Афанасий Иванович Булгаков (17 апреля 1859 г. — 14 марта 1907 г.), старший сын орловского священника Ивана Авраамовича и Олимпиады Ферапонтовны Булгаковых, у которых было девять детей (шесть сыновей и три дочери), прожил всего сорок восемь лет. Встречаются утверждения, что А.И. был сыном сельского священника1. Это неверно: отец А.И. был священником Сергиевской Кладбищенской церкви г. Орла. В письме от 16 декабря 1889 г. к Варваре Михайловне (письмо № 5) А.И. сообщает ей орловский адрес: священнику Сергиевской Кладбищенской церкви Иоанну Булгакову.
Как А.И. пишет в письмах, он учился до двадцати шести лет. Знал, кроме древних, немецкий, французский, английский, славянские языки. В 1885 г. он окончил Киевскую Духовную Академию по церковному отделению со степенью кандидата богословия и затем трудился в Академии на кафедре древней гражданской истории, а позже — на кафедре истории западных исповеданий. Умер в Киеве от склероза почек в 1907 г., не дожив до 48 лет2.
Сохранившиеся письма относятся к тому времени, когда А.И. было тридцать — тридцать семь лет и он находился в расцвете своих сил: это был молодой человек, жених, позднее молодой муж, отец четырех детей, ученый. Мы многое узнаем из писем о внешних и внутренних обстоятельствах жизни А.И. Он любит пение и музыку, сам поет, играет на скрипке, часто ходит в оперу. Посылает жене ноты Мендельсона и других композиторов. Не чужд и развлечений: катается на коньках, купается в Днепре, танцует, любит гулять. К игре в карты склонности не имеет и считает ее вредным времяпровождением; «Есть возможность составить свой кружок для наслаждения пением и музыкою и изгнать возможность карточной игры», — пишет он в письме от 22 ноября 1889 г. А.И. не чуждается общества, ходит на именины, свадьбы, крещения. Любит цветы. Сетует, что в Киеве нельзя нарвать ландышей и покупает их, чтобы поставить у себя в комнате. Умеет делать практические вещи, например, предлагает жене перекрасить кровати ее и детей. После покупки дачи постоянно работает на участке. А.И. много читает: беллетристику, газеты и журналы на разных языках. Часто ходит в библиотеку. Но главное — он очень много работает: читает лекции, пишет научные исследования, переводит с других языков. А.И. был специалистом по истории западных вероисповеданий. Основные темы его изысканий — масонство и англиканство. Он автор около ста печатных работ.
Письма А.И. содержат размышления о жизни, вере, необходимости честно работать, выполнять свой долг. Приведу лишь одно рассуждение — об обязанностях мужа и жены, не вполне обычное для того времени: «На мужа и жену я смотрю как на равных, а потому не согласен, что мелочи жизни должны лежать преимущественно на женщине: они насколько возможно равномерно должны распределяться между обоими, а потому, — я очень хочу, — чтобы ты не одна терзалась ими, а чтобы сваливала часть их и на меня» (письмо № 10, 27 янв. 1890).
Сохранилось тридцать два письма Афанасия Ивановича к Варваре Михайловне и одна открытка к сыну Коле — поздравление с днем Ангела в 1906 г. Письма к Варваре Михайловне относятся к 1889—97 гг.: двадцать шесть писем написано до женитьбы, шесть писем — в 1897 г. из Киева в Карачев, куда В.М. с четырьмя детьми (Мишей, Верой, Надей, Варей) уехала на лето к матери. В переписке А.И. и В.М., ставших женихом и невестой, постепенно меняется общий тон. Они переходят на «ты», иногда возвращаясь к «Вы». Письма делаются менее официальными, язык — более разговорным, шутливым. Письма 1897 г. составляют особый цикл. В них меньше общих рассуждений, чаще упоминаются бытовые темы, они проникнуты ласковым отношением к жене и детям. А.И. и В.М. прожили вместе уже семь лет; письма подписаны не Твой АБ или Афанасий, а твой Фаня.
Все письма написаны красивым, мелким, разборчивым почерком на почтовой бумаге синего, розового, зеленого и палевого цвета, размером в поллиста. В одном из писем А.И. объясняет, что купил бумагу и, только принеся ее домой, заметил, что она разного цвета. Но так и оставил, решив, что этот случай даст возможность Варваре Михайловне посмеяться над его рассеянностью.
Наблюдения над языком и стилем писем А.И. см. во II части этой книги.
Письмо № 13.
18 ноября 1889 г.
Дорогая Варвара Михайловна!
Я давно хотел бы продолжить начатый разговор на каникулах4, да затруднялся присылкою к Вам письма, не зная адреса Вашего теперешнего местопребывания. Кроме того: Вы на прощаньи сказали мне, что «начнется ординарная прозаическая жизнь; все войдет в обычную колею — забудется.» Так ли это? Л пропустил почти 2 месяца, но и теперь еще не забыл ни одного не только выражения, но и малейшего оттенка нашего разговора. Как Вы?
Если обычная проза не изгладила в Вашей памяти того, что говорилось; если Вы имеете желание продолжать наш разговор: то напишите мне об этом. Прибавьте также и адрес Вашего настоящего местопребывания, чтобы по этому адресу я мог направлять письма лично к Вам. Удалось ли Вам переместиться в К-скую прогимназию?5 Как Ваше здоровье и как идут Ваши дела?
Я здоров, если не считать маленькой простуды, которую схватил при резких переменах погоды: стоят холода и дожди. Чтение лекций в Академии началось с 9го сентября и мне пришлось открывать их, т. е. читать прежде других. Большинство времени я провожу дома над работою: до сих пор не выбрался послушать даже новой оперы, которая — по отзывам слышавших ее, — прелестна. При первом удобном случае пойду слушать, хотя бы для этого пришлось пожертвовать своим нервным спокойствием (оперное пение сильно действует на нервы, — разумеется, — не такое, какое мы слышали в Б-ске [Брянске?]). — С нетерпением жду от Вас ответа. Прощайте, передайте от меня приветствия своим родителям. От души желаю Вам всего, всего хорошего, — словом того, что Вы сами себе желаете, хотя я знаю, что желания людские часто бывают чрезмерны. Целую Ваши ручки.
Весь Ваш АБулгаков
P.S. Напишите мне: Вы обещались.
Письмо № 3 [отрывки]
Киев, 1889 г. 22 ноября
Благодарю Вас, дорогая, за скорый ответ на мое письмо. Спешу и сам ответить Вам поскорее. <...>
Увижусь с Вами, расскажу, если захотите, много прекомических случаев. — Во всяком случае жизнь в Академическом кружке (впрочем их несколько даже) [в Киеве] идет полнее, чем где-нибудь. Есть возможность читать новости литературы почти со всего света (у нас в библиотеку выписывается все выдающееся по всем отраслям знаний), можно проникнуть в университетскую библиотеку и ходить читать в публичную. Недавно в нашу библиотеку была выписана вся классическая беллетристика, а теперь выписывается до 30 периодических изданий на разных языках. Есть тут театры, посещение которых, правда, дорого обходится, однако изредка есть возможность послушать хорошего пения и хорошей музыки. Есть возможность составить свой кружок для наслаждения пением и музыкою и изгнать возможность карточной игры; впрочем довольно об этом. Я довольно исправно посещаю оперу и сам изредка пою, хотя без музыки пение в квартире довольно скучно. <...> Вполне готовый для Вас на все (если это все не противно долгу или нравственному закону)
АБулгаков
P.S. Поклон Вашим домашним.
Письмо № 6. [отрывки]6
Орел. 1890 года 4 января
Трудно описать на словах, бесценная моя Варенька, чувство грусти, с которым я покинул Карачев. Только сознание необходимости уехать несколько поддерживало меня. <...>
Здоровье наших домашних я нашел почти в том же виде, как и после приезда из Киева. С чувством живой радости встретили они известие, что между нами дело сладилось. Папа и Мама поздравляют тебя и готовы встретить, как свою будущую дочь, сестры и братья — как сестру. Все вместе шлют поклоны и приветствия твоим (и моим теперь) Папе и Маме, а также пожелания здоровья и всякого благополучия. <...>
Напишите мне, моя милая, моя хорошая, как Ваше здоровье и каково Ваше настроение духа, как Вы провели вечер разлуки и ночь, а также следующий день. <...> В заключение письма повторю Вам, мое сокровище, поклоны, поцелуи и пожелания здоровья и счастия от всех наших. Сегодня мы будем пить за Ваше здоровье, моя радость, чего хочет моя Мама. Крепко, крепко целую Ваши ручки и Ваши губки (Удивительное дело: самым незаметным для себя образом я перешел в письме от «ты» к «Вы»; уже по одному этому можешь судить, какой хаос теперь в моей голове). До свидания, до свидания! <...> Я люблю тебя, и никто и ничто пусть не возмущает твоего спокойствия. Целую Папу, Маму и всех остальных. Любящий Афанасий Булгаков.
Письмо № 13 [отрывки]
Киев 13 февраля 1890 г.
<...> Составлял лекцию и так надоело возиться с разными книгами на всевозможных языках, что бросил и решил поговорить с тобою, моя радость. <...> За это время произошло кое-что такое, что необходимо и тебе знать. Я в тот же день был на вечере у одного из наших профессоров (милое семейство!), который (т. е. вечер) был очень оживлен, и я довольно много танцевал (даже мазурку-котильон и всякую другую чушь); окончил гулять, возвратился и лег спать уже в 6 ч. утра (единственный раз в нынешний сезон!)
[Приписка с краю письма] Я хотел бы, чтобы ты, — если когда-нибудь соблаговолишь сокращать мое имя, — называла меня «Фаня»: мне не нравится ходячее сокращение моего имени; да оно и не правильно (не выдерживает корня).
Письмо № 14 [отрывок]
25 февраля7
Commencement (так ставят в начале летописи)
Как я счастлив сегодня, моя дорогая, моя милая голубка! Во первых окончил составлять лекции для III курса и разгромил средневековую католическую нравственность (конечно, на бумаге, а словесно буду громить в аудитории), а во вторых получил твое письмо. <...>
Письмо № 20 [отрывок]
Киев, 1890 г. 22 апреля
Тридцать один год прожил я на белом свете (вчера был день моего рожденья). Вспомнил я об этом, моя милая, и так-то грустно, грустно стало на душе! Что я сделал за это время для себя, что сделал для других? Способен ли я вообще что сделать, да и нужен ли я? Вот вопросы, которые невольно пронеслись в голове, которые я не раз и прежде задавал себе и на которые никогда не получал удовлетворительного ответа. Другим я боялся задавать эти вопросы, потому что в тех кружках, которые были моими кружками, подобного рода вопросы решаются легко или как-то молчаливо обходятся мимо. <...>
Письмо № 24 [отрывки; письмо начато 10 мая 1890 г.]
14 мая
<...> Дорогая моя! На этой прошлой неделе по случаю я два раза танцевал у одних знакомых. Выдают дочь, и я приходя к ним вечером заставал несколько пар молодых людей, сам начинал изображать молодого человека и танцевать, чтобы среди общего веселья моя фигура не производила впечатления кислого состояния духа: над такою фигурою могли бы подсмеиваться, как Аполоша Свистунов в «Дядюшкиной квартире» над фигурою своего приятеля. Завтра оказывается царский день и мне будет невозможно совершать переезд в квартиру <...> Сейчас иду на экзамен, чтобы присутствовать при истязании бедных студентов по греческому языку. Затем останется еще 4 экзамена. <...>
Голубка моя! отчего сегодня (среда 16го мая) нет от тебя письма? Я не знаю, что и думать. <...> Да! Скверно я проведу праздник Троицы, благодаря какому-то шелопаю, недоставившему твоего письма ко мне или моего к тебе.
23 мая. Спасибо тебе, моя дорогая, за письмо! <...> Несомненно теперь, что твои письма пропадают в Карачеве. И я думаю, что опять письмо пропало, потому что захотели поинтересоваться тем, о чем может Карачевская барышня переписываться с профессором. <...> Исполни мой совет о штемпелеванных конвертах8 и проси адрес надписывать кого-нибудь из братьев. Свидетельствую всем почтение, всех целую: я сегодня готов перецеловать весь мир. Новая квартира очень мне нравится.
Твой А.
P.S. Напиши о себе поподробнее и об Оле.
Письмо № 25 [отрывки]9
Киев 1890 24 мая
В прошедшем письме я писал тебе, моя голубка, что очень доволен новою квартирою; не знаю, как она покажется тебе. <...>
Кстати: сколько раз ни приходилось мне говорить о прислуге, все хозяйки советуют мне привезти прислугу с собою с родины. Особенно одна, родом из Орловской губернии говорит, что ей на первое время было очень трудно понимать язык здешних баб. В особенности, — говорят, — нехороша прислуга в нравственном отношении. Поэтому советуют привезти пожилую женщину, конечно опытную в стряпне и мытье белья, словом женщину, жившую в приличном доме. <...>
Я писал тебе, что начну купаться в Днепре; но оказывается невозможно: последнюю неделю стоят такие холода, что приходится думать не об охлаждении или освежении, а о том чтобы хорошенько согреться.
28 мая. ...Сегодня у нас торжественный экзамен в Академии с Митрополитом во главе. <...> Интересного из своей жизни могу сообщить только то, что теперь я при чтении беллетристики получаю совершенно не то наслаждение, которое получал прежде. Мне открылся какой-то новый совершенно мир, новая сторона человеческих отношений, о которых я прежде только подозревал пожалуй, но которых Прежде не видел. А теперь, благодаря тебе, моя голубка, поэзия получила для меня особый смысл, особое значение. Вообще я чувствую себя как-то по-новому, как будто переродившимся или перерождающимся. Пожелай мне от души, от всей души, чтобы это перерождение происходило в лучшую сторону. <...>
А как еще много у нас не переговорено с тобою?! И как много вопросов, данных мною тебе, ты оставила без ответа? <...>
29 мая. Сколько раз приходилось и читать, и слышать в разговорах, что ужасно страшно бывает вступать в новую жизнь, т. е. начинать жизнь семейную: я почему-то не могу представить себе причины этих страхов. Отчего это зависит, я положительно отказываюсь объяснить. Я почему-то так тягощусь одиночеством, что положительно в иные минуты с ума схожу от этого одиночества: я чувствую потребность говорить с кем-нибудь, мыслить вслух, но так, чтобы мысль твою кто-нибудь слышал, чувствовал и сочувствовал, вот в эти-то минуты и чувствуешь всю тяжесть своего одиночества. Ведь голые стены только вокруг тебя, да равномерный стук часов, наводящий тоску на душу. Вот когда душа рвется к тебе, моя дорогая, вот когда хочется видеть тебя, слышать твое «да» и видеть, что это «да» светится в твоих глазках. Что бы я не отдал тогда, чем бы не пожертвовал за момент такого свидания с тобою... <...>
30 мая. Вот уже никак не ожидал такого скандала! Лег спать в 1/2 двенадцатого, — теперь уже оканчивается четвертый, а я еще, как говорится, и одним глазом не заснул; 4 1/2 с половиною часа проворочаться с открытыми глазами, — ведь это ужасно, не правда ли?! Впрочем все это время думал о тебе и о нашей будущей жизни. <...>
Сегодня ожидаю твоего письма ко мне и поэтому до прихода почтальона буду в хорошем настроении духа; но будет двойной скандал (бессонница первый), если еще раз пропадет твое, моя голубка, письмо. Я не знаю, что тогда будет со мною. Пока прощай... Жду, крепко целую... Ну слава Богу! получил твое письмо и немного легче стало на душе. <...>
Немножко обидно мне показалось, что изо всех моих слов, которые я пишу тебе, ты веришь только многому. Почему же это не всему? Разве я когда-нибудь дал повод к тому, чтобы что-нибудь сказанное мною оказалось не верным? Ну, да ладно! Когда приеду я посчитаюсь за это с тобою. Кстати и любящие братцы сообщат мне то, что они когда-то собирались сообщить. Под председательством Миши10 откроем суд; я обвинитель. В адвокаты допускается Кэтти, — так это и знай и приготовься к защите. Ну прощай, моя радость. Заболтался. До скорого свидания. Поклон пиковой даме11 передам, когда увижу. Она очень редко встречается со мною теперь, да и вообще я отстал как-то от знакомств за делами. Поцелуй от меня Папу и Маму; передай поклон братьям по мере того, как они будут приезжать. На сокращение брачных церемоний я совершенно согласен. Только хотелось бы подольше пробыть вне Киева. Твой А.
Письмо № 27 [отрывки]
Киев. 1897 г. 8 июня
С Вашей стороны слишком жестоко оставлять в неведении меня относительно Вашего путешествия. Я вчера хотел было отважиться послать телеграмму на имя Шурки12 и Мамочки. Составил и понес на почту; чиновник читает, улыбается; а потом смотрит на меня и говорит: «Такую телеграмму мы не можем передать.» — Почему? — Да потому... потому... Обратитесь в другое место!.. «Да почему же?» — спрашиваю; молчит и смотрит на меня с инквизиторским взглядом. А потом буркнул: «Да содержание, знаете ли немного странно.» — Какое содержание! На моем листе было написано: «Карачев. Бархатову. Ответьте, получена ли Вами моя семья; отправлена 4го июня. — Булгаков.» Посмотрев на чиновника минуты две, я ничего от него не добился и решил уйти домой. Что делать, как узнать о путешествии своей благоверной с чадами. Стал читать газеты, чтобы посмотреть, не случалось ли где крушения на ее пути: оказалось только, что Теффак[?]—паша сказал что-то державам, державы что-то сказали ему... Тфу! ты! думаю, ужели нет более интересных предметов для письма и разговоров. Плюнул на газеты и решил изругать маляров, которые третий день мажут, мажут и никак не могут придать потолкам надлежащей белизны. Пришел, они окончили работу и просят на чаек (pour boire или Drink-Geld). Плюнул и на них и не ругавшись (чему удивился даже сам) ушел в свою комнату; впрочем теперь у меня нет своей комнаты. Я разделяю комнаты с мебелью и хламом. На месте твоего ковра (бухарско-хивинского) стоит мой письменный стол, на месте тумбочки книги и газеты, тумбочка в святом углу. На месте твоей кровати сундук, столик с нотами, а на гвоздике над кроватью скрипка; Мишкину постель замещает другой сундук с картонами, картонками и картоночками, а рядом с печкою кушетка, на которой я успокаиваюсь в объятиях... не думай, что какой-нибудь красавицы, для этого она слишком неудобна, нет! В объятиях Морфея, когда для этого наступает хоть какая-нибудь возможность. <...>
Крепко целую тебя, Мамочку и всех, находящихся в доме, не исключая и Катьки с Пелагеею13. Сейчас продолжать письмо нет времени: завтра или послезавтра напишу подробнее.
Любящий тебя весь твой
Афанасий
Письмо № 29 [отрывки]
Киев. 1897 г. 13 июня
Дорогая моя голубка!
Получил я твои оба письма, и мне стало жаль, что я отпустил тебя с больным зубом в дальний путь. Я беспокоюсь, как бы Карачевские эскулапы не наделали тебе какого-нибудь серьезного вреда, но издали ничем не могу тебе помочь: одно только в моих силах, — это утешить тебя, что у меня все идет пока благополучно. Ремонт парадных комнат близится к концу, завтра будут красить в последний раз полы. Потолки все перебелили, французову комнату переклеили14; она теперь похожа на контору, или станцию железной дороги, — такие я выбрал обои (однообразный серенький рисунок), — полы уже загрунтованы во всех трех комнатах; я живу пока в твоей спальне, а в передней и детской сложена мебель гостиной и Французовой комнаты. <...>
Я до 10го ходил в Академию, почему в цензуре15 запустились дела; теперь хожу туда; а по вечерам до настоящего времени готовил перевод к июльской книжке «Трудов», а теперь переделываю ту статью, которая залежалась, — из-за цензуры и прошлогодних библиотечных работ, — с 1893 года. По особым обстоятельствам она приобрела в настоящем году особый интерес, и я надеюсь на ней порядочно заработать.
В Академии год [учебный] закончился. Сережа16 кончил курс 33 кандидатом из 45—46 человек; при таких условиях в Киеве ему трудно найти подходящее место по духовному ведомству, потому что в Киеве обыкновенно оставляют лучших кандидатов; Борадович оставлен кандидатом на следующий год. <...> Пиши чаще и подробно, особенно про детей: скажи им, что если кто будет шалить, то я приказал с нянькою отправить ко мне, да в таком вагоне, в каком мужики ездят и нет хорошей постели. А особенно, если кто будет ругать Бабушку или тетю, или дядю. Так и скажи; а я уже в Киеве расправлюсь по-своему. <...>
Прощай, моя мамочка, крепко, крепко тебя целую и желаю поскорей выздороветь тебе и Михаилу17, которого я очень жалею. Крепко целую всех. <...> Поблагодари Шурочку и Андрея Андреевича за радушный прием Вас в доме, да попроси не особенно баловать детвору. <...> Поцелуй от меня детей и самое себя много раз. Опиши успехи Варечки18 в пользовании языком своим. Напиши также: нужно ли перекрасить ваши кровати, т. е. твою и детские? <...> Прощай, Мася, крепко обнимаю тебя. <...>
Всею душою любящий тебя твой
Фаня.
Примечания
1. См., например: Лакшин, 1988, с. 13.
2. Более подробные сведения о научной деятельности и служебной карьере А.И. см. ниже в разделе «Материалы, посвященные памяти А.И. Булгакова».
3. Конверт размером с визитную карточку, без штемпеля. Вероятно, письмо было передано с оказией. На конверте: Ее Высокородию / Варваре Михайловне Покровской / Киев, 18 11 89. На обороте конверта надпись почерком матери Варвары Михайловны: Варичка! Дай прочитать.
Все остальные письма посланы по почте в конвертах стандартного размера по адресу: Карачев (Орл. губ.) или: В Карачев (Орл. губ.) / Ея Высокородию или: Ея Высокоблагородию / Варваре Михайловне Покровской / Дом о. Протоиерея М.В. Покровского. На конверте 1897 г., посланном после смерти М.В. Покровского, указан адрес: Церковный дом Казанской церкви.
4. Имеется в виду пребывание в 1889 г. А.И. в Карачеве, поездка в монастырь Белые Берега.
5. В. М. работала один год в Брянской прогимназии, но потом перешла в Карачевскую, чтобы жить дома. См. об этом в записках Шурочки Бархатовой.
6. Н.А. Земская дает к этому письму такое пояснение: При личной встрече в Карачеве, куда А.И. приехал из Орла [от родителей] (Рождественские каникулы) Варвара Михайловна принимает его предложение. С этого времени они официально жених и невеста. Предстоит разлука на полгода — до лета: А.И. — в Киеве, В.М. — в Карачеве. Семья А.И. теперь считает Варвару Мих. своей дочерью и сестрой, а А.И. называет в этом письме родителей Варвары Михайловны Папой и Мамой.
7. Год и город не указаны.
8. А.И. советовал жене не опускать письма в ящик, наклеив марку на конверт (так как могут украсть марку), а отдавать письмо на почту и ставить на нем штемпель. Сам он посылал обычно штемпелеванные письма и утверждал, что ни одно его письмо не пропало.
9. Последнее из предсвадебных писем, на восьми страницах. Письмо помечено 24 мая, однако писалось оно несколько дней. Писалось оно несколько дней, отчасти из-за того, что А.И., не получая ожидаемого письма из Карачева и волнуясь, не отправлял свое письмо. Ожидаемое им письмо от В.М. пропало на почте. Даты поставлены в тексте (обычно в начале строки) и подчеркнуты.
10. Брат В.М.
11. Знакомая, неоднократно упоминаемая в письмах.
12. Александра Михайловна Бархатова, младшая сестра В.М.
13. Вероятно, горничные.
14. По-видимому, Булгаковы сдавали одну комнату французу.
15. А.И. работал в цензурном комитете.
16. Брат А.И.
17. Сыну Мише.
18. Младшей дочери, которой тогда было два года.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |