Дорогой Викентий Викентьевич!
При сем посылаю Вам два билета (для Вас и супруги Вашей) на «Дни Турбиных»1.
Кроме того, посылаю первые 50 рублей в уплату моего долга Вам.
Только вчера начал небольшими порциями получать гонорар (громадные суммы забрали крупные мои кредиторы и в первую очередь — Театр). Только этим объясняется моя задержка в уплате Вам.
Посылаю Вам великую благодарность, а сам направляюсь в ГПУ (опять вызвали)2. Искренно преданный Вам
М. Булгаков.
Примечания
Впервые: Знамя. 1988. № 1. Печатается по указ. изд.
1. Премьера «Дней Турбиных» состоялась 5 октября 1926 г. В октябре пьеса прошла 13 раз, в ноябре — 14 раз. Успех был колоссальный, и злобу она вызвала невероятную.
Первыми с успехом поздравили Булгакова актеры и друзья. К сожалению, дневниковых записей о премьере «Дней Турбиных» сохранилось очень мало, но они в какой-то степени были компенсированы воспоминаниями очевидцев. П.А. Марков: «Когда возвращаешься воспоминаниями к «Дням Турбиных» и к первому появлению Булгакова в Художественном театре, то эти воспоминания не только для меня, но и для всех моих товарищей остаются одними из лучших: это была весна молодого советского Художественного театра. Ведь, по чести говоря, «Дни Турбиных» стали своего рода новой «Чайкой» Художественного театра... Спектакль «Дни Турбиных» вызвал необыкновенно шумный отклик. Многочисленные жаркие дискуссии, выступления в печати, сопровождавшие «Дни Турбиных», доказывали взрывчатую силу пьесы... Для мхатовцев отрицательные отклики со стороны прессы были совершенно неожиданны...» Ф.Н. Михальский: «Пришел день первого представления. Пришла слава и громадный успех. Турбинцы, как и Москвин после первого спектакля «Царя Федора», проснулись на другой день «известными актерами» — так заговорили о них в Москве. Но вместе с успехом у зрителей пришли и газетные рецензии. Сколько огорчений, волнений и тревог принесли они и автору, и театру... И [все же] «Дни Турбиных» вошли в репертуар театра. Очереди за билетами с кануна дня представления, бесконечные обращения от организаций и отдельных лиц, аплодисменты и вызовы в зрительном зале — все это создавало радостную и праздничную атмосферу в театре». Л.Е. Белозерская: «Шло 3-е действие «Дней Турбиных»... Батальон разгромлен. Город взят гайдамаками. Момент напряженный. В окне турбинского дома зарево. Елена с Лариосиком ждут. И вдруг слабый стук... Оба прислушиваются... Неожиданно из публики взволнованный женский голос: «Да открывайте же! Это свои!» Вот это слияние театра с жизнью, о котором только могут мечтать драматург, актер и режиссер» (см.: Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988).
И все же это лишь воспоминания, которые не могут воспроизвести всех оттенков той атмосферы, которая царила вокруг спектакля. Через несколько дней после премьеры в прессе произошел взрыв. Это был взрыв чудовищной разрушительной силы. Сигналом к погрому послужила статья А. Орлинского «Гражданская война на сцене МХАТ» (Правда. 9 окт.), в которой один из руководителей Главреперткома призывал «дать отпор булгаковщине» (заметим, что мгновенно дается определение «враждебному» явлению, то есть наклеивается ярлык, который смыть практически невозможно). И как по мановению волшебной палочки, во всех газетах и журналах появились статьи, заметки, рецензии, фельетоны, в которых просматривалась одна и та же физиономия — физиономия победившего хама. Характерны и заголовки глумливых пасквилей: «Против булгаковщины. Белая гвардия сквозь розовые очки» (А. Орлинский), «Дни, которые потрясли театральную общественность» (О. Литовский), «Суд над «Днями Турбиных»» (П. Кр[асно]в), «Театральная политика советской власти» (М. Бройде), «Фальшивый вексель гр. Булгакова» (Ст. Асилов), «Неудачная инсценировка» (М. Загорский), «Досадный пустяк...» (Мих. Левидов), «Долой «Белую гвардию»» (М. Гольман и др.) и так далее. Лучше всех точку зрения победившего хама выразил А. Безыменский в своем «Открытом письме»: «...этих людей (Турбиных. — В.Л.), благородных и негодяев, мы... расстреливали. Мы расстреливали их и на фронтах и здесь могучей рукой, именуемой ВЧК и руководимой нашим замечательным Феликсом...» Весь смысл «письма» заключался в абсолютном убеждении его автора и ему подобных в том, что они имеют право расстреливать людей, не желающих уничтожать свое отечество и превращаться в порабощенный скот. «Расстреливали и будем расстреливать!» — вот лозунг того времени.
Булгаков внимательно прочитывал все эти материалы, аккуратно вырезал их из газет и журналов, кое-какие фразы подчеркивал в них, а затем подклеивал в альбомы — тематические и общие. И составлял списки своих врагов («чтобы знали!»). Первый из списков так и назывался — «Список врагов М. Булгакова по Турбиным».
Следует отметить, что постановка «Дней Турбиных» не только всколыхнула прессу и различные идеолого-политические организации, но и усилила поток «информационных бумаг» в учреждения политического сыска. Эти бумаги отличались от газетных статей большей информативностью и более глубокой аргументацией. Некоторые фрагменты из этих «сводок» мы приводим ниже.
«Безусловной злобой дня в нашем газетно-журнальном мире является постановка «Дней Турбиных» Михаила Булгакова.
Прежде чем говорить о самой пьесе, я остановлюсь на личности Михаила Булгакова. Что представляет он из себя? Да типичнейшего российского интеллигента, рыхлого, мечтательного и, конечно, в глубине души «оппозиционного». Булгаков появился на московском горизонте летом 1922 года и начал работать в ряде журналов, а также московском отделении берлинской газеты «Накануне». Ряд удачных бытовых фельетонов сделал ему имя («Самогонное озеро», «Записки на манжетах» и др.).
Позже Булгаков поступает правщиком материала и фельетонистом в «Гудок». Параллельно с этим он пишет ряд рассказов и «Белую гвардию». Он близок с Лежневым и Ал. Толстым. Успех «Белой гвардии» дает мысль Булгакову переделать рассказ в пьесу. Последняя удалась Булгакову с чисто технической, формальной стороны очень хорошо. Алексей Толстой говорит пишущему эти строки, что «Дни Турбиных» можно поставить на одну доску с чеховским «Вишневым садом» (каковы информаторы были в ОГПУ! — В.Л.). При безусловных художественных достоинствах (в прессе об этом не было сказано ни слова. — В.Л.), пьеса Булгакова никчемна с чисто идеологической стороны. «Дни Турбиных» смело можно назвать апологией белогвардейцев (вот она, формулировка, ставшая одной из самых ходовых в ругательных статьях. — В.Л.). Кому это нужно — Булгаков из кожи лезет вон, чтобы доказать, что некоторые из офицеров белых армий были людьми приличными. Допустим, что это и так. Тем хуже для них: если добрые офицеры «проливают» кровь и хотят закабалить трудящихся — они ничуть не отличаются от злобных петлюровцев... Как можно отнестись к тому, что на сцене гостеатров каждый день публично восхваляются бывшие контрреволюционеры? Да, безусловно это соблазн, никому не нужный. Гетманщина, Добрармия — это достояние истории, а не театральных подмостков».
Заметим попутно, что не составляет особого труда определить автора этой «корреспонденции», отиравшегося около Ал. Толстого, М. Булгакова и других писателей. Не делаем этого лишь потому, что надеемся на дальнейший приток рассекреченных документов из архивов ОГПУ.
Нетрудно заметить, что в ОГПУ стекалась довольно «объективная» информация, отражающая мнение не только советской прессы, но и «обывательских масс». Фигура же Булгакова приобретала уже политическое звучание.
Это очень хорошо поняли и за пределами России, особенно в русском зарубежье. И раньше в газетах русской эмиграции мелькала фамилия Булгакова в связи с появлением в печати «Роковых яиц» и «Белой гвардии» (романа). Но после премьеры «Дней Турбиных» внимание к писателю возросло многократно. Так, милюковская газета «Последние новости» (1926. 21 окт.) поместила большой материал под заголовком «Преступление МХАТа». В нем сообщалось, что «поставленная в МХТе пьеса Булгакова «Дни Турбиных» вызвала крайнее возмущение коммунистов. В «Комсомольской правде» выступил поэт А. Безыменский с открытым письмом, в котором он обвиняет МХТ в том, что этой пьесой театр одобрил убийство белыми его брата в 1918 году». И далее газета приводила почти полностью это письмо, а также цитировала другие статьи из большевистской прессы. Никаких собственных оценок газета пока не стала давать, и это понятно: коммунистов милюковцы не любили, а белогвардейцев еще больше.
Чрезвычайно важный материал был опубликован в рижской газете «Сегодня» (1926. 18 нояб.) под названием: «Иностранцы на премьере «Турбиных» в Московском Художественном Театре». Подзаголовки были весьма красноречивы: «Билеты распродаются путем жеребьевки». — «Несмотря на цензуру!» — «Шеффер о роли немцев на Украине». — «Подлинный героизм». — «Как разделились мнения коммунистов». — «Публика безмолвствует».
Приводим текст газеты с сокращениями, тезисно.
«Последняя постановка МХТа «Дни Турбиных», новая пьеса даровитого молодого советского писателя Булгакова, некоторые очерки которого мы приводили на столбцах «Сегодня», продолжает служить темой дня в Москве.
Корреспондент газеты «Берлинер Тагесблат» Пауль Шеффер свидетельствует, что вся пьеса «в прошлом» и написана с большой любовью к этим людям прошлого... По поводу того, что немцы в пьесе оставляют украинцев на произвол судьбы, Шеффер, конечно, утешает себя тем, что немцы будто бы всегда изображаются в русской литературе черными красками... Офицеров показывают за семейным столом, где много пьют и много шумят. Они поют гимн старой России, гимн царя, и это — великое достижение постановки Станиславского (выделено здесь и далее нами. — В.Л.). В пьяном разгуле он топит и в то же время оживляет некогда святые слова этого гимна.
Много подлинного героизма, говорит Шеффер, неиспорченной свежести и безусловно приличия, приличия прежде всего. И при этом без всякой надуманности, без малейшей тенденции!.. Пьеса в высшей степени правдивая. Постановка Станиславского совершенно не укладывается ни в какие рамки обыкновенных требований критики, несмотря на то, что в пьесе заняты главным образом молодые, самые молодые артисты Художественного театра, и успех очень велик!
Шеффер не скрывает, что в тексте пьесы цензура произвела большие подчистки. В Москве даже определенно известно, какие места зачеркнуты. Он указывает на некоторые вычеркнутые фразы, рисующие Турбиных светлыми тонами, например, такие выражения, как «Турбины никогда не лгут». Русский гимн, по замыслу автора, должен был исполняться благоговейно, без участия алкогольных паров...
Во всяком случае, подчистки цензуры не могут изменить впечатления, которое производит пьеса. «Белый офицер», который большевистскими авторами обязательно рисуется в самых мрачных красках, в качестве убийцы и разбойника, тут выступает героем пьесы и ни секунду не производит отрицательного впечатления.
Неужели в этом не скрывается коварный вопрос:
«Для чего же собственно...»
Так вопрошает Пауль Шеффер, но тут же, боязливо озираясь, решает задобрить своих московских хозяев замечанием, что нынешние российские властители, очевидно, больше не боятся возможности зарождения таких сомнений. Но весьма некстати он тут же рассказывает о тех спорах, какие «Дни Турбиных» вызвали в советских кругах.
На генеральной репетиции присутствовал весь цвет коммунистического Олимпа во главе с Рыковым. В то время как члены партийного большинства (имеются в виду прежде всего Сталин, Рыков, Ворошилов. — В.Л.) допускали возможность постановки, оппозиция (кто был в оппозиции в это время и кто орудовал в ОГПУ и командовал прессой — хорошо известно. — В.Л.) выступила решительным ее противником.
Слухи... Допускали даже, что постановка «Турбиных» — своего рода провокация: чекисты желают убедиться, кто и как из публики будет реагировать на пьесу, чтобы потом иметь возможность совершить быструю расправу. Утверждают еще, что Станиславский пригрозил закрытием театра, если ему запретят постановку «Турбиных»... Станиславский потому так хорошо поставил пьесу, что симпатизирует героям «Дней Турбиных».
Но как бы то ни было, из этих статей и слухов публика сделала выводы и переполняет театр. Она сидит в антрактах взволнованная, но молчаливая...
...Краткий обзор ситуации, сложившейся после постановки «Дней Турбиных», хотелось бы закончить еще одним письмом из оккупированной России, которое было опубликовано в парижской газете «Возрождение» 12 мая 1927 г. под заголовком «Театр в советских тисках». В нем говорилось: «Кажется, ни в одной отрасли искусства не царит такого откровенного и грубого произвола, как в области театра. Авторы, актеры, режиссеры и директора театров совершенно беззащитны, и нужно быть, по меньшей мере, Станиславским, чтобы вступить в борьбу с цензурным засильем.
Когда на последней генеральной репетиции новой пьесы «Конец Турбиных» Булгакова (автора изумительной по остроте и глубине сатиры «Роковые яйца») пьесу собирались запретить, Станиславский пригрозил, в случае закрытия, немедленно закрыть театр и распустить труппу. «Цензоры» струсили перед таким мировым скандалом и разрешили постановку пьесы... только театру Станиславского.
Но ведь Станиславский на всю Россию один...
Я уже говорил, что надо удивляться, что как умственная и духовная жизнь еще теплится в русском народе. Но именно то, что она все еще теплится, несмотря на десять лет советского владычества, доказывает, что ни приклад красноармейца, ни наган чекиста, ни цензурная дыба Главлита, ни жуткое всеобщее обнищание ничего не могли с этим поделать.
На разоренном, разворованном и заплеванном шелухой семечек кладбище русской культуры горят и будут гореть неугасимые лампады подлинного таланта в области науки, литературы и искусства... Они горят, и их жертвенный пламень никаким вихрям задуть не удастся. В ту темную, душную, тревожную, насторожившуюся ночь, которая сейчас накрыла своим зловещим пологом всю Россию, эти неугасимые лампады одни освещают крестный путь русского человека. И они говорят ему:
— Не падай духом. Мы еще мерцаем...
Их мало, этих лампад. Их очень мало. Но они есть. А это — главное»».
2. 18 ноября 1926 г. Булгаков вновь был вызван на допрос в ОГПУ к следователю Рутковскому, который в то время был начальником 5-го отделения Секретного отдела ОГПУ (любопытно, что в 1920 г., когда Булгаков находился во Владикавказе, он был начальником агентуры Особого отдела Кавказского фронта). Так что вызван был Булгаков к весьма важной персоне секретного ведомства (заметим попутно, что и этот кадровый чекист, допрашивавший писателя, был арестован через несколько лет, обвинен в антисоветской деятельности и приговорен к расстрелу, замененному на 10 лет каторги). Материалы этого допроса до сих пор не рассекречены, что указывает на их особую важность.
О допросах на Лубянке Булгаков все-таки кое-кому рассказывал, и одним из таких доверенных лиц был В.В. Вересаев. Сохранились агентурные сведения, подтверждающие этот факт. 13 января 1927 г. осведомитель сообщал: «По полученным сведениям, драматург Булгаков, автор идущих сейчас в Москве с большим успехом пьес «Дни Турбиных» и «Зойкина квартира», на днях рассказывал известному писателю Смидовичу-Вересаеву следующее (об этом говорят в московских литературных кругах), что его вызвали в ОГПУ на Лубянку и, расспросив его о социальном происхождении, спросили, почему он не пишет о рабочих. Булгаков ответил, что он интеллигент и не знает их жизни. Затем его спросили подобным образом о крестьянах. Он ответил то же самое. Во все время разговора ему казалось, что сзади его спины кто-то вертится, и у него было такое чувство, что его хотят застрелить. В заключение ему было заявлено, что если он не перестанет писать в подобном роде, то он будет выслан из Москвы. «Когда я вышел из ГПУ, то видел, что за мной идут».
Передавая этот разговор, писатель Смидович заявил: «Меня часто спрашивают, что я пишу. Я отвечаю: ничего, так как сейчас вообще писать ничего нельзя, иначе придется прогуляться за темой на Лубянку».
Таково настроение литературных кругов.
Сведения точные. Получены от осведома» (Независимая газета. 1994. 28 сент.).
Внимательный читатель заметит, что допросы в ОГПУ произвели на писателя сильнейшее впечатление, а некоторые эпизоды из них трансформировались в важнейшие сцены романа о дьяволе (например, допрос Пилатом Иешуа). Нет сомнения также в том, что эта тема стала стержневой и при написании главы «Заседание великого Синедриона», в которой Иешуа подвергается жестокому допросу со стороны Каиафы и других членов Синедриона (не исключено, что после допросов на Лубянке писатель внес решающие коррективы в целевые установки романа о дьяволе). К сожалению, эту главу писатель уничтожил полностью и не делал попыток ее восстановить в последующие годы. Видимо, Булгаков боялся, что рукопись романа может попасть в синедрион на Лубянке.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |