В этом очерке я рассказываю не только о моей матери Надежде Афанасьевне Булгаковой-Земской, но и о моем отце Андрее Михайловиче Земском.
Михаил Булгаков и Андрей Земский познакомились еще до революции в Киеве. В 1916 г., как уже говорилось выше, А. Земский окончил историко-филологический факультет Московского университета и тут же был призван в армию. После долгих хлопот вольноопределяющийся А. Земский был переведен из Тифлиса в Артиллерийское училище в Киев. Андрей мечтал о Киеве, так как это был родной город его невесты Нади Булгаковой. 26 декабря 1916 г. он прибыл в Киев. Там он познакомился с Надиным братом Михаилом. А. Земский и М. Булгаков были близки по возрасту (Андрей был всего на год моложе Михаила). И позднее жизнь не раз соединяла их. Уже после революции в начале 20-х годов Андрей приютил Михаила в своей комнате на Садовой, 10 в коммунальной квартире, которая описана в ранних рассказах М. Булгакова («Самогонное озеро» и др.). Некоторое время молодые Земские и М. Булгаков жили вместе, а потом Земские переехали, оставив комнату Михаилу.
Между М. Булгаковым и А. Земским возникли прочные дружеские связи. М.А. Булгаков подружился и со старшим братом Андрея Борисом Михайловичем Земским, часто бывал у него, играл с его сынишкой Вовкой. Борис Земский в голодные 20-е годы устраивал М. Булгакова на работу. Андрея Михайловича Михаил Афанасьевич ласково называл Андрюша. Шутливую дарственную надпись на фотографии 1929 г. М.А. начинает словами:
«Дорогим Наде и Андрюше на память». А затем продолжает, уже обращаясь только к Андрею: «Андрюша! Скажи Наде, чтобы она не прятала эту карточку в корзину, а, застеклив, повесила бы над твоей постелью. И у тебя будет тихая и дешевая радость». (см. илл.)
Твой М. Булгаков
23/IX—1929 г.
В 20-е годы Надя и Андрей постоянно помогали Булгаковым — делились продуктами с Мишей и Тасей. Позднее, когда Земские уже жили на Б. Никитской, д. 46, Михаил Афанасьевич со своей второй женой Любовью Евгеньевной Белозерской нашел у них временное пристанище.
* * *
Крестным отцом Надежды (24 декабря 1893 г. — 17 июня 1971 г.) был брат матери Николай Михайлович Покровский, а крестной матерью Вера Николаевна Петрова, дочь известного профессора Киевской Духовной Академии Н. Петрова.
Надя — третий ребенок в семье, она была всего на два года младше Михаила. Брат и сестра были очень близки в детстве, юности и молодости. В тридцатые годы их связи ослабели. Можно сказать, что жизнь развела их, причем немаловажную роль тут сыграл арест и ссылка Андрея Земского (1931—1934 гг.). Н.А. и дети были выселены на далекую окраину города, в дом барачного типа без телефона, что очень затрудняло связь с родственниками. В последний год жизни Михаила Афанасьевича связи между братом и сестрами возобновились1.
Сестры Булгаковы были очень разными.
Надю с детства отличали мечтательность и романтичность. В четвертом классе гимназии она начала вести дневник, который потом сожгла2. Мотив традиционный: дневники полагается жечь. Через год она вновь начала писать дневник, который продолжала вести регулярно до 1917 г.
Склонность к филологии проявилась у Нади очень рано. Она была единственной из детей, кто ради любви к знаниям решился покинуть родной дом. По ее словам, она поняла, что в Москве получит лучшее образование, и в 1912 году она уехала туда учиться на Высшие женские курсы, хотя очень любила Киев и тосковала по родным и близким. Интерес к филологии объяснялся, вероятно, не только особенностями ее натуры, но и тем, что в гимназии, где она все время шла первой по литературе и языку, у нее были прекрасные учителя — Ольга Николаевна Штейнберг, которой она писала письма из Москвы и которую постоянно вспоминала, и Николай Каллиникович Гудзий, впоследствии известный филолог. Гудзий был киевлянин. Некоторое время он преподавал в старших классах женской гимназии. Дружба с ним продолжалась и в Москве, когда Николай Каллиникович стал маститым филологом, профессором МГУ. Он был автором известного учебника и хрестоматии по древнерусской литературе. Сохранилась фотография — молодой Гудзий с ученицами-гимназистками.
* * *
Привожу (с некоторыми купюрами) относящееся к этому времени письмо двоюродного брата Кости японского, посланное Наде в Москву. Оно дает представление об интересе семьи Булгаковых к делу Бейлиса и описывает жизнь семьи в годы перед первой мировой войной3.
[надпись на конверте]
Е. В. Р. [Его Высокородию]
Николаю Михайловичу Покровскому
№ 24—12, Пречистенка
Москва
для Н.А. Булгаковой
Киев 22 окт. 1913 г.
Милая Надя, как ты поживаешь? Как ты провела эти три дня праздников?
Живут Миша с Тасей все там же. Я изредка к ним захожу. Мишка жалуется на полнейшее отсутствие финансов. Возлагает большие надежды на предстоящие именины, и сказал, что вывесит объявление с перечислением подарков и порядка их подношения. Он теперь очень усиленно занимается, это заметно. По крайней мере, когда я жил с ним, он никогда так не занимался.
<...>
Что ты думаешь про дело Бейлиса?
Мне кажется, что его обвинят, почему-то такая у меня уверенность. Дело это выбило Киев из колеи.
Страшно мне хотелось попасть хоть на одно заседание, но, кажется, это не удастся.
Сильно ли им у вас интересуются? Здесь все следят за газетами. Если бы ты вошла теперь в столовую часов в 8 вечера, то ты бы ее не узнала. Нет воплей Лельки, избиваемой Ванькой, исчезли блошки4, притихли балалайки.
Все тихо. За столом, заваленным газетами, сидят, склонившись, все от мала до велика над Киевской мыслью, Новым временем, Южной копейкой, Последними новостями, изредка проскальзывают номера Киевлянина, еще реже Двуглавого орла. В доме тихо и спокойно. Дебаты происходят уже за ужином и в то время, когда приходит Миша. Какого ты мнения об экспертизе Павлова? В Новом времени приблизительно числа 18-го, а может и позже, была одна статья, очень остроумная об экспертизе Павлова. Я дал ее прочесть одному лицу, которое было высокого мнения об экспертизе, чтобы посмотреть, какое она произведет на него впечатление.
Когда он ее прочел, у него был вид, словно его вдарили по морде. Процесс замечателен тем, что в нем масса битого народу. Я сперва начал подсчитывать, насчитал семь человек. Потом сбился и бросил. Сперва поколотили Шаковского, затем он кого-то колотил. Затем Вера Чеберяк била Мифле, а затем в свою очередь он бил ее, причем ее кто-то держал, чтобы она не спряталась, так как Мифле слепой. Потом кого-то били у какой-то канавы.
Какое, по-твоему, самое глупое показание? По-моему, Дьяконовой. Больше, по-моему, завраться нельзя. Мне рассказывал один мой товарищ, который был на заседании, как раз когда она говорила, что весь зал сплошь хохотал. Между прочим, он говорил, что в зале суда настроение совершенно иное, чем описывается в «Киевской мысли» и что ее освещение дела совершенно не соответствует действительности. То же говорит и Миша, у которого некоторые знакомые были там.
А слыхала ли ты, почему показания Пранайтиса (?) так неудачны или до вас до Москвы это еще не дошло? А в Киеве ходят уже слухи, что он тоже подкуплен! В общем, тут сейчас весело. Выставка закрыта 15-го октября, но, кажется, будет продолжена в следующем году. Но незаметно, чтобы Киев притих с концом выставки. По-моему, он остался тот же.
Или может выставочное возбуждение ослабевало постепенно. <...>
Будь здорова.
К. Булгаков
Только что был здесь Саша Гдешинский, спешит на концерт скрипача Исайи.
* * *
Надя училась на курсах с увлечением. Занималась у известных ученых, работала в семинаре Д.Н. Ушакова, В 1914—15 гг. писала дипломную работу у известного слависта В.Н. Щепкина. Тема — «Рукописный орнамент XVII в. по рукописям Московской Синодальной библиотеки».
Еще в Киеве Надя хорошо выучила немецкий и французский; английский она знала хуже. Могла говорить по-украински, как и все дети Булгаковых. На Московских курсах изучала польский, церковнославянский и латынь. Мечтала о научной работе, но жизнь распорядилась иначе.
* * *
Далее я расскажу лишь об отдельных событиях жизни Н.А. и А.М. Земских.
20-ые годы. Надежда и Андрей Земские живут на Большой Никитской, д. 46, в здании бывшей гимназии Алелековой, преобразованной в школу-девятилетку № 48. У них две дочери — Ольга (1923 г. р.) и Елена (1926 г. р.). Н.А. заведует школой (в 1922—27 гг.), А.М. Земский — преподаватель рабфака МИИТа, автор учебников по русскому языку. Их квартира на третьем этаже школы служит временным приютом для всех родственников, которые из разных мест стекаются в Москву. Там есть маленькая комнатка с отдельным входом; в ней балкончик, из которого виден актовый зал, расположенный на втором этаже. В этой комнатке в разное время жили Михаил Афанасьевич со второй женой Любой, старшая сестра Вера с мужем Н.Н. Давыдовым, младшая сестра Леля, приехавшая из Киева после окончания института, и младшая сестра Андрея Земского Катя (Катюшка, как ее звали дома). В дневнике Михаила Афанасьевича запись от 4 января 1925 г.: «Хотим у Нади потанцевать».
* * *
1926 год. Москва полна слухами об убийстве Фрунзе. Б. Пильняк публикует в «Новом мире» (1926, № 5) «Повесть непогашеной луны». Журнал изъят из всех библиотек. Н.А. забирает этот подлежащий уничтожению номер журнала из школьной библиотеки и прячет среди своих книг. Я обнаружила его случайно у нас дома уже в 60-е годы.
* * *
1931 год. 31 января. Андрей Земский арестован. Помню, как вечером на большом обеденном столе что-то складывают в фанерный ящик. Спрашиваю: «Что это?» Ответ: «Папе передача». Но я мала (мне 4 г. З мес.), ничего не понимаю. — А где папа? — В тюрьме, в Бутырках.
За что арестовали отца, я узнала много позже. Окончательно поняла, в чем дело, только после смерти матери из материалов семейного архива Земских, который Н.А. хранила отдельно от булгаковского. В семье арест объясняют так: у нас остановился временно муж сестры Вари Л.С. Карум, в прошлом белый офицер, а соседи донесли.
* * *
Отец пробыл в Бутырках четыре с половиной месяца. 18 мая 1931 г. он был выслан в Красноярск. Мама ездила к нему. Сохранилась маленькая записная книжечка с записями этого времени, сделанными карандашом. Это и путевые впечатления, и размышления, и зарисовки. Мои пояснения даны в квадратных скобках.
[На первой странице:] Дорога. Урал и его впечатления. Пал. Сны (лютики). [На обороте первой страницы:] «Образцовые колхозники» и их дети. Несчастные дети... 25 смертей в сутки.
Все на свете относительно:
Иркутск
Красноярск
Киренск
Енисейск
Туруханск
Маровка — вода с лягушками.
Игарка.
[Далее следуют дорожные записи о пассажирах поезда: «русские американцы», летуны, командировочные.]
Первая дата в блокноте дана по приезде в Иркутск: 31/V—1/VI. Очевидно, что это 1931 г. И так же очевидно, что Н.А. выехала сразу же после высылки мужа. Он был выслан 15 мая 1931 г., а она уже 31 мая была в Иркутске. [Привожу записи с некоторыми купюрами.]
На улице Карла Маркса (б. Большой) что-то нежное и печальное выпевает радио. Я иду, а на душе огромная тяжесть. Все впечатления — их много, новых и интересных — скользят мимо, не задевая и не радуя.
Сознание бесправия и бессилия... Впервые в жизни мне приходится испытывать это сознание с такой силой. Чудовищная несправедливость, обрушившаяся на нашу жизнь так неожиданно и беспричинно, как-то не дает еще опомниться до сих пор. Я привыкла работать много, жадно и с радостным сознанием, что я делаю, строю, что — вот он результат. Я привыкла сознавать себя членом советского коллектива. Привыкла к уважению. А за три последние года я, целиком включенная в прекрасно работающий коллектив, привыкла к взаимной заинтересованности, сочувствию, хорошей оценке (Пиотровский избаловал), вниманию. Я нужна, меня ценят. У Андрея тоже во всю силу способностей сделанная работа, уважающая, даже любящая его аудитория, книги, имя5.
И вдруг все рушится. Андрей выбит, смят, вырван из жизни. Он бодрится, пытается барахтаться. Но все это за что? «Без вины виноватые». Самое дикое то, что Андрей, «словесник несчастный», «спина в жилете», согнувшаяся над письменным столом над грамматиками и потому объясняющаяся со всеми молчанием, Андрей, про которого дома говорят, что он может разговаривать только о «суффиксах», этот Андрей, оказывается «офицер». То, о чем мы и думать забыли, то, что было всегда мелким, досадным, ненужным эпизодом его жизни — 4 месяца прапорщичества — оказывается, ложится проклятием на всю его жизнь и коверкает жизнь всей его семьи. Глупо? Смешно? Да, это было бы так, если бы не стоило так дорого. «Попал под колесо истории». Слабое утешение.
«Таких случаев сейчас тысячи». И от этого не легче...
«Я не понимаю, мама, — говорит Олечка — ну, хорошо, берут, сажают в тюрьму. Но ведь вы же с папой красные <...> Ведь твои китайчики [ученики] коммунисты». «И папочка красный, — говорю я ей: Он по недоразумению попал». Но она продолжает не понимать. Она недавно (ей 8 лет) услыхала и поняла что-то про красных и белых, разобралась для своего возраста очень недурно и без минуты колебаний зачислила меня с отцом в «красные». И, конечно, была права.
«Той. Земская ударник и хороший ударник», говорит курсант К. на собрании. Я сижу и мне тяжело. Энтузиазм... Я не люблю громких слов и пышных деклараций, но я знаю, что так, как я работала с этой осени в пехотной школе, не работал ни один преподаватель. Я увлеклась <...> и вот у меня снова бронхит, трахеит (голос пропадает), отчаянная мучительная экзема на руках. А по моему энтузиазму хлопнули так, что я чуть не сорвалась и не слетела со всех четырех ног. Спасла та же работа: класс, мои ничего не подозревающие ученики — курсанты. «Товарищ Земская ударник и хороший ударник». Видели бы они, мои безграмотные «мальчики», с которыми я так долго и авторитетно билась, как я ночую на собственном портпледе на иркутском вокзале...
Спасала еще и забота об Андрее и девочках, мысль о семье.
* * *
Устарела ли я для подобных экспериментов [Н.А. в это время 37 лет], или просто безумная усталость этой зимы сказалась, только я, кажется, ни одно путешествие не переносила так плохо, как это. «Живут же люди в том краю». К сожалению, этой фразой Андрея не утешишь. И я все переношу и сижу здесь, чтобы облегчить ему эти первые тяжелые дни <...>
Иркутск красив. Поэтому, верно, здесь часто вспоминаю Касимов и Каширу. Тоже «провинция» и тоже красиво.
Но какая огромная разница. И еще одно. Здесь, как нигде, я тоскую по своим девочкам. Ведь уезжала же от них и в лагеря (по работе в пехотной школе), и в Крым, и никогда так не хотелось их видеть и быть с ними, как сейчас.
Как-то недавно поймала себя на острой, резкой тоске по Москве: выспаться бы на чистой постели у себя в комнате под низкими потолками, а потом сесть в пригородный московский поезд и дунуть в Красково. И там выкупаться на солнышке в небольшой речушке и полежать на траве... И погулять, и повозиться со своими девчонками, которых всю зиму почти не видала за сумасшедшей работой и с которыми не удалось пожить и сейчас, в дни отпуска, как я мечтала. <...>
У окошка ПП.
Вежливо и тихо, с некоторой грустью в голосе. Вам придется ехать в Красноярск. Вас там будут ждать 7-ого числа.
Красноярск
Дорога. Едем вместе с владивостокскими командирами, только что испеченными.
Я все время у окна. Солнце, весна. Черемуха в цвету. Сопки, зелень, Енисей. Гостиница — «мест нет». Дом крестьянина. Номера. «Уют» для приезжающих; общежитие № 1, 2, 3 и ямщицкие. Ужасный двор.
Кафе, где все «закрыто».
Кафе — кофе с «печеньем». «Скотское» мясо.
<...>
Ужасный двор Дома Кр[естьянина]. И Андрей в московской шляпе, с вежливым профессорским поклоном. Ночевка в красном уголке. <...>
Драка во дворе Д. К, ночью. 30 человек арестованных милицией. Конфискованная водка. И неожиданно — Красноярский городской сад: густая зелень, черемуха в цвету, сосны, темная зелень елок среди весенних молодых листьев берез и тополей, даже яблони в цвету; чистые дорожки, усыпанные крупным песком, чистые зеленые скамейки.
Откуда сие явление? Истории сада не знаю, но красноярцы гордятся им и совершенно справедливо.
Правда, по вечерам вход в сад 30 к., развлечений никаких, играет один духовой оркестр и ярко освещена одна аллея; в других аллеях местами есть свет, но есть и темные места. Там хулиганят мальчишки, подставляют ножки, раздается визг по кустам, раздели комсомолку.
* * *
«Надо устраиваться»...
Квартирный вопрос. Заплеванные, заложенные телами, пахнущие невыносимо черемшой вокзалы. Гостиницы и командировочные — не подступись... [Найти жилье для А.М. сразу не могли].
Ночевка на улице: [Андрей] бодро «ну, я могу одну ночь и по улицам походить»... (а в глазах смущение и на губах жалкая улыбка).
Человек, как зверь: ему нужно логово, пища и сон. И тогда он будет спокоен.
(Из афоризмов Н. Земской)
[О человеке, которого Н.А. видит в саду]. На голове шляпа, как у Андрея, довольно приличный костюм, сидит на скамейке, устало согнувшись, и спит под фонарем, среди шума движущейся толпы, в Красноярском саду. Кто он? <...>
Предс. горсовета: «Нам контрреволюционеров на службе не нужно».
«Ищите себе хотя бы временную работу».
[Записи отдельных реплик и объявлений]
«На сколь ночей берете койку?»
«У вас в Москве свой дом?»
«Столующие! Подавайте материал о работе сотрудников столовой и улутьшении питания комиссии проверке штатов Ц.Р. К.» (Красноярск).
«Ужны выдаются с пол 8го» (Иркутск).
[В Иркутске] «Ванну в гостинице открыли, когда приехали японцы, какие-то делегаты или командировочные».
Гегиена [sic!]: «в уборную надо итти в правое крыло».
* * *
Последние записи сделаны в Москве, чернилами:
Декабрь—январь 1931—32 г. Ich bin krank. Ich bin müde. Ich bin ungtucklich6. Это по-немецки.
А по-русски: удар за ударом, удар за ударом — по шее, по морде, по энтузиазму, по работе с увлечением, по всем чувствам. Ох, и бьет же меня сейчас жизнь!
Но вот — живу и работаю по-прежнему. Спасают курсанты и слушатели. Если бы не они, не их отношение, не необходимость, забыв свои «избитые» чувства, учить их и расти для них — нервы, вероятно, не выдержали бы. Но я жива, покуда есть мои девочки, «курсантики» и пока не умерло еще мое булгаковское чувство юмора. Почему-то четыре строки Тихонова вертятся часто, часто у меня теперь в голове:
Жизнь учила штыком и винтовкой.
Крепким ветром по плечам моим
Узловатой хлестала веревкой,
Чтобы стал я спокойным и ловким,
Как железные гвозди простым.
Почему бы это — именно эти строки? Да! Просто все в жизни».
* * *
Местные жители боялись сдавать жилье ссыльным. Однако через какое-то время отцу удалось найти в Красноярске временное жилье и с 20.09.31 г. работу в редиздате Сибирского лесотехнического института и Сибирского научно-исследовательского института. Но в Сибири отец, уроженец Кавказа, страдал от холода и постоянно болел. По его просьбе ему сменили место ссылки на Казахстан. Сначала он больше года жил в Алма-Ате, а затем в марте 1934 г. — уже вопреки его желанию — был переселен в маленький городок Кзыл-Орда, на берегу реки Аму-Дарья.
* * *
Арест и высылка мужа не могли не сказаться на судьбе Н.А.
В Москве была объявлена паспортизация. Всем жителям квартиры Н.А. было предписано явиться за получением паспорта. Прилагаю этот документ (четвертушка пожелтевшей бумаги в клеточку).
Штамп: Заведуют. Домом по ул. Герцена № 46.
30/III-ЗЗ г.
гр-ам Земской Н.А., Земской К.М.7, Давыдову Н.Н., Давыдовой В, А. и Крючковой А.И.
Явиться на паспортный пункт № 77 [угол М. Бронной и Тверского бульвара] 1го Апреля 1933 г. в 3 часа дня за получением паспорта Заведующ. домом по ул. Герцена № 46 (подпись неразборчива)
Из этого списка видно, что у Н.А. в то время жили сестра Вера с мужем, младшая сестра А.М. Земского Екатерина Михайловна Земская и жена его соавтора А.И. Крючкова.
Мне было тогда немногим больше шести лет. Помню очень яркий солнечный день ранней весны. Мы (мама, тетя Вера, папина сестра Катюшка и я) стоим на улице в длинной-длинной очереди. Я спрашиваю: За чем? И ответ: За паспортом. Когда вернулись домой, я почувствовала, что случилось что-то плохое, но толком ничего не поняла. А произошло вот что: маме было отказано в выдаче паспорта и вручена следующая бумага.
Форма № 7
1Извещение
Гр. Земская Надежда Афанасьевна прожив, ул. Герцена, 46 Проживание на территории гор. Москвы и в 100 клм. вокруг него — вам не разрешено.
Объявляя об этом, Управление РК милиции предлагает Вам в десятидневный срок выехать за пределы указанной территории.
Невыезд в срок повлечет за собой выселение в административном порядке. Настоящее предписание может быть обжаловано в 5-ти дневный срок в Комиссию Районного Совета по адресу: 9ое Отд. Милиции.
Начальник отделения РК милиции (подпись)
«1» Апреля 1933 года.
Мама уже на следующий день подала заявление в Комиссию районного совета (9 отделение милиции). Привожу этот документ с небольшими сокращениями:
Прошу об отмене решения о невыдаче мне паспорта начальником 77го паспортного пункта т. Лисовенко. Мне было отказано в паспорте на том основании, что мой муж выслан, а моя стандартная справка с места службы в части моего служебного стажа заполнена неясно. Я считаю, что решение это неправильно по следующим соображениям.
Дело мужа находится на пересмотре в Верховной Прокуратуре. Сам он живет свободно, все время работает и имеет хорошие отзывы об этой работе (был в Красноярске, в данный момент служит в Огизе в Алма-Ата).
Я же никогда не находилась на иждивении мужа, а работаю непрерывно с 1917 г. и имею самостоятельный стаж и заработок. Я жила в Москве с 1912 г. по 1917 г.: время моего учения на Московских Высших женских курсах (теперь 2ой университет). Затем работала некоторое время в провинции (гг. Детское Село, Самара и Киев), а затем снова приехала в Москву, где живу безвыездно и работаю с 1922 г.
Мой служебный стаж таков:
1) Учась в Москве, работала в Издательском Обществе Московских высших женских курсов.
2) После Октябрьского переворота начала работать в г. Детское Село в должности заведующей внешкольным образованием УОНО.
3) Затем с 1918 г. по 1921 г. работала в г. Самаре в должности заведующей внешкольным подотделом УОНО, преподавателем школ взрослых и народного университета.
4) В Киеве, куда я уезжала в 1921 г. к больной матери, <...> работала инструктором по библиотечному делу и преподавала в Высшей военно-педагогической школе.
5) В 1922 г. вернулась в Москву и с 1922 г. по 1927 г. работала заведующей Девятилетней школой Кр. Пресненского района № 48.
6) В 1928 г. поступила преподавателем в Московскую Краснознаменную пехотную школу, где проработала до 1 сент. 1932 г.
Одновременно работала с 1930 г. на курсах подготовки в Военные Академии РККА при секторе кадров Центрального Дома Красной Армии. Там работаю и сейчас. <...>
Таким образом, с первых дней Октябрьского переворота по настоящий день я работаю на ответственной педагогической работе, последнее время исключительно в Кр. Армии, и имею на всем протяжении моей службы хорошие отзывы об этой работе, которые и могу представить.
На основании этого прошу об оставлении меня в Москве. У меня двое детей — 10 ти и 6 ти лет, находящихся целиком на моем иждивении. У меня нет никаких средств к существованию, кроме работы. Обе мои дочери этой зимой тяжело переболели. Младшая дочь вообще слабый ребенок.
Выехать мне совершенно некуда, т. к. у меня нет никаких связей с провинцией. Жить у мужа негде. Он не имеет жилплощади.
Сама я чувствую крайнее нервное переутомление и не имею просто сил выбраться с детьми в указанный мне срок.
Паспортная система направлена своим острием против антисоветских и антиобщественных элементов. Я и мои дети не являемся ни тем, ни другим. Поэтому я и прошу о выдаче мне московского паспорта.
Преподавательница Н. Земская
2/VI.33.
При этом прилагаю 11 документов с мест моей прежней и теперешней работы.
Н. Земская
14 апреля мама подает еще одно прошение:
В 9ое отделение милиции
Н.А. Земская, ул. Герцена
д. 46, кв.1, комн. 35.
В добавление к поданному мною заявлению сообщаю, что дело моего мужа Андрея Михайловича Земского находится на пересмотре в Прокуратуре Верховного суда у прокурора по военным делам т. Фадеева (Спиридоновка, д. 30, комн. 7, тел. 3-75-54), который разрешил обратиться к нему за справкой по моему делу.
* * *
Маме удалось добиться отмены решения о высылке из Москвы, но в школе ее жить не оставили. Сначала шли разговоры о том, что выселят из школы во флигель во дворе того же дома. Но выселили на самую окраину Москвы в двухэтажный дом барачного типа без водопровода и канализации. Называлось это место Ростокинский городок Моссовета. Хорошо помню: мы втроем (мама, сестра Оля и я) едем на электричке с Ярославского вокзала на станцию Яуза — смотреть новое жилье. Тогда это была не Москва, а пригород. Дом еще не был заселен, и можно было выбирать комнаты. Мама по непрактичности и романтичности характера выбрала комнаты крайние, угловые, так как во второй комнате было окно, выходящее не на другие дома, а на чистое поле, за которым виднелась окружная железная дорога. Это радовало глаз, но квартира оказалась невероятно холодной, и зимой мы всегда мерзли, а мама досадовала, что поступила непрактично. Тоненькие стены барака продували все ветра, а печка была одна (топили ее из первой комнаты, а задняя стенка печки выходила во вторую). Нам выделили две смежные комнаты (31 кв. м). Рядом были соседи, у них тоже было две комнаты, но поменьше. Кухня — общая. Так началась новая жизнь семьи Земских. За водой ходили к колонке. Был сарай, покупали дрова, пилили их и кололи.
Маму не только выселили из центра Москвы, но и уволили с прежней работы в ЦДКА. Из Пехотной школы ее уволили летом 1933 г. (расчетный лист от 1 июля 1933 г.), но еще некоторое время она продолжала работать в ЦДКА в Бюро заочной подготовки и на вечерних курсах. Однако была уволена и оттуда. Когда именно, я не знаю. Следующее место ее работы — преподаватель русского языка и литературы в старших классах школы № 269 в Ростокине, недалеко от нашего дома. Там она и проработала до начала войны 1941 г. Меня отдали в I класс в Ростокинскую школу, а сестра не захотела менять школу и ездила в свою прежнюю.
* * *
Летом 1933 г. Н.А. поехала навестить мужа в Кзыл-Орду, взяв нас с собой. Мне было тогда шесть лет, в школу я еще не ходила. Помню верблюдов на улице, маленький домик, в котором отец снимал комнату. Окна всегда были занавешены чем-то темным, в комнате стоял полумрак. Так мы спасались от казахстанской жары. А на полу лежали яблоки, их было много. Мы пробыли у отца, вероятно, месяц, а к началу учебного года вернулись в Москву.
* * *
В декабре того же 1933 г. в дневнике Е.С. Булгаковой читаем запись:
11 декабря
Приходила сестра М.А. — Надежда. Оказывается, она в приятельских отношениях с тем самым критиком Нусиновым, который в свое время усердно травил «Турбиных», вообще занимался разбором произведений М.А. и, в частности, написал статью (очень враждебную) о Булгакове для Литературной энциклопедии. Так вот, теперь энциклопедия переиздается, Нусинов хочет пересмотреть свою статью и просит для ознакомления «Мольера» и «Бег».
Ситуация кажется до неправдоподобия странной. Почему Н.А., муж которой зачислен в контрреволюционеры и выслан в Казахстан, просит у брата пьесы для советского критика, который его травил? Запись Елены Сергеевны оставляет за кадром глубокий драматизм ситуации.
Дело было вот в чем. Дважды Надежда Афанасьевна (один раз — с детьми) навещала мужа в ссылке; в Москве же делала все возможное и невозможное, чтобы вызволить его из беды, — хотя для нее самой это было далеко не безопасно. Единственным человеком, согласившимся ей помочь, оказался именно И.М. Нусинов: он был вхож к Вышинскому и обещал передать ему прошение о пересмотре дела. Почему гонитель Булгакова согласился помочь его сестре, мы не знаем. Как бы то ни было, отказать ему в просьбе достать пьесы брата Надежда Афанасьевна, видимо, просто не могла.
* * *
Н.А. продолжала неустанно хлопотать о муже. Пишет заявления о пересмотре дела и Андрей Михайлович. Между тем над Земским в Кзыл-Орде нависла новая угроза. Первоначально он работал корректором в местной газете «Правда южного Казахстана в Кзыл-Орде», но кому-то не угодил. Его сняли с работы. Сохранился номер этой газеты от 4 июня 1934 г. — замечательный документ эпохи, в котором возмущенные трудящиеся изливают свой гнев на отстраненного от работы — отсюда, надо полагать, и уникальная орфография заметки! — ссыльного корректора Земского.
Текст этой заметки помещен ниже (см. илл.).
Характерно, что отец не смирился с оценкой своей работы корректора и подал следующее заявление:
Прошу уволить меня от должности корректора. Я оскорблен тем, что на открытом собрании партячейки не было опротестовано ни на чем не обоснованное заявление о неправильности моего зачисления в корректоры. Поэтому я настаиваю на одновременном производстве расследования по этому делу.
В любой момент могу предоставить доказательства того, что я являюсь первоклассным корректором, что я как до ссылки, так и после всегда добросовестно нес свои служебные и общественные обязанности (сослан я не в связи со своей работой) и что даже после ссылки рабочая среда, среди которой протекала вся моя работа, обычно не только не гнушалась мной, но и оказывала мне доверие, выбирая меня на общественные должности.
Чтобы не создать прорыва в работе, обязуюсь до подыскания мне заместителя работать до обеденного перерыва (этого времени достаточно, чтобы выполнить всю работу), а остальное время оставляю для подыскания работы.
В последние месяцы своего пребывания в Кзыл-Орде отцу удалось найти место товароведа на Книжной базе.
* * *
Приведу одно из последних прошений о пересмотре дела, написанное А.М. Земским.
Прокурору по надзору
за организациями ГПУ
Адм.-ссыльного Андрея Михайловича Земского
Не получив ответа на два перед этим поданных заявления, я принужден вновь просить о пересмотре моего дела. Я осужден постановлением Московского ППО ГПУ от 10 мая 1931 года на 5 лет концентрационных лагерей с заменой ссылкой в Восточную Сибирь по пунктам 10, 12 и 13 статьи 58 Уг. К. Судя по отношению ко мне Восточно-Сибирского и Казакстанского П.П. ОГПУ ведущим в осуждении является обвинение по п. 13 — обвинение в пребывании в армии Колчака. Непосредственно вслед за осуждением я подал заявление с приложением документов, которые удостоверяют, что с июля 1918 г. по осень 1920 г. я непрерывно работал в Самарском уездном отделе народного образования и в войсках Колчака не служил [следует перечень документов].
Если почему-либо прокуратура не придает веры представленным мной документам, то ведь есть возможность навести справки в учреждениях, их выдавших, и таким образом установить истину.
Обвинение по пунктам 10 и 12 основано на преувеличенном внимании к одному случаю, который к тому же сам по себе нисколько не криминален, и забвению всех обстоятельств моей жизни и работы. В итоге оказалось, что я, десять лет подряд перед осуждением работавший в рабфаковских аудиториях в качестве педагога, обвинен в связи с контрреволюционной организацией бывших офицеров только потому, что принял к себе для временного проживания мужа сестры моей жены Л.С. Карума, который был преподавателем в ВУЗах сначала в Киеве, потом в Москве по военным предметам.
Свои обязанности гражданина я честно нес 17 лет и несу сейчас (см. приложенные справки). Поэтому вправе рассчитывать на добросовестное (не формальное) рассмотрение моего дела. Три с лишним года, которые я нахожусь в ссылке, терпеливо добиваясь реабилитации, являются достаточным сроком для проверки истинности моих утверждений. При этом я прошу ускорить рассмотрение моего дела, т. к. нахожусь сейчас в особенно тяжелом положении: после неоднократных перебросок (Красноярск, Алма-Ата, Кзыл-Орда) я растерял силы и здоровье на устройство в новых местах, сейчас же меня выдворили на жительство в районный город Кзыл-Орда, причем редакционно-издательской работы в нем нет, педагогическая работа мне почему-то запрещена местным ПП ОГПУ, а всякая другая работа требует переквалификации и знания казанского языка: поэтому я сейчас не только не в состоянии поддерживать жену и двух детей, но и содержать себя.
Приложения [перечислены 5 справок из Новосибирска и Казакстана].
А. Земский
20/V.348.
Как я уже отмечала, прошения о пересмотре дела писала и Н.А. Приведу цитаты из черновика одного такого прошения, поданного Н.А. совместно с заявлением мужа, приведенным выше, и дополняющего наши сведения о деле А.М. Земского:
При высылке мужу не было сообщено, в чем он обвиняется. <...> В июле 1931 г. военный прокурор Московской области дал мне устную справку, что муж обвиняется по пунктам 10-му, 12-му, 13-му 58ой статьи. <...> [В сентябре 1932 г.] Пом. Прокурора т. Фадеев сообщил мне, что в деле мужа имеется обвинение его в службе у Колчака. Это обвинение, неизвестно для меня на чем основанное, не имеет под собой никакой почвы: в 1919 г., когда Колчак наступал на Уфу и Самару, мы оба были в Самаре, и оба работали в Самарских Губернском и Уездном Отделах Народного образования, оба были членами коллегий ОНО»9.
* * *
Из всех сохранившихся в семейном архиве документов эти два заявления дают наиболее полный ответ на вопрос о том, в чем именно обвиняли А.М. Земского, и почему он был арестован.
Характер моего отца ясно виден из «Проекта заявления», который он прислал жене 18.10.33 г. (дата на конверте). Приведу такие строки: «Я не знал ни о какой контрреволюционной организации, в частности военной. С 1918 г. я вращаюсь не среди военных, а среди просвещенцев, вращаюсь в среде рабочих и коммунистов — учеников и преподавателей. Какому, с позволения сказать, дураку может придти в голову мысль посвящать меня в тайны контрреволюционной организации?»
Еще один документ, проливающий свет на причины и обстоятельства ареста моего отца, стал мне известен лишь в 90-е годы. Это мемуары Л.С. Карума, которые он озаглавил «Моя жизнь, или Роман без вранья». Мемуары не опубликованы, но мне разрешили с ними ознакомиться. Приведу отрывок, в котором Карум рассказывает о том времени, когда он был арестован и находился в Москве:
«Вдруг как-то ночью меня опять вызвали. Опять ведут по той же дороге, приводят в 3122 кабинет Пассова. Встречает, усаживает.
— Скажите, говорит Пассов, вы не знаете ли Андрея Михайловича Земского.
— Как не знать? Он муж сестры моей жены.
— Почему он уезжал из Москвы?
— Он был на курорте.
— Нет, не теперь, а в 1917 году. Куда он уезжал?
— В 1917 г. он был на военной службе. Его артиллерийский дивизион, в котором он служил, отправили в Самару.
— Чтобы он принял участие в восстании так называемого Учредительного Собрания?
— Учредительного Собрания тогда не было. Оно созвано позже.
— Возьмите лист бумаги и напишите все, что Вам известно об А.М. Земском.
Я написал, что он филолог по образованию, и как только можно было освободиться от военной службы, он демобилизовался и с тех пор работает в Москве. Пишет учебник русского языка.
Из разговора с Пассовым я понял, что Земский тоже арестован. Это меня огорчило, так как теперь внимание сестер будет раздваиваться, и на помощь москвичей Вареньке рассчитывать нечего» (Тетрадь XXIII, 3121).
* * *
Как же было на самом деле? Служил ли мой отец в войсках Колчака?
Сестра Варя из Москвы посылает Наде письмо в Ц. Село 15 января 1918 г. (см. выше «Переписка четырех сестер»), из которого явствует, что в январе 1918 г. и муж, и жена Земские были в Ц. Селе и Андрей «оставался в батарее». О дальнейшей жизни Земских имеются два скудных письменных свидетельства от мая и июня 1918 г., которые показывают, что в это время и Надя, и Андрей были уже на Волге.
1) Записка из клиники в Саратове (май 1918 г.) от Андрея после операции гайморита к Надежде. На клочке бумаги карандашом: «Формалисты — не пускают к тебе. Нельзя курить и есть; страшно отощал. Сегодня вынут тампон. Завтра могут выпустить. Хорошо если бы ты была — вымыла бы мне рот и накормила <...> АЗ».
2) Письмо от Надежды Андрею из Саратова с указанием даты: 25 июня 1918 г. Конверт не сохранился, адрес Андрея не известен; вероятно, он находился в своей военной части недалеко от Саратова.
Прибыла сегодня благополучно в Саратов. Ехать было хорошо, только ночью, до Аткарска, тесно. Была у Прозорова. Дело еще не решено: речь идет о переходе культ.-просв. Отдела в ведение губерн. Совета Кооп. Съездов и поэтому пока приостановлены назначения и организационные распоряжения. И вообще, как решится вопрос, неизвестно. Прозоров говорит: «Я склонен поддерживать Ваше назначение, но зависит оно не от меня».
Приглашал придти в начале недели.
В Нар.(одном) Дворце еще не была. Нину [по-видимому, знакомая по Московским курсам] не застала. Думаю, что если завтра буду хорошо во Дворце принята, продолжать там работу. Как быть тебе с комнатой — не знаю. Мое мнение — оставь ее еще на неделю, а там увидим. <...>
Если будет оказия или ты поедешь, то захвати мне яиц, 1 ф. [фунт] мало-российского сала (это вместо масла, а то оно тает) и хлеба (или того, из чего получается хлеб); не забудь белье.
Напиши мне письмецо <...>
Целую. Береги себя. Н.
<...>
* * *
Почему Надежда и Андрей оказались в Саратове, объясняют дорожные записки Н.А., сделанные ею в 1920 г. (см. выше «Неудачная поездка в Киев: 1920»). Она вспоминает: «В 18-м году я до слез томилась одна в чужом и нелюбимом Саратове, горячо тоскуя и по дому, и по Андрею». А в примечании № 19 дает такое пояснение: «В это время весной 18-го года мы были на Волге; решили обосноваться в Саратове; я уехала туда пока одна и поступила на работу (библиотекарем); а Андрюша еще не полностью ликвидировал свою военную службу (он был уже демобилизован по здоровью, но еще не ушел из своего Тяж. арт. дивизиона, который тогда стоял на Волге в одном из маленьких городков Саратовской губернии)».
* * *
Некоторые сведения, поясняющие причины отъезда Земских из Ц. Села на Волгу, содержатся в письме А.М. Земского Горькому, написанном в первом месте ссылки Красноярске; привожу и прилагаемые к нему документы:
Дорогой Алексей Максимович!
Не легко я решился Вам писать, боясь Вас затруднить. Даже не знаю, сумеете ли Вы мне помочь. Но так бывает, что известное намерение становится настолько напряженным, что не выполнить его невозможно. <...> Меня обвинили в преступлениях, в которых я неповинен: 1) в службе у белых на том основании, что я проживал в Самарской губернии во время мятежа чехов (я же в это время учительствовал в с. Кандабулак, о чем у меня есть удостоверение 2) в недонесении о контрреволюционных замыслах других лиц на том основании, что осенью 1930 г. у меня на квартире проживал муж сестры моей жены, арестованный несколько раньше меня <...>; 3) в контрреволюционной агитации не знаю даже на каком основании (на следствии даже разговора об этом не возникало) <...>
Выходец из многочисленной семьи преподавателя-священника, я окончил гимназию, а затем в 1916 г. Московский университет. До 1918 г. я был в армии, а затем, будучи демобилизован по болезни, непрерывно работал в качестве инструктора политпросвета, преподавателя русского языка и литературы <...>, автора учебников.<...>.
Уваж. Вас А. Земский
Красноярск. Ул. Ленина, д. 101, кв. 4.
Данных о том, было ли это письмо отослано Горькому, нет. Сохранилась только копия, без даты (вероятно, 1931 г.).
* * *
Более подробно и, точнее сказать, менее формально А.М. рассказывает о себе и своем деле в документе, прилагаемом к письму А.М. Горькому: копия «Ходатайства о пересмотре дела», написанная тоже в Красноярске (десять с половиной тетрадных страниц мелкого убористого почерка). Скорей всего это первое прошение, и отец еще не научился казенно-бюрократически писать подобные бумаги.
Привожу отрывки из этого ходатайства.
I. Я окончил Московский Гос. Университет и готовил себя к работе просвещенца. Только вследствие распоряжения царского правительства летом 1916 г. о том, чтобы военнообязанных с высшим и средним образованием никоим образом не посылать на фронт рядовыми, а посылать в школы прапорщиков, мне поневоле пришлось пройти ускоренный курс Киевского арт. училища. Я — военспец поневоле (и уж, конечно, не кадровый офицер) и просвещенец по призванию — этим определяется вся моя дальнейшая жизнь.
II. Я был произведен в прапорщики в июле в 1917 г., в период перерастания буржуазной революции в социалистическую. Гарнизон Детского села, в том числе и I зап. тяж.-арт. бригады, в которую я был зачислен, был настроен большевистски. Офицерство потеряло свое командное положение в частях и расслоилось так же, как расслоилась в то время и вся интеллигенция. Я в бригаде не был командиром, а занимался культпросветработой (ликвидировал безграмотность, организовал школу, библиотеку и т. п.), за что пользовался симпатиями всей части. Так было до декабря 1917 г. (т. е. и после Октябрьской революции), когда я был демобилизован по болезни. Т. о. это время, время своего формального офицерства, я в сущности был не офицером, а культпросветработником <...>.
III. Что я не принадлежал к той части офицерства, которая боролась с Советской властью, а стремилась к просветработе в рабоче-крестьянской среде, свидетельствует и следующий этап моей жизни. После демобилизации из старой армии по болезни (18/XII—1917) я жил в Детском селе до конца февраля 1918 г. на средства жены, заведующей внешкольным подотделом УОНО. Побудила нас уехать из Детского села моя болезнь. Для жизни была выбрана Самара, так как нельзя было ехать ни к моим родным в Тифлис (белобандиты в Ростове), ни к родным жены в Киев (на Украине хозяйничали немцы). Поэтому мы остановились на одном из городов внутренней России. Жена получила работу по внешкольному образованию в с. Кандабулаке (90—100 верст проселком от Самары), и мы поехали туда. Весной (в мае или июне) разразился чешский мятеж, в августе была объявлена мобилизация командного состава в войска Учредительного собрания, и к годовщине Октябрьской революции чехи и белые уже бежали из Самары. Я же начал работать преподавателем Кандабулакского высшего начального училища с 22 июля (до мобилизации) и продолжал работать и после мобилизации, и после бегства чехов. Из этого явствует, что в белой армии я не служил. Я не отрицал и не отрицаю, что явился на призыв командного состава в белую армию, но явился не потому, что желал нести службу у белых, а потому, что был уверен в своем освобождении по болезни. Я и был освобожден; это явствует из того, что я продолжал служить преподавателем в с. Кандабулаке до ухода чехов и после прихода Красной армии (см. прил. № 2). Т. о. мою явку на призыв командного состава следует рассматривать как легальный путь уклонения от службы у белых. После отхода белых войск из Самары я остался на месте, в то время как с ними бежали многие интеллигенты, и вскоре же по приходе Красной армии был приглашен в Уездный отдел народного образования [УОНО] на должность инструктора политпросвета, требовавшую безусловно советской репутации. Из удостоверения Кандабулакского ревкома и из факта приглашения меня на работу в УОНО следует сделать вывод, что моя жизнь и мое поведение в с. Кандабулаке были таковы, что вызвали к себе доверие представителей Советской власти — коммунистов. В декабре 1918 г. я призывался уже в Красную армию и опять был освобожден по болезни. А с января 1919 г. я окончательно переехал в Самару на работу в УОНО, где и работал в течение 1919—1920 гг. <...>
А. Земский
г. Красноярск. Ул. Красной армии, д. 35.
При этом заявлении прилагаю 17 (семнадцать) документов, подтверждающих правильность моих слов10.
* * *
Приведенные документы показывают, что во время восстания чехов Андрей и Надежда Земские были в Поволжье. В мае Андрей лежал в клинике в Саратове; в письме от 25 июня из Саратова Надя рассказывает Андрею о своих поисках работы в этом городе.
Андрей тогда был где-то недалеко от Саратова. Видимо, они оба хотели устроиться там на работу как филологи, но найти работу в городе не удалось. Почему Земские искали работу именно в Саратове? Это ближайший город к тому месту, где заканчивал свою военную службу Андрей. Кроме того, там жила некая Нина, сокурсница Надежды, которая часто упоминается в переписке студенческих лет, и на помощь которой Земские надеялись. О Нине говорится и в письме Н.А., приведенном выше, но, видимо, ее не удалось разыскать. По всей вероятности, не удалось найти и работу в городе. Во всяком случае, уже с 22 июля 1918 г. Андрей работает учителем в селе Кандабулаке Самарской губернии.
Я думаю, что сохранившиеся бумаги убедительно удостоверяют, что, находясь в Самаре и Самарской губернии, Андрей Земский у Колчака не служил. Очевидно, что А.М. Земский был человек сугубо штатский и всеми силами стремился освободиться от службы в армии — как в белой, так и в красной. Здоровья он был плохого (малокровие, малярия, болезнь сердца) и его несколько раз признавали негодным к военной службе. Правда, 8 октября 1920 г. его признали годным к службе в Красной армии, и он сразу же по ходатайству старшего брата Бориса уехал в Москву, а потом в Киев, где нес службу в авиашколе.
В 1922 г. он был демобилизован в возрасте 30 лет, и с того времени до ареста работал как филолог в Москве: преподавал и писал учебники11.
* * *
Борьба за освобождение отца все-таки принесла успех. В декабре 1934 г. в результате вмешательства Нусинова — так считала сама Надежда Афанасьевна — Андрею Михайловичу было разрешено досрочно вернуться в Москву. Больше того, Надежда Афанасьевна была убеждена, что Нусинов спас ее мужу жизнь, — ведь тот освободился как раз накануне резкого ужесточения террора.
Зимнее утро. Большой полупустой вокзал. Истошные крики мальчишек-газетчиков: «Сегодня похороны Сергея Мироновича Кирова!» А мы встречаем папу.
* * *
Сам А.М. Земский так писал в хранящейся среди его документов «Автобиографии» от 25 сентября 1945 г.: «В 1934 г. в результате пересмотра дела по распоряжению т. Вышинского я был возвращен в Москву и работал преподавателем педучилища, лектором на курсах Мосгороно по подготовке преподавателей средней школы и в ЦИПККНО, исп. обязанности доцента в Мос. Гос. Пед. Дефектологическом Институте (1939—1941). С 1943 г. работаю в МГПИ им. Ленина в качестве старшего преподавателя по кафедре русского языка (на правах доцента)».
* * *
Мама, живя в Москве, очень часто вспоминала свое детство и юность, Киев и Бучу. Она любила рассказывать о жизни в Буче. Называлось это так: «как мы жили, когда были маленькие». Некоторые обычаи киевской и бучанской жизни были перенесены ею в Москву. Играли в блошки. В Ростокине около дома сделали крокетную площадку. К нам туда часто приезжали мамины сестры (Вера и Леля) с семьями. Большой компанией ходили гулять в лес за железную дорогу, по вечерам играли в крокет. Все это было до войны.
В 1941 г. отец добровольно записался в народное ополчение, попал на фронт, но вскоре был демобилизован по состоянию здоровья.
* * *
В конце 1941 г. перед отъездом в эвакуацию мама дала мне три переплетенные тома — машинописный текст «Мастера и Маргариты».
Я, не вставая с дивана, залпом прочла роман. Позже поняла: мама решила меня познакомить с этим романом, так как мы уезжали в неизвестность, а булгаковский архив оставался в нашей ростокинской квартире. Брат давал сестре на прочтение и хранение все свои произведения. У нас стоял целый «булгаковский» шкаф. Везти его с собой в теплушке в эвакуацию было невозможно. К счастью, это сокровище уцелело.
* * *
Мы уехали в эвакуацию в Куйбышев (бывшая Самара) втроем: отец, мать и я. Моя сестра Ольга в 1941 г. кончила школу и поступила в институт МАИ, с которым уехала в эвакуацию. Вернулась в Москву раньше всей семьи. Мама вернулась из эвакуации раньше нас. Ее вызвали как опытного преподавателя: Москва нуждалась в учителях средней школы. Отца ценили и любили ученики и коллеги, но вызвать в Москву бывшего ссыльного было трудно.
Приведу письмо В.В. Виноградова, который в начале войны был выслан в Тобольск, А.М. Земскому в Куйбышев. Это первое письмо из их переписки12. Даты нет. Возможно, первая половина 1942 г.
Куйбышев (областной) / Карбюраторный завод / Северные бараки / Барак 196, кв. 5
Андрею Михайловичу Земскому
От В.В. Виноградова. Тобольск, Омск. Обл.
Пролетарская площ., д. 11.
Милый и дорогой Андрей Михайлович!
Как грустно, что Ваши злоключения еще не окончились. Судьба и жизнь несправедливы. Казалось бы, Вы уже выстрадали себе некоторый (относительный» конечно) покой и некоторую возможность заниматься любимым и нужным делом. А тут — отъезд из Москвы, болезнь. Мих. Вас. [Светлаев] пишет мне, что и бытовые условия Вашей жизни малопривлекательны. И какая Ваша новая специальность? [А.М. Земский по приезде не мог найти никакой работы по специальности и временно — чтобы иметь продовольственную карточку — вынужден был работать в канцелярии завода АТЭ—I]. Нет, я не променяю лингвистики ни на что. Только опасаюсь, что скоро еще хуже жить придется. Но так как хуже петли ничего нет, а этот выход всегда останется, то пока я преподаю в Омско-Тобольском Пединституте (который явно рассыпается — вследствие утечки, бегства студентов) и пишу книгу по истории слов. Если останусь жить и не случится чего-н. экстренного, то к осени ее кончу и завещаю потомству, так как сам, наверное, выхода ее в свет не увижу. Хочется поговорить с кем-нибудь о русском языке и проч. Но не с кем. <...> Конечно, мысли рвутся и в прошлое, и в будущее (вопреки К. Аксакову, который уверял, что для русских существует лишь настоящее время). Не забывайте и Вы своей работы над вопросом об «обособлении»13. Кто знает: а вдруг выживем? Наверное, для тех, кто выживет, жизнь будет чище и светлее, чем была. Очень хочется завязать с Вами письменные связи и не разрывать их. Вы знаете, что я Вас люблю.
Меня с весны преследуют неудачи: болезнь Над.[ежды] Матв.[еевны] [жены В.В. Виноградова], повторившаяся здесь в Тобольске и проч. Я уже жалел о том, что эта болезнь не дала мне сил остаться в ополчении. Быть может, все приняло бы иное течение. Удача у меня одна «— выход в свет «Стиля Пушкина» (у Вас, к сожалению — черновая, неправленая верстка). Говорят, что и сб.[орник] «Пушкин» Инст. Мир.[овой] лит. с моей статьей «Пушкин и русский литературный язык XIX в.» вышел. Видели ли Вы «Ученые записки МГПДИ» [Мое. Гор. Пед. Дефектологического института]? Я не виноват в том, что в начале Вашей статьи 2 раза напечатано кратк. — вместо кратн.
Привет Над. Аф. и детям. Пишите, дорогой.
Ваш Викт. Виноградов14.
* * *
Мы были дружны с отцом. Под его влиянием я поступила на русское отделение филфака МГУ. Я собиралась идти на романо-германское или славянское, но отец мне сказал: «Ни в одном языке ты не почувствуешь и не поймешь таких тонкостей, как в русском». Я послушалась его и не жалею.
На всю жизнь я запомнила один наш разговор с отцом. Это было уже после того, как я закончила школу. Я спросила: «Папа! Что ты любишь больше всего?» Он ответил: «Чувство оконченного дела».
Отец умер от тяжелой болезни (саркома) вскоре после окончания войны, в 1946 г. Ему было всего 54 года. Я тогда училась на втором курсе. А в 1953 г. на нашу семью обрушилось другое горе. Переходя железную дорогу, моя старшая сестра Ольга попала под поезд. Ей было 30 лет.
* * *
Выйдя на пенсию, Н.А. продолжала трудиться. Она ведет занятия с китайцами — аспирантами Академии Наук, пополняет и обрабатывает булгаковский архив, пишет критические замечания на издание «Рассказов юного врача» в «Огоньке», помогает актеру МХАТа Юрию Ларионову составлять и готовить программы его литературных чтений, сама выступает с воспоминаниями о Булгакове (см. выше раздел «Жизнь в Киеве»). Н.А. консультировала режиссера Л.В. Варпаховского, который в 1956 г. готовил к постановке в Киевском драматическом театре пьесу «Дни Турбиных». Она неоднократно ездила в Киев для совместной работы с режиссером, вела переписку с ним. К сожалению, спектакль не был разрешен. Надежда Афанасьевна сохранила в архиве фотографии четырех сцен этого несостоявшегося спектакля с указанием фамилий актеров (эти фото помещены ниже).
В последние годы жизни Н.А. неоднократно ездит в Киев — ее неудержимо тянет в места детства и юности. Она возобновляет переписку с братьями Колей и Ваней, живущими во Франции. Помещаю здесь одно из последних писем Коли, адресованное сестре Надежде.
Clamart. 10 окт. 1961.
Дорогой друг Наденька,
давно от тебя и Веры нет вестей, а нам так было бы приятно не потерять снова связь. Ты встретилась с нашими хорошими друзьями Мих. Алексан. и Еленой Влад. Насколько мы поняли — размеры посланной тебе теплой кофты тебе не подошли. Так ли это? Если да, то я снова прошу тебя снять мерку для тебя, а мы подыщем для тебя, чтобы хорошо пришлось и тебе бы понравилось и по форме и по цвету. Получила ли Вера свой подарок, и как он пришелся и по вкусу и по размерам? Нам так бы хотелось, чтобы вы все были довольны. Пусть лучше и она дает свои главные размеры и указания цвета, формы и т. д. Или вам обеим нужно что-либо другое? Тогда обязательно сообщите нам, и мы постараемся найти и прислать, что вам подойдет во всех отношениях.
Твоя посылка фотографий меня очень растрогала: особенно же общая группа нас всех детей за самоваром с матерью, тетей Ириной и пок[ойным] Борей [Богдановым]. Сколько воспоминаний она всколыхнула! Благодаря тебе, семейный альбом значительно обогатился ценными фотографиями.
Как ты себя чувствуешь? Нам передали друзья, что тебе теперь лучше; но так ли это? Если тебе нужны какие-нибудь медикаменты для лечения, сообщи также поточнее, какого рода и вида нужны тебе лекарства и против каких болезней и недомоганий. Будем тоже рады и в этом помочь.
Я еще раз посмотрю все фотографии и возвращу тебе все то, что у нас уже есть в дубликатах. Очень хотел бы иметь фотографии Веры, тебя и Лели периода перед первой мировой войной 1912—1915 гг. Размеры ваших лиц, если только возможно, 2×2 см с характерными для вас чертами лиц. Если я прошу о невозможном, тогда себя не затрудняй. Но если можешь что-либо подыскать, буду тебе очень благодарен и признателен.
Как поживает и выглядит твоя дочь, а наша племянница Люся [Леночка?]. Что она делает, не собирается ли замуж?
Ты, Надюша, очень понравилась нашим приятелям, и они находят тебя симпатичной. Простой и очень умной! Говорят также, что я якобы похож на тебя, чему я очень обрадовался, как комплименту!!
Очень прошу тебя от времени до времени браться за перо и писать о своей жизни и о семейных делах, чтобы мы были в курсе дела и как бы общались более или менее регулярно.
Здесь у нас держится хорошая и не по сезону теплая и солнечная погода: даже до сих пор в садике распускаются последние бутоны роз, георгины, астры и даже табак. Занимаюсь садом. Я всегда стремлюсь иметь вокруг дома те цветы, которые мы сажали в Буче. Вечерний запах петуний, табака, жимолости пробуждает с невероятной четкостью воспоминания детских и отроческих лет.
Ну вот, дошли и до сентиментальности!
Мы все тебя, Веру и близких ваших целуем и сердечно приветствуем.
Любящие вас Коля и Киса [жена Ксения].
P.S. Посылаю тебе новую кофту для тебя: она широкого и большого размера и шерсть (вязка) хорошо растягивается. Ты ее поноси и, при надобности не очень горячим утюгом расправь (растяни) те места, которые могут быть узкими, напр. рукава. Люся (Елена Сергеевна) передает тебе отпечаток (или 2) моего доклада и некоторые фотографии, которые у меня есть. Спасибо за все присланное. Приветы Вере, Ник. Ник. [мужу Веры], Шурочке [двоюродной сестре — А.М. Ткаченко] и др. Мы всех много, многократно и от души целуем.
* * *
История ареста и ссылки отца получила пародийно-бюрократическое завершение в 60-е годы. Весной 1963 г. (вероятно, в марте) в коммунальную квартиру, где я жила с мужем и дочкой, явился вооруженный солдат и принес повестку: на следующий день я должна была явиться к 10 часам утра в Военную прокуратуру. Соседи были заинтригованы, а мы с мужем напуганы. Причину, однако, не поняли. Дочке, конечно, ничего не сказали.
Утром я явилась. Подробно рассказывать не стану, хотя все помню очень ясно. Мне сообщили, что отец не реабилитирован, дело его не закрыто, а они занимаются закрытием всех дел. Обвиняли отца в том, что он служил в войсках Колчака. Я сказала, что отец не был в войсках Колчака, а работал как филолог в Самарской губернии. Ответ был циничен: «Нам не важно, участвовал или не участвовал. Мы закрываем все колчаковские дела». Было сказано: мы выяснили, что жена Земского стара, и поэтому обратились к дочери. Вы должны подать прошение о реабилитации. Я помчалась к маме, мы написали заявление, и на следующее утро я его отвезла. Через несколько месяцев по почте пришла справка (см. илл.).
Военная Коллегия Верховного Суда Союза ССР
12 сентября 1973 г.
№ 4н963/63
Москва, ул. Воровского, д. 15
Справка
Дело по обвинению ЗЕМСКОГО Андрея Михайловича, до ареста — 31 января 1931 года — преподавателя русского языка и литературы в рабфаке МИИТ гор. Москва, пересмотрено Военной коллегией Верховного Суда СССР 25 июля 1963 года.
Постановление от 10 мая 1931 года в отношении ЗЕМСКОГО А. М. отменено, и дело прекращено за отсутствием состава преступления.
ЗЕМСКИЙ А.М. реабилитирован посмертно.
Зам. начальника секретариата Военной
коллегии Верховного Суда СССР
подполковник адмслужбы
(Варфоломеев)
* * *
Моя мама умерла 17 июня 1971 г. от тяжелой гипертонии.
Надежда и Андрей Земские похоронены на старой территории Новодевичьего кладбища, рядом с другими Земскими: братьями отца Борисом и Олегом, их женами, моей сестрой Ольгой, сестрой отца Екатериной.
Примечания
1. См. выше раздел «Михаил Булгаков в последний год жизни».
2. См. часть II.
3. М. Чудакова полагает, что Булгаковы были равнодушны к делу Бейлиса (Чудакова, 1988). Цитируемый документ показывает, что эта оценка нуждается в уточнении.
О деле Бейлиса см., например: Тагер, 1934; Шульгин, 1979.
4. Игра, в которую любили играть в семье Булгаковых. Упоминается выше в «Записках Шурочки Бархатовой». См. о ней подробнее в части II.
5. А.М. Земский начал печататься в 1926 г. До ареста он выпустил в Учпедгизе (большей частью в соавторстве с С.Е. Крючковым) четыре методических и учебных пособия, получивших в печати положительные отзывы. Некоторые из этих работ не раз переиздавались.
1) Методическое письмо по русскому языку и литературе для ВУЗов. М., 1928.
2) Пособие для поступающих в военные школы и для самообразования (отдел — «Русский язык») — два издания. М., 1926.
3) Русский язык. Пособие по грамматике и правописанию / Под ред. Д.Н. Ушакова. Государственное Изд-во. 1-е изд. — М., 1926; 2-е изд. — совместно с С.Е. Крючковым. Эта книга выдержала восемь изданий. Она была одобрена Культпропом ЦК ВКП(б) в качестве пособия для поступления во Всесоюзный коммунистический университет им. Я.М. Свердлова; получила положительную оценку в газете «Правда».
4) Задачник по стилистике. 1-е изд. — М., 1931; 2-е изд. — М., 1933, совместно с В.Т. Кротковым и С.Е. Крючковым.
6. Я больна. Я устала. Я несчастна.
7. Имеется в виду младшая сестра А.М. — Екатерина Михайловна Земская.
8. Дата написана почерком Н.А. Земской и чернилами другого цвета. По всей вероятности, А.М. прислал жене письмо обыкновенной почтой, а она поставила дату и переслала, кому следует.
9. Колчак наступал на территорию Самарской губернии весной 1919 г.
10. Написанные А.М. Земским официальные документы представляют собой интересное лингвистическое свидетельство эпохи начала 30-х годов XX в.: не вполне органическое соединение старого и нового. Автор — хорошо образованный филолог. Он усвоил советскую лексику и фразеологию и использует ее. Это, прежде всего лексические советизмы: просвещенец (а не работник просвещения, учитель) и военспец. Эти слова в Сл. Уш. снабжены пометой нов. Много новых сложносокращенных слов и аббревиатур: культпросветработник, политпросветработа, внешкольный подотдел УОНО (Уездный отдел народного образования), ОНО (Отдел народного образования). Широко представлены политические формулы советской власти: перерастание буржуазной революции в социалистическую, рабоче-крестьянская среда, ликвидировать безграмотность. А.М. Земский употребляет слова Октябрьская революция, тогда как во всех имеющихся в семейном архиве официальных и неофициальных бумагах и он, и Надежда Аф. называли это событие только словом переворот.
Вместе с тем Андрей Михайлович не отказывается от старого словоупотребления. Свое заявление он называет книжным словом Ходатайство. О себе пишет: выходец из семьи... Сл. Уш. характеризует это слово как книжн. устар. Говоря о своей работе, использует глагол учительствовать (Сл. Уш. — книжн.). Наиболее противоречит общепринятому словоупотреблению сочетание советская репутация, оно прямо вопиет против правил языка. Слово репутация обычно толкуется так: «слава человека, добрая или дурная»; «общее мнение о ком-либо» (Сл. Даля); «Создавшееся общее мнение о достоинствах или недостатках кого-либо» (МАС). Я специально привожу мнение двух словарей, относящихся к далеким временным периодам (их разделяет более ста лет). Тем не менее, общий смысл («костяк») значения слова репутация не изменился. Слово репутация принято относить только к человеку, но не к общим понятиям социально-общественного характера (типа церковный, советский, капиталистическая и т. д.). Можно сказать у него репутация промышленника; церковника, советского человека, контрреволюционера, но не церковная, *советская, *контрреволюционная, *промышленная и т. п. репутация.
11. Учебник для педагогических училищ А, М. Земского, С.Е. Крючкова и М.В. Светлаева «Русский язык в 2-х частях. Под ред. академика В.В. Виноградова» до сих пор используется в преподавании. Его переиздавали многократно. В этом году я с удивлением узнала, что сейчас вышло в свет 13-е издание (изд. Дрофа, 2003 г.) Таким образом, эта книга дожила до XXI века.
12. См. Виноградов, 1985.
13. А.М. Земский готовил большое исследование об обособлении, собираясь его защитить как диссертацию, но тяжелые условия жизни (арест, ссылка, война, эвакуация, болезнь) не дали ему возможность закончить эту работу.
14. В.В. Виноградов, как и А.М. Земский, пошел в народное ополчение, но вскоре был демобилизован.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |