М.А. Булгаков — В.М. Воскресенской. 17 ноября 1921 г.

Дорогая мама¹,

как Вы поживаете, как Ваше здоровье? Пишите, пожалуйста, как только выберете свободную минуту. Всякая весть от своих приятна, в особенности во время такой каторжно-рабочей жизни, которую я веду.

Очень жалею, что в маленьком письме не могу Вам передать подробно, что из себя представляет сейчас Москва. Коротко могу сказать, что идет бешеная борьба за существование и приспособление к новым условиям жизни. Въехав 1½ месяца тому назад в Москву, в чем был, я, как мне кажется, добился maximum'а того, что можно добиться за такой срок. Место я имею². Правда, это далеко не самое главное. Нужно уметь получать и деньги. И второго я, представьте, добился. Правда, пока еще в ничтожном масштабе. Но все же в этом месяце мы с Таськой уже кой-как едим, запаслись картошкой, она починила туфли, начинаем покупать дрова и т. д.

Работать приходится не просто, а с остервенением. С утра до вечера, и так каждый без перерыва день.

Идет полное сворачивание советских учреждений и сокращение штатов. Мое учреждение тоже подпадает под него и, по-видимому, доживает последние дни. Так что я без места буду в скором времени. Но это пустяки. Мной уже предприняты меры, чтоб не опоздать и вовремя перейти на частную службу. Вам, вероятно, уже известно, что только на ней или при торговле и можно существовать в Москве. И мое, так сказать, казенное место было хорошо лишь постольку, поскольку я мог получить на нем около 1-го милл. за прошлый месяц. На казенной службе платят туго и с опозданием, и поэтому дальше одним таким местом жить нельзя.

Я предпринимаю попытки к поступлению в льняной трест³. Кроме того, вчера я получил приглашение пока еще на невыясненных условиях в открывающуюся промышленную газету⁴. Дело настоящее коммерческое, и меня пробуют. Вчера и сегодня я, т[ак] ск[азать], держал экзамен. Завтра должны выдать ½ милл. аванса. Это будет означать, что меня оценили, и возможно тогда, что я получу заведывание хроникой. Итак, лен, промышленная газета и частная работа (случайная), вот что предстоит. Путь поисков труда и специальность, намеченные мной еще в Киеве, оказались совершенно правильными. В другой специальности работать нельзя. Это означало бы, в лучшем случае, голодовку.

Труден будет конец ноября и декабрь, как раз момент перехода на частные предприятия. Но я рассчитываю на огромное количество моих знакомств и теперь уже с полным правом на энергию, которую пришлось проявить volens-nolens⁵. Знакомств масса и журнальных, и театральных, и деловых просто. Это много значит в теперешней Москве, которая переходит к новой, невиданной в ней давно уже жизни — яростной конкуренции, беготни, проявлению инициативы и т. д. Вне такой жизни жить нельзя, иначе погибнешь. В числе погибших быть не желаю.

Таська ищет места продавщицы, что очень трудно, п[отому] ч[то] вся Москва еще голая, разутая и торгует эфемерно, большей частью своими силами и средствами, своими немногими людьми. Бедной Таське приходится изощряться изо всех сил, чтоб молотить рожь на обухе и готовить из всякой ерунды обеды. Но она молодец! Одним словом, бьемся оба как рыбы об лед. Самое главное — лишь бы была крыша. Комната Андрея⁶ мое спасение. С приездом Нади вопрос этот, конечно, грозно осложнится. Но я об этом пока не думаю, стараюсь не думать, п[отому] ч[то] и так мой день есть день тяжких забот.

* * *

В Москве считают только на сотни тысяч и миллионы. Черный хлеб 4600 р. фунт, белый 14.000. И цена растет и растет! Магазины полны товаров, но что ж купишь! Театры полны, но вчера, когда я проходил по делу мимо Большого (я теперь уже не мыслю, как можно идти не по делу!), барышники продавали билеты по 75, 100, 150 т. руб.! В Москве есть все: обувь, материи, мясо, икра, консервы, деликатесы — все! Открываются кафе, растут как грибы. И всюду сотни, сотни! Сотни!! Гудит спекулянтская волна.

Я мечтаю только об одном: пережить зиму, не сорваться на декабре, который будет, надо полагать, самым трудным месяцем. Таськина помощь для меня не поддается учету: при огромных расстояниях, которые мне приходится ежедневно пробегать (буквально) по Москве, она спасает мне массу энергии и сил, кормя меня и оставляя мне лишь то, что уж сама не может сделать: колку дров по вечерам и таскание картошки по утрам.

Оба мы носимся по Москве в своих пальтишках. Я поэтому хожу как-то одним боком вперед (продувает почему-то левую сторону). Мечтаю добыть Татьяне теплую обувь. У нее ни черта нет, кроме туфель.

Но авось! Лишь бы комната и здоровье!

* * *

Не знаю, интересно ли Вам столь подробное описание Москвы и достаточно ли оно понятно для Вас, киевлян.

Пишу это все еще с той целью, чтобы показать, в каких условиях мне приходится осуществлять свою idee-fixe. А заключается она в том, чтоб в 3 года восстановить норму — квартиру, одежду, пищу и книги. Удастся ли — увидим.

Не буду писать, п[отому] ч[то] Вы не поверите, насколько мы с Таськой стали хозяйственны. Бережем каждое полено дров.

Такова школа жизни.

По ночам урывками пишу «Записки земск[ого] вр[ача]». Может выйти солидная вещь. Обрабатываю «Недуг». Но времени, времени нет! Вот что больно для меня!

Наде

Просьба: передайте Наде (не в силах писать отдельно — сплю!), нужен весь материал для исторической драмы — все, что касается Николая и Распутина в период 16 — и 17-го годов (убийство и переворот). Газеты, описание дворца, мемуары, а больше всего «Дневник» Пуришкевич а⁷ — до зарезу! Описание костюмов, портреты, воспоминания и т. д. Она поймет.

Лелею мысль создать грандиозную драму в 5 актах к концу 22-го года⁸. Уже готовы некоторые наброски и планы. Мысль меня увлекает безумно. В Москве нет «Дневника». Просите Надю достать, во что бы то ни стало! Если это письмо застанет ее перед отъездом, прошу ее привезти материал с собой. Если ж она остается в Киеве, подождать Рождества и приезда Коли Гладыревского⁹, скопить материал и прислать с ним. А может, и раньше будет верная оказия.

* * *

Конечно, при той иссушающей работе, которую я веду, мне никогда не удастся написать ничего путного, но дорога хоть мечта и работа над ней. Если «Дневник» попадет в руки ей временно, прошу немедленно теперь же списать дословно из него все, что касается убийства с граммофоном, заговора Феликса и Пуришкевича, докладов Пур[ишкевича] Николаю, личности Николая Михайловича¹⁰, и послать мне в письмах (я думаю можно? Озаглавив «Материал драмы»?). Может, это и неловко просить ее обременять этим, но она поймет. В Румянцевском музее нет комплектов газет 17 г.!! Очень прошу.

* * *

Дядя Коля и дядя Миша¹¹ здоровы, живут хорошо. Лилю ни разу не видел. Земск[ие] хорошо.

Целую Вас, дорогая мама, крепко. Тася также. Всех целуем.

Михаил.

P.S. Самым моим приятным воспоминанием за последнее время является — угадайте, что?

Как я спал у Вас на диване и пил чай с французскими булками¹². Дорого бы дал, чтоб хоть на два дня опять так лечь, напившись чаю, и ни о чем не думать. Так сильно устал.

Ивана Павловича¹³ целую крепко.

Косте:

пора написать письмо!

Пишите по адресу: Садовая, 10, кв. 50.

Примечания

Впервые: Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1976. Т. 35. № 5. Печатается по ксерокопии с автографа (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 2, л. 1—8).

1. Варвара Михайловна, выйдя второй раз замуж за Ивана Павловича Воскресенского, врача, друга семьи Булгаковых, стала носить его фамилию. Отношения между И.П. Воскресенским и детьми Варвары Михайловны были исключительно теплыми, дружескими.

2. Имеется в виду Лито.

3. Попытки Булгакова поступить на работу в Льнотрест не увенчались успехом.

4. Имеется в виду частная газета «Торгово-промышленный вестник», просуществовавшая не более двух месяцев и выпустившая шесть номеров.

5. Volens-nolens — волей-неволей (лат.).

6. Имеется в виду комната А.М. Земского, в которой жили Булгаковы во время пребывания Земских в Киеве.

7. Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870—1920) — активный политический деятель начала XX в., русофил. Принимал непосредственное участие вместе с великим князем Дмитрием Павловичем и князем Феликсом Юсуповым в убийстве Григория Распутина. Заговор и убийство Распутина Пуришкевич подробно описал в своем «Дневнике».

8. Драмы этой Булгаков не написал ни в 1922-м, ни в последующие годы. В архиве писателя сохранились материалы, собранные им для этой работы. И все же спустя много лет, в 1939 г., Булгаков довольно подробно описал Николая II в пьесе «Батум».

9. Гладыревский Николай Леонидович (1896—1973) — друг юности М.А. Булгакова, хирург.

10. Очевидно, речь идет о великом князе Николае Михайловиче (1859—1919), историке, председателе Русского исторического общества.

11. Николай Михайлович и Михаил Михайлович Покровские — дяди М.А. Булгакова, братья его матери, оба врачи, жили в Москве.

12. Михаил Афанасьевич вспоминает свое короткое время пребывания в Киеве у матери в сентябре 1921 г. после всех мытарств, испытанных им на Кавказе.

13. Имеется в виду И.П. Воскресенский.