«Радость бытия... какая-то постоянная не доминирующая, не ощущаемая радость бытия».
Из дневника Надежды Булгаковой
Жизнь многодетной семьи в «счастливом» доме, как известно, началась с трагедии — со смерти отца-кормильца. А значит — с серьезных размышлений старших не только о хлебе насущном, но о сложных «взрослых» проблемах, о справедливости Божьего решения, о личной ответственности, о тех законах, которые теперь отличали эту семью от других, ранее на них похожих. Выработка этих законов стала главной проблемой для выживания семьи и легла на плечи 38-летней вдовы. Опорой для нее стали старшие дети, и в первую очередь — Михаил. Празднование его 16-летия было невеселым: его день рождения совпадал с Днем Ангела отца. В семье, где верования были крепки, траур был серьезным испытанием. Кабинет отца (4-я в анфиладе, угловая комната) теперь стал комнатой Михаила. Он оказался в ней один, как бы специально для взрослых размышлений о жизни и смерти, для поиска выхода.
Жизнь по христианскому календарю делила год на праздники, посты и отдых, на трудовой год и летние каникулы. Это было «типологией» времени. Именно на нее, как на канву, накладывались индивидуальные особенности. Именно они и помогли выжить, «не помрачив чести сословия». Талантливый воспитатель, женщина волевая, трезвая, разумная — Варвара Михайловна еще больше сплотила семью, объединив ее по законам «трудового воспитания». Это понятие в начале XX века отличалось от того, к чему мы привыкли, и построено было так, что дети получали радость от своего труда. Этому учили специальные системы, знакомые матери по службе (Песталоцци, Фребель). Они предполагали всемерное развитие творческих возможностей ребенка, его тесное общение с природой, развитие предметного ряда (т. е. зрительный и слуховой ряд дополнялся тактильным), опорой на музыку, поэзию, драматическое искусство, — т. е. развитие образного познания мира. Оценивая свою «команду», мать выделила две общие особенности: музыкальность и чувство юмора. Музыкальность семьи общеизвестна: все играли на всем, пели, танцевали, сочиняли целые оперы (как пьесы, поэмы, стихи). Что же до чувства юмора, то это качество досталось детям по наследству и выходило далеко за пределы только шуток, прозвищ и мягких насмешек. Семейная переписка и дневники полны хитроумных прозвищ, имен, явлений (причем не только на русском, но и на французском, немецком, украинском языках). Очень часты были «отсылки» к знакомым произведениям («пишу, читаю без лампады», «не знаю, не знаю...»), причем все члены семьи были артистичны, часто «представляли», что Булгаков называл «blager» («штукари»), любили в доме и «чудов» (чудаков). Впрочем, все это узнаваемо по произведениям Булгакова, не зря почти все они разошлись на цитаты.
Общение с природой восполняла Буча, где к домашним играм прибавлялись «пространственные». С приездом «японцев» прибавились японские кубики «гладь» (довольно сложные, как пишет Надя). Шили, вязали, вышивали, мастерили, убирали, готовили елочные игрушки и писанки.
Всем детям была привита «жизнеработоспособность» (так называли эту черту в доме). Мать была неизменным примером для детей. Когда началась Первая мировая война, в госпиталь ушли все — и мать, и дети. Вероятно, следует напомнить, что жившая в доме тетка была медиком (и погибла в Крыму в медицинском заведении, защищая безвинно обвиненного). Отношения старших женщин неизвестны. Но когда тетя Ирина тяжело заболела, мать старательно ухаживала за ней. А девочки переместили пианино, стоящее в гостиной под стеной теткиной комнаты (угловой), чтобы Варины занятия ей не мешали. Одним из важных свойств семьи было сострадание. Соединение высоких чувств с «балаганом» было свойственно всей семье (без юмора, как пишет Надя, в доме бы не выжить).
Молодежная компания росла. В дом приезжают не только «японцы», но и кузина Илария, которую очень любили девочки (одно из писем Иларии в дом на открытке с репродукцией картины М. Врубеля «Летящий Мефистофель»). Не забудем и про Татьяну — невесту, затем жену Михаила. Летом приезжают родственники — большими семьями. Компания становится большой. А в Буче — просто огромной, шумной.
Но были и тихие часы уединений, чтений, раздумий, встреч. Дети Булгаковы были образованы, читали не только романы, но и пьесы (что встречается не часто). Это, скорее всего, потому, что все они любили театр. Оперный, драматический, легких жанров. Киев в это время был «театральной Меккой». Помимо просто хороших или «программных» произведений, в театре «Соловцов» устраивались бенефисы известных авторов. Особенно пышным был юбилей Гоголя в городе (его день рождения совпадал с Днем Ангела Иларии). В 1905 г. открылся первый стационарный украинский театр. Ходили и туда. Так как «публику образовывают драматические таланты» — киевская публика была очень образованной.
В 1912 г. на именины Варваре Михайловне дети дарят ложу в театр Кручинина («Без вины виноватые»). Тот, кто представляет себе, как выглядит Андреевский спуск зимой, не удивится, что в театр ходили целой компанией. О Булгаковской ложе вспоминает и Карум уже в 1917 году.
Дни Ангела подчас отмечали вместо дней рождения, с гостями и подарками (в скобках заметим, что не во всех домах приняты были подарки. Так, в семье Кудрявцевых, по воспоминаниям сестер, подарки не делали, так как они требовали «отдаривания»). В одном из опубликованных писем Илария описывает, как проходит День Ангела Михаила (с подарками). Надя, в свою очередь, записывает в дневнике, что Илария подарила ей на именины черный пояс и коробку конфет1. Особенностью большой семьи было «двоение» имен (а значит, и совместных праздников). Две Варвары, Вера и Надежда, с приездом «японцев» — Елена и Константин, именины отца (как уже писалось) совпадали с днем рождения Михаила, а его именины — с именинами дяди Покровского. Особенно «людно» было на день Николы «зимнего»: два Николая в семье, любимый дядя (Николай Михайлович). В Первой гимназии наступил «булгаковский террор», и это иногда имело не только веселый акцент. Так, в 1916 г. Варвара Михайловна не проверила документы, оформляемые Николаями в военное ведомство, и случилась очень тяжелая ошибка: документы Николая — «японского» Петровича — прошли, а Николая Афанасьевича, видимо, посчитали опиской, и он не получил нужного документа. Варвара Михайловна зимой 1917 г. отправилась в Санкт-Петербург для выяснения дела и попала в канун Февральской революции. (Подробности в письме. Обратим внимание, что на конверте с маркой Николая II изображение царя перечеркнуто2.) Еще недавно, в декабре 1916 г., вместе с булгаковскими Николаями отмечался день тезоименитства царя Николая Романова, самый значительный день царской фамилии.
В прессе постоянно сообщалось, что происходило в семье царя, подробно описывались именинные подарки. Конечно, младшие Булгаковы не могли получить пони, как цесаревич Алексей. За жизнью больного мальчика особенно следили. Недаром в «Белой гвардии» среди богатств Николки — портрет цесаревича. Его изображение украшало дома мальчишек, особенно после празднования 300-летия дома Романовых, когда были в большом количестве выпущены открытки с изображением царской семьи. Случайно ли в заветной коробке Николки Турбина вместе оказались пистолеты и изображение царственного мальчика? Да и имена двух братьев — Алексей и Николай... Неслучайным кажется и день, выбранный для молитвы Елены, за которой последовало чудо воскресенья. День 22 декабря, среди прочего, это еще и день тезоименитства дочери царя Анастасии Романовой («анастасис» по-гречески — «воскресенье»). Именно Анастасию народная молва посчитала спасшейся от расстрела, породив один из самых значительных мифов XX века. Разговор о возможном «воскресении» царской семьи появляется в «Белой гвардии». Это еще один знак внимания к царской семье («Я, — вдруг бухнул Турбин, дернув щекой, — к сожалению, не социалист, а... монархист»3).
Интерес к царской фамилии впрямую обнаруживается в дневнике Надежды в лето 1911 г.4 «Приезжает государь с семьей. Киев разукрашен, готовятся торжества, иллюминации, фейерверк, освящение памятника Александру II, столетний юбилей Костиной и Мишиной гимназии, которая поэтому из I Киевской переименована в Императорскую Александровскую». «С 29 августа по 6 сентября царь будет тут, и, конечно, каждый день будут торжества. 31-го он будет в Купеческом, и если Иван Павлович достанет нам билеты, то это будет роскошно. Мне хочется посмотреть на царственную фамилию и увидеть фейерверк. Но это еще вилами по воде писано, и пока Вера мастерит себе белую шляпу, а я буду отдыхать».
Отдыхает Надя в Буче, где на 27-й версте от Киева Надю и Костю не пустили ночью в часовню, все было перекрыто, по дороге ехал Столыпин (торопился к своей смерти). А в Киеве по баснословным ценам сдают комнаты, окна, балконы на улицах, по которым будет двигаться кортеж. Он был огромным: съехался весь двор, уйма чиновников.
Иван Павлович билеты в Купеческое собрание, где на концерте присутствовал Николай II, — достал. Надя видела царя совсем близко... А дальше коротенькие записи об убийстве Столыпина и повешении Богрова.
Период жизни в Доме был самым длительным (13 лет), на него пришлось множество разнообразных событий. Дети взрослели, и реакция их на события была разной. Но все они были связаны между собой любовью, верностью, единым символом веры. Все они обладали «даром ученичества». Они учились у жизни и у искусства. Отсутствие отца земного все больше обращало их к отцу небесному и к матери, которую Надя называет «удивительной женщиной», а для Михаила она является стимулом для написания «Белой гвардии»5.
Мы не касались здесь интимного вопроса — религиозности семьи. Это так естественно, что о ней нет специальных записей, разве что постоянное упоминание Нади о Владимирском соборе, открытие которого в 1896 году стало важнейшим событием в жизни города. Надя не находит лишним записать в дневнике, что «не верит в таинство вероисповедания и причащения», но только потому, что «нельзя заставить это делать насильно»6. Мы знаем, что, пройдя сложный путь отношения к этому вопросу, Надежда, как и все в семье, была верующей. Во времена страшных запретов именно Надя крестила младшую дочь, ставшую единственной крестницей Булгакова.
Помимо «папиных сокровищ» — книг «по специальности, конечно, больше всего богословские» (как скажет отец Александр в «Белой гвардии»7), в доме были и светские тома на различных языках (Афанасий Иванович знал 10 языков). Вот одно из перечислений книг в доме: «Кобзарь», Гауптман, Тэн, Доде», «Трилогия Мережковского, Гете, пьесы русского классического репертуара». Надя обожала Чехова, его портрет висел у нее в комнате. Михаил, по воспоминаниям, будет относиться к Чехову по-родственному. Надя была в доме библиотекарем (так ее называли в семье). Она очень осознанно относилась к книгам и к их подбору для младших, с которыми занималась. Уборка книг занимала целые дни, отдельно от общей уборки квартиры и посуды, которые ложились на девочек. Младшие, «шумливые по обыкновению», следили только за своей комнатой, что давало им возможность страстно увлекаться модными забавами. Помимо занятий, музыки (летом — энтомологией), они влюбились в молодую тогда фотографию, руководимые В.И. Экземплярским. Довольно долго длилось увлечение выпиливанием. «Из приложений в журналах выбирался рисунок, через копирку наносился на фанеру. Пилка вставлялась в прорез и по контуру выпиливалась деталь. Затем обтачивалась сахарной (наждачной) бумагой. Выпиливались: коробочки для рукоделия, полочки, ящички для спичек и папирос, рамки для фото. Дарили в день рождения»8. На одной из фотографий, сделанных мальчиками, отчетливо видна полочка, на которой стоит каслинский кувшинчик.
Обстановка в доме была небогатая (не так, как описано в «Белой гвардии»). Украшением было каслинское литье и простые коврики. Ну и, конечно, — цветы. Ими занимались девочки. Увлечение цветами — характерная черта семей духовного сословия. С приездом «японцев» в доме появляются детали экзотического колорита: веера, литография, кукла.
Следить за чистотой в доме помогали все дети. Полы натирались воском, к праздникам вычищались лампадки. Дрова носили из сараев во дворе. Веранда не отапливалась. Белье зимой сушили на чердаке. Надя описывает тяжелое для семьи приключение, когда украли огромное количество белья, дело было перед Пасхой. Миша тут же от имени прислуги рассказал, что украли «барынины панталоны». Юморили, подшучивали, поддразнивали всех. В доме редко бывало тихо. «Тихий вечер, тихий против обыкновения». Надя пишет письмо, «под звуки вещи, разучиваемой Варей»9. Но тишина в дядином доме в Москве с 1912 г. тяготит ее, она тоскует по Киеву, по киевскому утру — «голубое с золотом», по дому: «я люблю нашу квартиру и нашу жизнь»10, по киевскому виду, что открывался из окна гостиной11. По шуму самовара, наконец. Его не было у дяди. А именно под шум самовара велись длинные доверительные разговоры, как бывало с В.И. Экземплярским.
По счастью, судьба распорядилась так, что в этом доме дети успели повзрослеть. Все они вспоминают дом как светлый, счастливый — «любовь к преданиям и воспоминаниям детства»12. Всю жизнь тянуло их к Дому, городу детства, ко времени, когда «Ангелы небесные еще не покинули их». Это случится позже, в 1919 году. Покинутый дом, что покинутый рай. Недаром в «Белой гвардии» Город, что был раем, превращается в ад. «Представление окончено. Пора одевать шубы и возвращаться домой. Оглянулись. Но ни шуб, ни домов не оказалось»13. Мальчики уезжают защищать свои идеалы, девочки — за мужьями. Счастливый период закончился. Как известно, последующая жизнь не прошла в белом цвете.
Примечания
1. Фонды Литературно-мемориального музея М. Булгакова. — Дневники Н.А. Булгаковой-Земской (далее — Булгакова-Земская). — С. 239.
2. Фонды Литературно-мемориального музея М. Булгакова. — Письмо Н.А. Булгаковой, 1917 г.
3. М. Булгаков. Собрание сочинений в 5 томах (далее — Булгаков). — М., 1989. — Т. I. — С. 246.
4. Булгакова-Земская. — С. 268, 271.
5. Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. — Ф. 547, опись 1. П. Попов. «Заметки автобиографического порядка».
6. Булгакова-Земская. — С. 510.
7. Булгаков. — С. 182.
8. Фонды Литературно-мемориального музея М. Булгакова — Карум Л. Роман без вранья. Воспоминания. — Глава 3. — С. 7.
9. Булгакова-Земская. — С. 587.
10. Там же. — С. 630.
11. Там же. — С. 1122.
12. Там же. — С. 583.
13. В. Розанов. Апокалипсис нашего времени. — Сергиев Посад, 1917. — 14 с.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |