тася следила, чтобы он не пропустил ни одного занятия. Если он долго дежурил в анатомичке, приносила ему еду. «Дома занималась хозяйством, покупала продукты, готовила. Надо было заботиться о нем». Забота о муже стала смыслом ее существования. Она принимала его родных и товарищей. Вспоминала: «...Как-то мы гуляли — я, Михаил и Саша Гдешинский. Зашли в какой-то магазин. Там очень красивые гравюры висели. Одна мне понравилась. Там голая женщина была изображена, но очень красивая, очень хорошо сложена. И я все любовалась, какая красивая картина. Саша Гдешинский купил и преподнес мне. Михаил так обозлился! «Выбрось эту картину! Моей жене друг преподносит голую женщину!» Я свернула холст и положила за шкаф. Вскоре Михаил и Саша помирились. Хорошие были у Миши друзья. Интересно проводили вечера, много пели, играли, Миша — на пианино. Я была счастлива. Любила Мишу, во всем слушалась, но однажды, опьяненная счастьем, все-таки допустила оплошность. По молодости лет, по глупости. Это когда согласилась принять кокаин, вместо того чтобы устроить скандал. Мы жили мирно, никогда не ссорились, но тут я должна была проявить характер, зная, какие от наркотика бывают беды. Один раз я видела Мишу пьяным. В день, когда он закончил университет. «Знаешь, я пьян», — признался он мне, придя домой. «Тогда ложись». — «Нет, пойдем гулять».
И они гуляли по городу до самого утра.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |