Заявленная тема уже в самом названии звучит достаточно провокативно, учитывая, что мы имеем дело с «человеком, который практически не оставил прямых высказываний на важные для каждого биографа вопросы — от политических до религиозных»1. Таким образом, в распоряжении исследователя остаются произведения писателя и ограниченное количество косвенных материалов к биографии, хотя сама тема периодически поднимается в Украине в процессе дискуссии о самоидентификации нации и идентичности литературы. При наличии в Киеве трех мемориальных досок писателю, одна из которых была установлена на здании бывшей Первой гимназии летом 2017 года, с 1981 года улицы Михаила Булгакова, памятника, активно посещаемого мемориального музея в украинском социуме присутствует устойчивый сюжет об украинофобстве Михаила Булгакова. Одна из самых последних публикаций на тему — статья известной украинской писательницы Оксаны Забужко2. Абсолютно игнорируя источниковедение, автор рассказывает о малокультурной «понаехавшей» в Украину семье Булгаковых, об их квартире на Андреевском спуске, 13, где не было особых признаков культуры: ни книг, ни музыки. Главным источником вдохновения для М. Булгакова была семья хозяев усадьбы Листовничих. Именно Василий Павлович Листовничий и его семья — настоящие, по мнению автора, украинско-польские аристократы, носители культуры и не признанные Украиной личности. Только у них будущий писатель видел старинные книги, слушал музыку и умные разговоры. Таким образом, из зависти плебея появились пародийные персонажи Лисовича и его жены. Статья О. Забужко вызвала огромное количество откликов, дискуссий, и в очередной раз остро встал вопрос о национальной идентификации М. Булгакова.
Предложенная статья не ставит целью развенчивание одного мифа ради создания другого. Попытаемся просто проанализировать заданную тему, исходя из факта биографии: большая часть жизни писателя связана с историей Киева на стыке веков.
Первым приехал в Киев Афанасий Иванович Булгаков. В своих письмах Афанасий Иванович делится с родными, невестой Варварой Михайловной Покровской впечатлениями о своей жизни, учебе в Киевской духовной академии (далее — КДА), книгах, театре, музыке. Его рассказы лишены понимания языковой, ментальной разницы, просто человек из одного города переехал в другой. Единственный раз в письме к молодой жене дает совет — привезти в Киев с собой прислугу, т. к. «трудно понимать язык здешних баб»3.
Со временем к преподавательской деятельности А. Булгакова добавилась цензорская служба, которая в условиях перманентного запрета украинского языка, накладывала на служащего дополнительные обязательства. С. Ефремов в своем дневнике так вспоминает цензора А.И. Булгакова:
Іще одна постать зринає з-під пороху минулого, коли я згадую про свої стосунки з цензурою. Це професор духовної академії «Афоня» Булгаков, спеціаліст духовної цензури. Він, треба сказати, дуже конфузився свого становища, бо як професор усе ж таки розумів, що його роля в цензурі ніби не дуже лицює професорові. Добродушний і не дуже розумний, Булгаков навіть не пробував якось маскувати свого конфузу. В першій ж нашій розмові з приводу «Заметок на текущие темы» він признався мені, що йому мої статті подобаються...
Пам'ятаю, що по якійсь нашій довгій розмові з приводу викресленого місця добродушний «Афоня», увесь червоний та зніяковілий, — скрикнув: «Ну, и що ви зо мною оце робите! Я ж не можу... Розумієте, — не можу. Я знаю, колись ви в споминах своїх напишете, що був у мене і такий, мовляв, дурний цензор, але ж... Ну, робіть, що хочете, а я не можу...»4
Круг общения Афанасия Ивановича был по-настоящему широк, его коллегами, друзьями были представители «левого» прогрессивного крыла КДА: В. Экземплярский, Н. Рыбинский, П. Кудрявцев, Н. Петров, и в тоже время реакционный священник Н. Гроссу, по свидетельству Л. Карума, был «личным другом» Афанасия Ивановича, именно он в апреле 1917 года венчал Варвару Булгакову и Леонида Карума5.
Профессор Николай Петров, историк украинской литературы, одна из знаковых фигур украинского культурного пространства, «ветеран украинознавства»6. Никаких особых отношений между А. Булгаковым и Н. Петровым пока не обнаружено, но именно Николай Петров стал крестным Михаила Булгакова Выбор церковным человеком, как характеризовали А.И. Булгакова его коллеги, такого крестного отца для первенца вряд ли мог быть на тот момент случайным. Также известно, что дом на Кудрявской, где жила одно время семья Булгаковых, принадлежал дочери Петрова, Вере. Связывал двух коллег и Церковно-археологический музей при КДА, состоявшийся во многом стараниями Петрова, как и Церковно-историческое и Церковно-археологическое общества. Членом последнего был и А. Булгаков, его фамилия есть в каталоге среди дарителей музея. При схожести биографий двух богословов их интересы были диаметрально противоположны. Вся научная деятельность Н. Петрова была связана с Украиной, ее историей, литературой, этнографией, где главным тезисом было утверждение самодостаточности украинской литературы. Профессор М. Старокадомский вспоминал, что в КДА неофициально существовал «украинский гурток», который собирался у профессора Петрова7. Здесь частыми гостями были профессора В. Экземплярский, Н. Рыбинский, П. Кудрявцев, В. Завитневич, Н. Маккавейский. Все перечисленные были не только коллегами, друзьями, приятелями А. Булгакова, но некоторые из них — друзьями дома. Профессор В. Экземплярский был знаковой фигурой Киева, его моральным авторитетом. Он дружил с семьей Булгаковых, опекал их после смерти Афанасия Ивановича. Его уважали за смелость и свободу мысли, честность поступков. Надежда Булгакова, будучи студенткой московского университета, переписывалась с Василием Ильичем, просила советов, приезжая в Киев, встречалась с профессором. Младшая сестра Леля помогала больному и незрячему профессору в его трудах. В письмах Надежда передает приветы Василию Ильичу от Михаила Булгакова. Молодым Булгаковым должно быть импонировал человек, который встал на защиту Л. Толстого после отлучения писателя от церкви8.
В последнем прощальном слове на смерть А.И. Булгакова будущий ректор КДА Д. Богдашевский скажет: «Ты дал детям строгое церковное воспитание»9. Трудно сказать, что имел в виду Богдашевский, может это просто фигура речи времени и конкретной ситуации. Но в семье Булгаковых каждый имел право голоса и выбора. Дочь Надежда пишет в дневниках о бурной негодующей реакции отца на еврейские погромы, которые, по признанию главы семейства, благословил митрополит; вспоминает семейную радость по поводу принятия Конституции 1905 года10. И если Надежда Булгакова увлекалась новыми движениями за равноправие, женскую эмансипацию, позже — социалистическими идеями, то у Вари, любимицы мамы, пианистки, было прозвище Пуришкевич, а Вера видела себя артисткой — как говорила Варвара Михайловна, «у каждого из вас свои зайцы в голове». Поклонником Надежды Булгаковой был М. Книпович, в будущем автор первого в Украине учебника латинского языка. «Щирий українець», по воспоминаниям Надежды, привил ей любовь к украинскому языку, к «малороссийскому» театру, подарил том «Кобзаря». О его проукраинских взглядах было известно всей семье, при этом Книповича приглашали, принимали дома, на даче, что свидетельствует об отсутствии радикальных взглядов семьи, иначе вряд ли бы человек таких националистических убеждений был допущен матерью, старшим братом к дочери, сестре. «М.Ф. Книпович, мой тогдашний жених. Он был щирый украинец, как тогда говорили, то есть настроенный очень определенно: я тоже была за то, что Украина имеет право на свой язык. Михаил был против украинизации, но, конечно, принимал Книповича как друга дома...»11 Не вызывает сомнения, что становление будущего писателя, как и остальных братьев и сестер, проходило в среде, которая отождествляла себя с Россией: «Хотя мы жили на Украине, потом уже говорили по-украински, но у нас было чисто русское воспитание. И мы чувствовали себя русскими. Но Украину любили»12. Старшие дети Михаил, Варвара, Надежда в силу разных обстоятельств не были свидетелями всех событий, переворотов происходящих в городе, начиная с 1917 года. Варвара Михайловна Булгакова, переписываясь с детьми, подробно рассказывает о новой жизни в Киеве. Тон повествования ее писем всегда сдержан, обстоятелен, главная забота матери — благополучие дома и здоровье детей. 18 января 1918 года она пишет Надежде: «Последнюю пенсию дали в декабре, в январе уже не дали. Теперь мы можем получить ее только от рады, если она захочет дать». В этом же письме Варвара Михайловна делится вестями о новых политических событиях: «опубликован 4-ый универсал, по которому мы уже окончательно представляем свое отдельное государство, у нас теперь будет свое учредительное собрание, свое войско, свои деньги и т. д. Выпущены свои украинские деньги — очень красивые сторублевки, которые уже находятся в обращении, и может денежный вопрос несколько облегчится».
Родные братья Михаила покидают Киев с добровольческой армией, по-видимому, разделяя идеалы белого движения и не желая жить ни в Украине, ни в Советской России. Соученик Михаила по Первой гимназии Евгений Букреев рассказывает, что сама гимназия, в которой они учились, была более либеральной по сравнению с другими учебными заведениями, а Михаил Булгаков, по мнению Е. Букреева, был человеком правых взглядов умеренного порядка13. Татьяна Лаппа на вопрос о монархизме Булгакова отвечала утвердительно. Сам Булгаков в своем дневнике назвал себя «консерватором до мозга костей»14. Монархистами были его герои Турбины, на печке которых среди различных надписей была: «Да здравствует Россия! Да здравствует самодержавие!» Николка прячет среди своих сокровищ портрет цесаревича Алексея, да и сам спуск назван Алексеевским тоже, по-видимому, неслучайно. Хотя дневниковая запись писателя этого же периода — создания романа «Белая гвардия» — проникнута несколько другим настроением: «Говорят, что будто по Москве ходит манифест Николая Николаевича. Черт бы взял всех Романовых! Их не хватало»15.
Вскоре самая младшая из детей Булгаковых — Елена, имея уже на руках удостоверение об окончании гимназии в «Українській Радянській Соціалістичній Республіці», напишет сестре Надежде о своей учебе в Институте народного образования: «...нужно сказать правду, что село, а не город дал нам сейчас лучшие кадры студенчества — студентов-тружеников, полных молодой веры и отважных борцов. Говорю по-украински я теперь вполне хорошо и даже русская моя речь отдает таким украинским акцентом, что дядя Миша, бывший здесь, в Киеве, удивляется и умиляется. Весь университет поделен на два отделения — русское и украинское... я числюсь на українському відділі и собираюсь на нем оставаться до конца. Придется работать и жить на Украине, иначе теперь я себе не представляю своего будущего и ничего больше не хочу»16.
Любовь к Украине в семье носила традиционной характер, любили старину, народные традиции, песни, гастрономию. В доме пели украинские песни, сестра Вера выступала в хоре Кошица, где пела колядки в украинском костюме, вместе с Надеждой принимала участие в бенефисе хора в мало-российском театре, для колорита все вставляли в речь украинские слова. (Эта смеховая культура Украины, самого языка, перейдет позже в художественный мир писателя такими, например, говорящими фамилиями, как Варенуха, Лиходеев, неизвестно откуда появившееся в Москве блюдо «бигус» в одном из вариантов «Мастера и Маргариты» или любимое высказывание писателя о своей судьбе: «Був-Гаков, нема-Гакова»).
Негатив по отношению к новому статусу территории был связан со страхом потерять свой город, свою среду, был также страх за жизнь перед непонятным завоевателем их города, завоевателя не русского, но и не иноземного. Варвара Михайловна испытывает постоянное беспокойство за сыновей, которых могут мобилизовать «петлюровцы», и именно петлюровцы сожгли самое дорогое, что было у семьи, дачу в Буче, их «Монрепо».
На рубеже веков название Украина станет полностью самостоятельным и самодостаточным. В этой борьбе за независимость всегда были важны три составляющие: территория, язык, церковь. Все эти темы в той или иной степени звучат в романе «Белая гвардия» и примыкающим к роману рассказам и эссе, где повествователь, главные герои стоят, как правило, на позициях защиты интересов Российской империи. Так будет с Алексеем Турбиным, противником украинского движения. В рассказе «Я убил» эта связь подчеркнута фамилией главного героя Яшвин, которая звучит как фонетическая транскрипция украинского: я ж він, то есть: я это он, а усилительная частица «ж» соответствует восклицательному знаку17. Правда, Малороссия в этих текстах уже называется Украиной, как и язык украинским.
На украинском, по мнению повествователя «Белой Гвардии», говорят, «народные учителя, фельдшера, однодворцы, украинские семинаристы, волею судеб ставшие прапорщиками, здоровенные сыны пчеловодов, штаб-капитаны с украинскими фамилиями... все говорят на украинском языке, все любят Украину волшебную, воображаемую, без панов, без офицеров-москалей, — и тысячи бывших пленных украинцев, вернувшихся из Галиции. Это в довесочек к десяткам тысяч мужиков? О-го-го»18. Л. Карум, зять М. Булгакова, в воспоминаниях пишет, что с падением гетмана «ушел мир культурных людей, русской культуры и частной собственности на средства производства. На его место приходил строй чуждый мне преобладанием украинских националистов, в основном жителей села, школьных учителей, сельских кооператоров и поповских детей. Все это были ярые украинские шовинисты, ненавидящие русских людей»19. Но при этом, как утверждает Турбин в «Белой гвардии», таких всего лишь «Пять процентов, а девяносто пять — русских!..»20 Если обратиться к первой и единственной всеобщей переписи населения Российской империи 1897 года, где одним из вопросов анкеты был языковой, где носители украинского языка составили большинство девяти губерний, куда попала и Киевская (в которой украиноязычное население составило 28,17%, русскоязычное — 33,14%). По данным этой переписи к малороссам отнесено украиноязычное население. Абсолютное его большинство — это этнические украинцы. Русскоязычные украинцы переписью 1897 года отнесены к русским. Но при этом Киев попадает в число городов, где процент украиноязычных не так велик, как, например, в Полтаве — большая часть населения украиноязычные. В Киеве же 22,23% — украиноязычные; русскоязычные — 54,20%. Это невысокий процент, но, например, в Житомире, откуда в Киев приезжает Л. Карум, а потом и его родственник Судзиловский, процент украиноязычных составит всего 13,89%. Не случайно Тальберг засядет за украинскую грамматику, а вот Л. Карум, послуживший прототипом Тальберга, получит в подарок на свадьбу букет от секретаря Исполнительного комитета с запиской «Тому, кто никогда не социализировался и не укранизировался». «И это правда, — пишет Карум, — я никогда не укранизировался и не социализировался»21. При этом некая общность взглядов М. Булгакова и Л. Карума не сделала их близкими людьми, об их взаимной антипатии знали все родные и близкие.
Как правило, носителями украинского языка в произведениях Булгакова будут герои, которые противопоставлены Дому Турбиных, они неинтеллигентны, необразованны, их украинский язык искусственен, часто это суржик или вынужденный переход на мову, вызванный страхом перед лицом смерти. Это люди чужой культуры, менталитета, национальной принадлежности, они враждебны к России. Они, как пишет Карум, практически не имели своей интеллигенции. На съезде партии кадетов тот же Леонид Карум в своей речи произнесет: «Каково наше отношение к украинцам? Ведь они не любят России, хотят ее расчленения, надо же этому положить конец»22. Интересно, что Грушевский в своих воспоминаниях пишет об украинофобе капитане Каруме: «Перше, ніж вияснити що-небудь з свого боку, ми хотіли б почути з боку київських організацій відповідь на основне питання — чи признають вони права українського народу на своє національне будівництво, чи визнають право народу на своїй землі будувати своє життя — забезпечувати права національних меншин? Такого обернення справи не сподівались і Незлобін, і представник київської залоги якийсь капітан Карум, що особливо різко виступав проти нас»23.
В очерке «Киев-город» Булгаков, иронизируя по поводу вариативности новых вывесок, затрагивает принципиальный вопрос в языковой полемике того времени, а именно: на какую основу должна опираться литературная украинская речь — на Талицкий или центральный диалект. Появление новых украинских слов резало слух русскоязычных жителей Киева. «Вывески перекрашивали, малевали на украинском, притом на неправильном языке. «Голярня», «їдальня», «Жиночи капелюхи» запестрели на жовто-блакитном фоне.»24. В этот период центр национальных движений перемещается во Львов, и украинский язык активно пополняется галицизмами. Поэтому киевскому русскому интеллигенту были понятны популярные украинские песни, но уже была совсем непонятна речь того же Грушевского. «Только на базарах можно было услышать привычную с детства украинскую речь без примесей галицийского»25. Хотя в данном вопросе писатель достаточно последователен: отсутствие языкового единообразия, отмеченного им в очерке «Киев-город», продолжается в романе «Белая гвардия», где повествователь, характеризуя язык одного из бандитов в квартире Лисовича, как «страшный и неправильный», добавляет: «смесь русских и украинских слов, — языке, знакомом жителям города, бывающим на Подоле, на берегу Днепра...»26
Подготавливая к публикации роман «Белая гвардия», Л. Яновская пишет: «Знал ли Булгаков украинский язык? Литературный, письменный, книжный, может быть, и нет. Во всяком случае, свидетельств, этому нет. Но живую стихию устной народной речи, безусловно, знал и любил: это видно по обилию и точности украинизмов в «Белой гвардии». А ведь украинизмы эти уцелели далеко не все. Они погибли по небрежности наборщиков, погибли по неведению редакторов, принимавших их за ошибки и опечатки.» Так, например, по мнению исследовательницы, прослеживая прижизненные публикации, архивные материалы, следует печатать: вишенные деревья вместо вишневых, наволочь вместо сволочь и т. д.27
На встрече украинских писателей со Сталиным в 1929 году, где главным требованием гостей столицы было снятие пьесы «Дни Турбиных», украинские писатели жалуются на надругательство над языком и носителями, которые на фоне интеллигентов Турбиных выглядят бандитами, некультурными, дикими. «Стало почти традицией в русской литературе выводить украинцев какими-то дураками и бандитами»28. Интересно, что сам Булгаков в письме к Сталину после встречи с украинскими коллегами пишет о своей позиции в романе «Белая гвардия» — «Стать бесстрастно над белыми и красными»29, тем самым сужая конфликт романа, игнорируя, сознательно или нет, присутствие той самой третьей силы, о которой пишет в «Белой гвардии». Действительно, в романе «Белая гвардия» позиция повествователя часто не совпадает с убеждениями главных героев. Так, например, парад войск Петлюры на Софийской площади по-настоящему эпичен, точка обзора повествователя находится как бы сверху, над городом, когда одновременно видна вся площадь и слышен гул толпы, где на равных правах звучат русский и украинский языки, как и постоянная тема всеобщей вины и расплаты за происходящее. Поэтому в пьесе «Дни Турбиных», где отсутствует повествователь, антиукраинская тема звучит острее, чем в романе «Белая Гвардия». В последующих художественных произведениях писателя как таковой Украины уже не будет, но Киев будет регулярно присутствовать вплоть до «Мастера и Маргариты» всегда как место величественной красоты, силы и, несомненно, предмет особой любви писателя Булгакова.
Позже, Юрий Смолич, который был на той самой встрече со Сталиным, вспоминая пережитые события, обвиняет писателя Булгакова не только в эстетизации белого движения и фальсификации исторических событий, но и будет говорить о личной вине М. Булгакова: «Булгаков, командуючи групою юнкерів та офіцерів, сидів у той час у будинку колишньої Першої гімназії. По антигетьманській студентській демонстрації 1918 стріляли саме з вікон колишньої Першої гімназії. Саме звідки, де в романі «Б[елая] г[вардия]» автор Булгаков примістив своїх, підкомандних йому юнкерів та офіцерів білогвардійців»30. Вслед за Смоличем слово взял литературовед Плачинда, обвинив М. Булгакова в покушении на Довженко31. Но после публикаций М. Петровского32, В. Скуратовской)33, а также главного «свидетеля» по версии С. Плачинды, киевлянина А. Знойко34 редакции киевских газет принесли свои извинения «в распространении недостойных слухов вокруг имени М. Булгакова»35. Вместе со Смоличем на встрече со Сталиным был драматург М. Кулиш. Его «Патетическую сонату» исследователи считают идеологическим ответом пьесе «Дни Турбиных», которую Кулиш видел в 1929 году в Москве, а Булгаков мог видеть «Патетическую сонату» в Камерном театре, с которым у него были связаны свои театральные воспоминания. «Полемічний запал драматурга призвів до зниження тієї любовної психологічно-мальовничої манери, якою користувались мхатівці у зображенні білої гвардії. Позиція Куліша зрозуміла и несхитна: «Це були вороги, на боротьбу з якими я йшов, не вагаючись». Та найцікавіше інше. Як і Булгаков, Куліш відбудовує на сцені і в лейтмотивах твору образи Дому і, політично заперечуючи позиції російського драматурга, художньо підтверджує його характеристику революції як безжалісної, руйнівної сили»36. В пьесе «Мина Мазайло» открыто звучит название «Дни Турбиных» в связи с главной коллизией пьесы Кулиша — советская украинизация и русификация.
«Дуже жалько, дуже жалько, що у вас не виставляють на театрі «Дні Турбіних» — я бачила в Москві. Ах, мої ви милі, «Дні Турбіних». Це ж така розкіш. Така правда, що якби ви побачили, які взагалі осоружні, огидливі на сцені ваші українці, ви б зовсім одцуралися цієї назви... Грубі, дикі мужлани! Телефон попсувався, дак вони... Ха-ха-ха... трубку чоботом почали лагодити, об стіл, об стіл її, — бах, бах. Ідійоти! І хоть би один путній, хоть трішки пристойний був. Жодного! Ви розумієте? — Жодного! Всі, як один, дикі и жорстокі... Альошу, милого, благородного Альошу вбили, та як убили!.. Якби ви, панове, знали, яка це драматична сцена, коли Альошина сестра довідується, що брата її вбито! Я плакала... (Утерла сльози). І тобі, Моко, після цього не сором називатися українцем, не сором поставати проти нового папиного прізвища! Та в «Днях Турбіних» Альоша, ти знаєш, як про українізацію сказав: все це туман, чорний туман, каже, і все це минеться. І я вірю, що все оце минеться. Зостанеться єдина, неподільна... А якби ви знали, якою огидною, репаною мовою вони говорять на сцені. Невже и ваші українці такою говорять?»37
Это факт рождения нации не был замечен не только в семье Булгаковых, но в близком к ним окружении. Л. Карум пишет в воспоминаниях, что «Киев был возмущен Универсалом. Он чувствовал себя русским городом. В городе не было слышно украинской речи»38. И продолжает: «Первый приход большевиков в Киев был встречен даже радостно русским населением Киева, которому было невтерпеж от разгулявшегося украинства»39.
Отношение М. Булгакова к церкви как к третьему компоненту независимого государства также прослеживается достаточно опосредованно. После смерти отца семья Булгаковых продолжала поддерживать дружеские отношения с его коллегами, среди которых были преподаватели, священники, ведь семья по-прежнему называлась профессорской, их статус и материальное благополучие были связаны с КДА. М. Булгаков часто ироничен в высказываниях о церкви и духовенстве, что просматривается во многих его произведениях. Л. Ленч вспоминал о разговоре с Булгаковым по поводу пьесы «Батум», о том, каким был задуман образ ректора семинарии, «человека умного, хитрого, с иезуитским складом ума». «Ведь мой отец был доктором богословия, я таких «святых отцов» знал не понаслышке»40. В 1923 году М. Булгаков оставил следующую запись в дневнике «Под пятой»: «Недавно произошло еще более замечательное событие: патриарх Тихон вдруг написал заявление, в котором отрекается от своего заблуждения по отношению к Соввласти, объявляет, что он больше не враг ей. Никаких реформ в церкви, за исключением новой орфографии и стиля. Невероятная склока теперь в церкви»41. Запись сделана сразу после поездки в Киев, результатом которой стало эссе «Киев-город». В «Киев-городе» писатель не скрывает иронии, при этом демонстрирует осведомленность в церковном вопросе. Ни одна из трех существующих церквей не вызвала сочувствия у автора, а напротив, как он утверждает, — «горечь и уверенность в массовом отпадении верующих от таких пастырей». Больше всех досталось автокефальной церкви: «За что молятся автокефальные — я не знаю. Но подозреваю. Если же догадка моя справедлива, могу им посоветовать не тратить сил. Молитвы не дойдут. Бухгалтеру в Киеве не бывать»42.
Василий Зеньковский в своих воспоминаниях «Пять месяцев у власти» рассказывает о гетманском периоде украинской истории, когда он был министром вероисповеданий. По своему происхождению, кругу интересов, занимаемых должностей Зеньковский был близок семье Булгаковых, они вполне могли быть знакомы, когда он был председателем Фребелевского общества, где одно время служила В.М. Булгакова и где училась сестра Михаила Вера. Так же он был близок Церковно-историческому обществу, и его друзьями были прогрессивные преподаватели академии. Будучи русским человеком, Василий Зеньковский, тем не менее, с сочувствием относился к украинской идее, правда, до определенной степени. Он был сторонником Украины на правах федерализации, а церкви на правах автономии, а не автокефалии. По мнению богослова, именно во времена гетмана П. Скоропадского Украина была близка к автономии церкви, и в этом была заслуга и гетмана, и самого Зеньковского, задумывавшего ряд конкретных реформ церкви, среди которых — переход богослужений на украинский язык. Тогда возникло решение о созыве Украинского поместного собора, на котором было бы возможно поставить вопрос об автономии церкви, пользуясь растерянностью России перед большевиками и революцией. Но митрополит Владимир отказал в созыве Украинского собора и уехал в Москву. «Мы (русские) были крайне огорчены, — так как по ходу политических событий ясно было, что потребность национального выявления церковности в украинстве очень сильна, — а духовенство на Украине всегда было главным хранителем украинского сознания. Но большинство иерархов было из России. Это была давняя политика русской власти и в церковном, и в культурном, и в административном деле посылать на Украину людей, свободных от всякой опасности заболеть «украинофильством». Поэтому архиереи, по существу, оставались совершенно чужды церковные искания украинцев»43. Помощниками Зеньковского в этих реформах церкви были опять так-таки друзья и коллеги семьи Булгаковых, все тот же П. Кудрявцев, В. Экземплярский, Н. Рыбников. Удивительно, насколько близко от Булгакова проходила новая история Украины, к которой ему придется еще раз вернуться в 1936 году, работая над учебником истории.
Главным источником в работе М. Булгакова над учебником будет «Учебник русской истории» К. Евпатьевского 1900—1910 годов и ряд других дореволюционных изданий. При этом следовало учитывать конкурсные требования официального учебною пособия. Но даже в этом случае заметен интерес писателя при подборе материала о народных бунтах Грузии, Украины, тяжелой судьбе крестьянства, что, как помним, присутствовало и в романе «Белая гвардия». Рассказывая о вековой борьбе за независимость грузин, украинцев, писатель подчеркивает, что покровительство России ничего не дало Грузии. Рассказывает и о борьбе с гетманщиной, о страшных потерях украинцев при возведении крепостей с целью защиты от турок и крымских татар. «Выяснилось, что и простые казаки, и старшина украинская, и мещане, и селяне, духовенство — все единодушно были настроены отстаивать автономию Украины, ее права и привилегии»44 — звучит как цитата из «Белой гвардии», с той только разницей, что речь идет о правлении Екатерины II.
В этот же период в жизни писателя появляются новые предложения из Украины. Харьковский театр одновременно с МХАТом и Театром имени Вахтангова хотят ставить пьесу «Пушкин» (как известно, при жизни писателя этого не произойдет). И, приезжая на переговоры с Михаилом Булгаковым, представитель харьковского театра общался с драматургом на украинском языке. Можно предположить, что предварительно режиссер спросил об этом или знал, что Булгаков из Украины. Елена Сергеевна оставила запись в дневнике: «Михаил купил украинский словарь»45.
Примерно в это же время в творческую жизнь писателя входит кинематограф. В 1934 году студия «Украинфильм» заключила с Булгаковым договор об экранизации «Ревизора», а потом был подписан договор между Булгаковым и Каростиным о разделении гонорара в пропорции 25 и 75% в пользу режиссера. После многих изменений сценария, переговоров, уступок писатель потерял веру в эту работу, которая вскоре была прекращена Но летом 1934 года Булгакова, который едет в Киев на встречу с Каростиным, встречают помощник директора кинофабрики Загорский и режиссер театра русской драмы Нелли-Влад, мечтающие поставить в театре булгаковского «Мольера». Заметим, что в киевском театре русской драмы шла пьеса «Зойкина квартира». Это была первая постановка пьесы; она была снята после шести представлений. Сохранилась фотография из той поездки, на которой запечатлены Михаил Афанасьевич с Еленой Сергеевной. Отправляя фото брату Николаю в Париж, Михаил Булгаков его подписал: «Снимал нас уличный очень симпатичный фотограф. Мы в зелени. Это зелень моей родины. Это мы в Киеве на Владимирской горке, в августе 1934 года». Елена Сергеевна сообщает, что было предложение со стороны студии переехать в Киев, обещали квартиру. Кто знает, если бы состоялся фильм «Ревизор», возможно, Михаил Булгаков переехал бы в Киев. Нелли-Влад вспоминал, что во время встречи с писателем в ресторане «Динамо» Булгаков был отстранен, практически не шел на контакт, осматривался по сторонам, наверное, вспоминая, что на этом месте был «Шато де флер»46.
Все «украинские» планы окажутся нереализованными. Эмилия Косничук, которая работала с архивом Николая Топчия, записала следующее: «Молодой оптимист Каростин рассказывал позже Топчию, что ездил к Булгакову и предлагал продолжить работу над ревизором. Но Михаил Афанасьевич, у которого обострилась почечная болезнь после киевских событий, ответил решительным «нет» и признался ему, что он окончательно обескровлен, что Станиславский и Немирович-Данченко за 10 лет сотрудничества с ними выпили кастрюлю моей крови, а последние ее капли выпил «Украинфильм»47.
Знаковым, конечно, был приезд в Киев в 1936 году вместе со МХАТом. Булгаков смотрел в родном городе свою пьесу «Дни Турбиных». МХАТОВЦЫ запомнили экскурсии Михаила Булгакова по Киеву, посещение Первой гимназии, где учился писатель и где разворачиваются события «Белой гвардии» и «Дней Турбиных». Наверное, это было важно и, безусловно, волнительно — увидеть свою пьесу в родном городе, в живых декорациях. Лариса Николаевна Ильина-Гдешинская вспоминала, что на одном из киевских спектаклей «Дни Турбиных» Булгаков, который сидел рядом, попросил: «Крикни — автора». Я крикнула, но меня не поддержали»48. Приехав в Москву, Елена Сергеевна оставила в дневнике запись: «Сегодня приехали из Киева. Утешающее впечатление от города. Мы жили в «Континентале». Портили только дожди. «Турбиных» играют без петлюровской сцены. Какой-то тип распространил ни с того ни с чего слух, что «Турбиных» снимают, отравив нам этим сутки»49. Это — предпоследний приезд М. Булгакова в Киев, последний будет летом 1938 года. «Какой чудесный Киев — яркий, радостный. По дороге к Степунам мы там были несколько часов, поднимались на Владимирскую горку, мою любимую. А на обратном пути прожили больше недели»50. После отъезда из Киева в 1919 году писатель приезжал в родной город семь раз.
В последний год, а Булгаков чувствовал приближение смерти, он снова обратился к киевскому периоду своей жизни, может, даже хотел писать о Киеве, юности. В письмах к другу Александру Гдешенскому просил его напомнить о музыкальной жизни Киева, собственно самом доме Гдешинских, Киевской духовной академии и ее библиотеке51.
Встреча с сестрой незадолго до смерти также посвящена киевским воспоминаниям об отце, матери, о нелюбви к Москве, климату, московскому произношению. Булгаков все время возвращается мыслями к временам детства и юности, к воспоминаниям о любимом городе. Ему хочется сделать эти воспоминания зримыми, вещественными. В дневнике Н.А. Земской читаем: «Судя по тому, что Миша пишет в последних письмах к Саше, память его обращалась к Киевским воспоминаниям. Он что-то хотел писать о Киеве и юности, может быть, хотел сам писать свою биографию»52. Эта зависимость писателя Булгакова от Киева («Как тянет земля, на которой человек родился»), места, где был сформирован он, его человеческие ценности, литературные, музыкальные, театральные вкусы, выходит далеко за пределы биографии, и становится предметом творчества. Эту модель мышления М. Булгакова убедительнее всех сформулировал М. Петровский: «Предстоит ли художнику-живописцу нарисовать портрет, написать пейзаж или построить жанровое полотно — он все равно окунает кисти в свою палитру, — так Булгаков окунает свои кисти в Киев, что бы не предстояло ему изобразить. Его модель мира была киевоцентричной. Он, если можно так выразиться, мыслил Киевом»53.
Булгаков, родившийся в Российской империи, становится писателем в Советском Союзе, что практически не повлияло на украинский контекст общего культурного пространства, все, так или иначе, пишут с ориентацией на общего советского читателя. Другое дело, что писатель с ироничным московским статусом «писатель из Киева» стал со временем великим киевлянином, создав поэтические мифы о Городе и Доме, что безусловно делает его наследие частью культуры Украины, ибо он сам впитал киевский миф о сакральном городе, в котором происходит гоголевская мистерия. «...Алексей Турбин вернулся в город, в родное гнездо». Писатель Булгаков и есть птенец этого гнезда киевской культуры. Отсюда такая стойкость его мифов, которые, и правда, оказались вечными. Современная история тому подтверждение.
Примечания
1. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова (далее — Чудакова). — М., 1988. — С. 9.
2. Забужко О. Цей проклятий «квартирний вопрос». — Радіо Свобода, 18 червня 2015. — Код доступа: https://www.radiosvoboda.org/a/27079412.html
3. Фонды Литературно-мемориального музея М. Булгакова. — Письмо А.И. Булгакова В.М. Покровской.
4. Єфремов С. Щоденник (19.01.1895—4.02.1907). Про дні минулі (спогади). — К., 2011. — 792 с.
5. Карум Л. Роман без вранья. Воспоминания (далее — Карум) // Фонды Литературно-мемориального музея М. Булгакова.
6. Рыбинский Н.К. Истории Киевской Духовной Академии // Фонды Литературно-мемориального музея М. Булгакова.
7. Там же.
8. Экземплярский В. За что меня осудили? Киев, 1912. — Код доступа: https://azbyka.ru/otechnik/Vasilij_Ekzemplyarskij/za-chto-menja-osudili
9. Богдашевский Д. Профессор Афанасий Булгаков // Речи у гроба почившего профессора Киевской духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова // Труды Киевской духовной академии. — Том второй. — К., 1907. — С. 152.
10. Фонды Литературно-мемориального музея М. Булгакова. — Материалы для семейной хроники Н. Булгаковой-Земской. — Тетр. 1.
11. Чудакова. — С. 28.
12. Земская Е. Из семейного архива. Воспоминания о Михаиле Булгакове. — М., 1988. — С. 47.
13. Чудакова. — С. 26.
14. Булгаков М. Под пятой (далее — Под пятой). — М., 1990. — С. 22.
15. Там же.
16. Фонды Литературно-мемориального музея М. Булгакова. — Письмо Елены Булгаковой сестре Надежде 3 декабря 1920 года.
17. Первой обратила внимание на семантическое звучание фамилии героя Т. Рогозовская, старший научный сотрудник Литературно-мемориального музея М. Булгакова.
18. Булгаков М. Собрание сочинений в 5 томах (далее — Белая гвардия) — М., 1989. — Т. I. — С. 231.
19. Карум. — С. 2175.
20. Белая гвардия. — С. 210.
21. Карум. — С. 2222.
22. Там же.
23. Грушевський М. Спомини. — К., 1989. — С. 132.
24. Шапоровский А. Глазами маленького человека или Записки обывателя. Рукопись. Автор статьи благодарит Ирину Шапоровскую за возможность ознакомиться с рукописью.
25. Там же.
26. Белая гвардия. — С. 368.
27. Яновская Л. Предисловие, комментарии // Булгаков М. Избранные произведения в двух томах. — К., 1989. — 766 с., 752 с.
28. Кузякина Н. Зустріч українських письменників зі Сталіним. Архівні сторінки. — К., 1992. — С. 25.
29. Письмо М. Булгакова Правительству СССР, 28 марта 1930 г. // Булгаков М. Собрание сочинений в пяти томах. — М., 1990. — Т. 5. — С. 443.
30. Смолич Ю.К. Я вибираю літературу: Книга про себе: 3 циклу розповідей про неспокій. — К., 1970. — 313 с.
31. Плачинда С. Скамейка на бульваре // Вечерний Киев, 15 августа 1987. — С. 2.
32. Петровский М. Сенсация в вечерних сумерках // Неделя. — № 43, 1987. — С. 19.
33. Скуратовский В. 3 приводу однієї «полеміки» // Культура і життя. — № 23. — 5 червня 1988. — С. 6.
34. Знойко А. // Неделя. — 14—20 марта 1988.
35. Мальгин А. Правда и домыслы // Неделя. — № 3, 1988. — С. 11.
36. Кузякина Н. Автопортрет, інтерв'ю, публікації різних літ, історія їх рецепції та інтерпретації, memoria. — Дрогобич—К., Одеса, 2010. — С. 216.
37. Куліш М. Твори у двох томах. — К., 1990. — Т. 2. — С. 142—143.
38. Карум. Моя жизнь. Рассказ без вранья. Новосибирск, Тетр. 17. — С. 2195.
39. Там же.
40. Ленч Л. // Воспоминания о Михаиле Булгакове. — М., 1988. — С. 380.
41. Под пятой. — С. 22.
42. Там же.
43. Зеньковский В. Пять месяцев у власти. Воспоминания. — М., 1995. — С. 34.
44. Булгаков М. Курс истории СССР // Творчество Михаила Булгакова. — Кн. 1. — Л., 1991. — С. 362.
45. Булгакова Е. Дневник (далее — Булгакова). — М., 1990. — С. 156.
46. «Есть три эпохи у воспоминаний...» / Сост. М.А. Гринишина. — К., 2001. — С. 209.
47. В снятом 65 лет назад по сценарию Михаила Булгакова «Ревизоре» запуганные чиновники от кинематографа усмотрели намек на советскую действительность (см. Факты. — 25 октября, 2002).
48. Чудакова. — С. 587.
49. Булгакова. — С. 120.
50. Там же. — С. 162.
51. Земская Е. По материалам семейного архива. Творчество Михаила Булгакова. — СПб., 1984. — Кн. 2. — С. 69.
52. Там же.
53. Петровский М. Мастер и Город: Киевские контексты Михаила Булгакова. — К., 2001. — 480 с.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |