[Написаны на листах бумаги в клеточку бледными серовато-фиолетовыми чернилами. Позднейшие примечания сделаны ярко-синими чернилами]
Киев. 17/IV.21.
И вот снова Киев, «родной дом», после четырех лет [1917—1920 гг.] раздельной самостоятельной жизни вдали от родины и своих. Постаревшая мать, Лелино горькое дело, торгующий книгами на толкучке В.И. [Василий Ильич Экземплярский]. Эпопея остальных сестер и братьев.
Я знаю: я иду своей дорогой; она определяется внутри меня почти инстинктивно и ведет меня неуклонно. Но я не могу не сплетать свою жизнь с тем, что было здесь, я хочу этой связи и она есть. Вот почему мне сейчас и больно, и радостно: я, как Антей, прикоснувшись к родной земле, жадно впитала все, что она мне дала, и почувствовала новый опыт и новую силу, несмотря на то, что дано много горечи.
Киев — как символ родной семьи, «дома», светлой юности, дружбы и возможностей новых будущих перспектив был моей мечтой за эти четыре года жизни на чужбине. Теперь эта мечта осуществилась. Уже неделю как я «дома». Я уже побывала в Буче на развалинах прежней жизни [дача в Буче сгорела]. Я уже мечтаю о создании там новой трудовой серьезной жизни. В прежней квартире1 возилась я, разбирая книги и старые вещи.
Мне не хватает здесь одного — Андрея [мужа], чтобы поделиться с ним всем, что бушует в душе и что рождается в ней вновь. Я и радуюсь и болею душой. Радуюсь, впитывая впечатления, которых так жадно ждала последний год.
Болею и за себя и за других, гл. обр. за других, п. ч. знаю про себя, что вынесла многое и вынесу. И не позволяю себе рисовать планов на будущее: все будет так, как будет, как решится не мною одной.
А еще захватило душу с особенной силой: — В.И.2, я даже сама не знала, что я так люблю его [дописано позднее:] и что приму так близко к сердцу его тяжелое положение.
См. илл. — титульный лист книги Экземплярского с дарственной надписью Н.А.
И пока не определится мое настроение и не уляжется поднявшаяся в душе буря, я не смогу работать там, где работала до сих пор и так, как работала до сих пор. На своем поприще. Я сейчас плохой работник, [дописано позднее]—я это знаю.
[Написано, вероятно, в 40-е гг. в Москве ярко-синими чернилами]
Май. И тем не менее с головой погружаюсь и здесь в Киеве во внешкольную работу. Работаю в Потубе и Губполитпросвете; читаю лекции на библ. курсах, выполняю отдельные поручения Губполитпросвета.
Июль—август. Приехал Андрюша. В Буче снова заболел малярией. Иван Павлович [врач, второй муж матери] лечит его. Идет семейная дискуссия: уезжать ли мне вместе с Андрюшей обратно в Москву или остаться в Киеве при матери, м. б., даже на зиму. Вопрос никак не может разрешиться, обоим тяжело, мы оба колеблемся. Я, наконец, остаюсь (см. письмо от 6/VIII.21).
* * *
Привожу письмо А.М. Земского к В.М. Булгаковой, которая в это время живет в Буче у соседей.
Дорогая Варвара Михайловна!
Вопрос о нашем отъезде на собрании: Ив. Павл., Надежда, Леля [младшая сестра] и я, единогласно решен в благоприятном для Вас направлении: в Москву еду один я, Надежда же зимует в Киеве, о чем я уполномочен Вам сообщить. Все поэтому думают, что Вы из Бучи в Киев не приедете, а — напротив — кто-либо из ребят приедет к Вам после моего отъезда. Как же будет в дальнейшем со мной и Надеждой? Решат обстоятельства. Загадывать не хочется, чтобы никого не смущать. Для меня лично побудительным мотивом к расставанию с Надеждой было сообщение Константина [К.П. Булгаков — дв. брат] о том, что мой паек больше чем на половину будет убавлен.
Спасибо большое Вам за ласку и гостеприимство. Целую Вас
Андрей Земский
6 августа 1921 года
[На оставшейся части листка Н. Булгакова пишет:]
Милая мамочка,
главное Андрюша тебе сообщил. Удовлетворяет ли тебя такое решение?
В субботу не приезжай. — Андрюша прощается с тобой заочно.
Подробности потом.
Не еду в Москву, гл[авным] обр.[зом], из боязни нажить себе непоправимое худосочие.
Надя
Очевидно, что в Киеве, несмотря на все трудности, жизнь была более сытной и благополучной, чем в Москве.
* * *
[Дневниковая запись на двух листах желтоватой бумаги карандашом]
Буча. 23/VIII.21
Вышка на даче у Быковых. Сюда мы весной «выслали», как она выражается, маму отдыхать. Здесь прожила она три месяца и здесь были приняты ею вновь начавшие появляться на Киевском горизонте дети: Константин [Костя японский, дв. брат], я с Андреем, а сейчас, наконец, и жена литератора Мима [т. е. Михаила Булгакова], артистка Михайлова — Тася [Михайлова — театральный псевдоним Таси]. По всем признакам появятся скоро и «Карумы» с «Каруменышем» [сестра Варвара с мужем Л.С. Карумом и дочкой Ириной] и неудачливая Вера. Нет только двух мальчиков... [братьев Николая и Ивана].
И вот развертывается перед моими глазами сначала в интерпретации Кости, потом Лели и Мамы, а сейчас и Таси эпопея булгаковской огромной семьи.
Трудовой и трудный узор нашего с Андрюшей приволжского существования (Царское Село как-то побледнело и отошло в беспредельную давность) — один из углов этой грандиозной картины. Для меня есть в этой картине то, что, д.[олжно] б.[ыть], меньше всего чувствуют другие: маленький образ беленького ребенка, который не могут стереть из моей души никакие перемены обстановки, и чуть более сильная мысль или фраза о котором заставляют меня плакать такими же, как и год назад, жгучими тяжелыми слезами. И зависть к чужому материнству (не могу равнодушно смотреть на чужого ребенка), и бессознательное (я только недавно сама его поняла) ожидание новой надежды, и страх, что я не выдержу спокойно встречи с вариным детенышем — все это то же чувство, которого, я боюсь, не вылечат ни холодные обтирания, ни бром, ни усиленное питание. В этой самой комнате полночи проплакала я после того вечера, когда мама с Андреем завели разговор о моей неудачной киевской поездке прошлой весной и в связи с этим о нашей дочери Леле. Андрей сам не рад был потом, возясь около меня.
Но это — мое. А для общей картины это — только один из лишних тяжелых эпизодов, входящий в семейную хронику.
Теперь же у нас в Буче новый салон на развалинах прежде такого благоустроенного на бревнах у огорода, насаженного этой весной мной и Лелей с помощью одного из новых (и надо отдать справедливость — одно из самых неудачных) «героев», прошедших на нашем горизонте.
Я слушаю рассказы и вижу, что труды, скорби, моменты подъема и падения, радости и неудачи испытаны всеми нами. За порогом Киева, да и в самом Киеве, все пережили много серьезного, даже страшного — глянули в лицо самой жизни и смерти. Все постарели, все посерьезнели, все научились нести серьезную работу, делать всякое дело, до которого раньше и не касались. И впереди еще много труда и ждут еще неудачи. Хорошо, что теперь снова есть возможность бывать вместе, и — несмотря ни на что — по-булгаковски поговорить громко и много, м. б., поругаться, поспорить ужасно, немного поплакать и больше всего нахохотаться и «нагаерничать», рассказывая о самом серьезном и решая самые важные вопросы общей жизни.
И все, съезжаясь и списываясь впервые, начинают вопросом о «матери», о «мамаше» — маме, из гнезда которой разлетелась в эпоху невиданного перелома — грандиозной ломки всего старого уклада — эта стая громкоголосых птенцов интеллигентской семьи, типично интеллигентского воспитания.
Две недели тому назад Андрюша уехал в Москву, оставив меня здесь, после долгих и грустных разговоров приняв это трудно давшееся [позднейшая вставка: и ему, и мне] решение. Теперь я тут между Лелей [младшей сестрой] и матерью в кругу семейных проблем новой семьи — мамы и Ивана Павловича. Принимаю участие в их течении и решении...
Я тоскую по Андрее — моем хорошем товарище, с которым я связана как ни с кем, грущу по Москве.
Здесь у меня пока нет своей жизни и нет своей компании, хотя бы такой даже узкой, как была в Самаре. Жду письма от него. Буду работать, буду учиться. Буду делать что-то.
30 сентября приехала из Симферополя Вера, пробыла недолго и вернулась в Симферополь.
И, наконец, в октябре (около середины октября) приехала из Симферополя в Киев на постоянное местожительства вся Варина семья (Варя, Леонид3, дочка Ирочка); и в тот же день прибыл из Москвы Андрюша и тоже на постоянное жительство (с военными курсами, на которые он был зачислен преподавателем).
Не было только никаких вестей от Колн и Вани, что очень тяжело переживалось и мамой, и всеми нами.
* * *
Первое письмо от Коли кружным путем через, шведский красный крест (? — поставлен Н.А. позднее, карандашом) пришло в декабре 1921 г.
Мама ответила ему.
Его ответное письмо мама уже не получила: она умерла 2 февр. 1922 г., а Колино письмо пришло после ее смерти (написано 16/I/22 г. в Загребе).
* * *
[Запись Н.А., сделанная в 60-е годы в Москве на отдельном листке бумаги]
Сент.-окт. 1921 г.
За лето-осень 1921 г. в Киеве у мамы перебывали все старшие дети, их жены и мужья.
В июне приехал Костя [дв. брат], на время. Затем на конец июля — начало августа приехал в отпуск Андрюша.
Потом из Батума в Москву проехала Тася [жена Михаила Булгакова], которую увез в Москву студент-медик Коля Гладыревский4 (гостивший в это время в Киеве): он получил пропуск на нее как на свою жену.
С 17го по 23е (или 24ое) октября прожил в Киеве Миша5, приехавший из Батума и тоже отбывший в Москву.
[Дневниковая запись слабым фиолетовым чернильным карандашом, сделанная Н.А. Булгаковой, на двух неполных тетрадных листах в клеточку]
XII. 1921. Киев
Никто тебе не поможет, если ты сам себе не поможешь. А если у тебя нет сил или воли, или нет здоровья и болят нервы (мой случай — последнее), то не теряя силы, опускайся на дно.
Вот философия нашего времени, и в этом урок, который мне дала жизнь. Но опускаться на дно все-таки не хочется, и я барахтаюсь, хотя и слабо, без вкуса к жизни, без интереса. Иногда становится страшно: всплыву ли?
Андрей давно в Киеве. И самые интересные, серьезные и жестокие уроки дало мне наше совместное пребывание в моей семье. И я учитываю опыт этих уроков, сделала выводы и, приняв решение, иду по обыкновению до конца.
Я пишу сейчас у нас на новой квартире — в «красной комнатке» у Экземплярских, которую мне сдала Меланья Степановна, а помог получить, хотя и невольно, конечно, Василий Ильич. Мы с Андреем переехали сюда вчера6. Здесь я хочу дать отдых своим нервам и хоть немного поправить здоровье. Мне становится страшно, когда я серьезно подумаю, до чего оно у меня плохо: что я буду с ним делать в теперешнее время. Пропаду? Может быть и это.
Как болят у меня нервы и как сильна моя физическая и душевная усталость. Я только недавно поняла это, и теперь не ставлю себе никаких серьезных и трудных задач. Я знаю, что не могу их выполнить. Сейчас дай Бог мне только одно: справиться с моей неврастенией и как-нибудь, как-нибудь пережить это трудное время. Переоценила я свои силы и навалила на себя уроки, которых не выдержала, и сейчас подошла к грани: выживу — я живу и все хорошо, не выживу — это конец. И если я говорю о будущем, то потому, что так свойственно человеку, и иначе трудно строить жизнь. Но надежд сейчас я никаких не имею. И равнодушие сейчас у меня глубокое. И если барахтаюсь, живу, говорю, спорю и плачу — это по инерции, п. ч. в возмущенном моем больном сердце еще живут чувства. Но сил у меня почти нет — ни физических, ни нравственных. Пусть будет, что будет. А я почти ничего не могу делать.
Булгаковская эпопея продолжается на моих глазах. В Киеве побывала Вера. Проехал из Батума в Москву Миша и два месяца мы прожили под одной кровлей с Варей, Леонидом [муж Вари] и их Иркой. И от Коли пришло из-за границы письмо. Нет только вестей от Вани. Печально.
* * *
[Позднейшее примечание синими чернилами, на остатке страницы]
Ранней весной 1921 г., когда мы с Андрюшей вернулись в Москву из Самары н жили у «старших» Земских (у Бориса и Мути), повидаться с нами пришел Шура Позднеев (дв. брат). Мы тихо сидели, разговаривая. Шура посматривал на меня. И вдруг он сказал: «А знаете, Надя, что сейчас надо сказать про Вас, глядя на вас? — Укатали сивку крутые горки». Это было верное замечание. Перечитывая дневники, я теперь вижу: укатали.
10.XI.40.
Примечания
1. На Андреевском спуске в доме № 13.
2. Примечание Н.А.: Василий Ильич Экземплярский — религиозный философ.
3. Леонид Сергеевич Карум — муж Вари.
4. Николай Леонидович Гладыревский, друг Михаила и всей семьи Булгаковых. — Е.З.
5. Ср. письмо М. Булгакова матери, которое он ей пишет из Москвы после краткого пребывания в Киеве. — Е.З.
6. Позднейшее примечание: Боричев ток, д. кв. [адрес, по которому жили Земские У Экземплярских].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |