2.2. Герой — воин-защитник (Хлудов)

Для того чтобы исследовать микрокосм, Булгаков написал «Бег». Роман Валерианович Хлудов — герой-воин-защитник. Он герой прежде всего потому, что осуществляет свое предназначение — Путь к Истине.

Обратимся к деталям. Герой-воин в русской традиции должен защищать только Родину — Землю — Россию, — и только ей служить. Не белым, не красным, не зеленым, а только России. В этом основной смысл Героя. Не киевскому князю служит Илья Муромец и другие богатыри, а Земле Русской — и только в этом их предназначение.

У Хлудова все оказывается сложнее именно потому, что ему приходится выбирать. Сама позиция выбора — экзистенциальна. Только в момент выбора выражается экзистенция, считает Ж.-П. Сартр [210], все остальное уже вторично. Но процесса выбора как будто не существует. В самом деле, Хлудов не может служить большевикам, потому что их система ценностей лежит вне Истины, а следовательно, вне его Пути и вне его предназначения. Большевики — «войско аггелов» — это сатанинская сила. Именно так их определяет онтологическая писательская объективность М. Булгакова в «Белой гвардии». В первом романе М. Булгаков выясняет соотношение сил на шахматной доске. В «Беге» автору уже интересен Герой в этом соотношении. Но «белые» и «черные» на черно-белых клетках шахматного поля — это не просто белые и красные (две единственные реальные силы), это Бог борется с Дьяволом, а поле их битвы — душа человеческая [Ф. Достоевский] Хлудов в силу своего Пути (к Истине — Богу) не может служить большевикам-дьяволам, он обязан сражаться с ними, что он и делает самым беспощадным образом (свидетельство тому — мешки). Но большевики побеждают. И этот парадокс становится трагическим для Хлудова, он приводит его на пик экзистенции: «...вы напрасно беспокоите господа бога. Он уже явно и давно от нас отступился. Никогда не бывало, а теперь воду из Сиваша угнало, и большевики, как по паркету, прошли. Георгий-то Победоносец смеется!» [49, 142]. И еще: «Как вы могли вступить в борьбу с ними, когда вы бессильны? Вы понимаете, как может ненавидеть человек, который знает, что ничего не выйдет, и который должен делать? Вы стали причиной моей болезни!» [49, 154].

Болезнь Хлудова обозначена с момента его появления. Та же история, что и у Ивана, который в русской сказке всегда дурак: дурак потому, что не вписывается в общие законы социальной действительности, дурак — в общепринятом несоответствии, на самом деле — он один знает Истину. Состояние этой болезненности есть состояние абсолютного здоровья на фоне всеобщей помешанности — «таракановщины». Бог отвернулся, а Дьявол с севера подходит конницей к Севастополю. Но если Хлудов лишается России, он лишается своего предназначения, и тогда выход — небытие...

Остается еще Крапилин — второе Я, тень, не что иное, как Дракон — третья, описанная нами «бездна», а у Хлудова — она первая на пути. И здесь, в своей писательской объективности, Булгаков — гениально экзистенциален — его разрешение ситуации абсолютно в традиции русского экзистенциализма. Бог может отвернуться даже от России, но Он не оставит Героя на последовательном Пути. Хлудову даются Серафима (Серафим) и Голубков (Голубь). Он следует за ними в Константинополь (второй Рим, первая столица христианской православной империи, зной /в Ершалаиме тоже зной/, и молитва: «нет Бога, кроме Бога»). Охраняя их, исцеляя и опекая, Хлудов сначала очищается (момент искупления) через Голубкова, а затем готовится к прохождению через иные «бездны» (уже с помощью Серафимы). «Лишь только Голубков вернется, я поеду сейчас же. Ну, облегчи же мне душу, кивни. Кивни хоть раз, красноречивый вестовой Крапилин! Так! Кивнул! Решено!»; «Я тоже поеду в Россию» [49, 182]. Хлудов возвращается не «ответ держать», как то предполагает Чарнота, а проходить через «бездны». Теперь, после Константинополя, «договорившись с Крапилиным» (усмирив Дракона-Змея, а значит, обретя тайну бессмертия), Герой готов к прохождению земного царства Люцифера, поэтому он возвращается к большевикам: «...Хлудов пройдет под фонариками» [49, 184]. И Герой готов к смерти — третьей «бездне», так как он знает: чтобы возродиться, надо умереть. А умереть можно только в России. Жить можно где угодно, а умирать только на земле, с которой связан предназначением: «...но ложимся в нее, и становимся ею, оттого и зовем так свободно — своею» [А. Ахматова].

Поэтому Хлудов — Герой, а не Агасфер, и ему не сидеть на паперти, тем более, что Россия действительно не поместится ни в одну шляпу на свете. Хлудов остается верен долгу служения родной земле (как былинные богатыри), и можно предположить, что проход через Аид — чрево земное, ему гарантирован.

Преодолевая все три «бездны», Хлудов переживает внутренний Апокалипсис (зверь, антихрист, сатана) и, как и Алексей Турбин, в перспективе попадает в круг вечного блаженства — становится Богочеловеком. В «Белой гвардии» для М. Булгакова был важен Мир в Апокалипсисе, в «Беге» — человек (Герой) в Апокалипсисе. Об апокалипсичности русского сознания Н. Бердяев рассуждал как об особенности национальной экзистенции. «Есть личная эсхатология, личный апокалипсис и есть историческая эсхатология, исторический апокалипсис. Я всегда думал, что обе эсхатологии неразрывно между собой связаны. Историческая судьба и исторический конец входят в мою судьбу и мой конец» [32, 287]. И еще: «Конец мира есть преодоление времени космического и исторического, времени объективированного, он происходит во времени экзистенциальном» [32, 287].

Если сравнить Хлудова с Калигулой А. Камю, становится очевидной разность позиций русской и западной философий экзистенциализма в вопросе перехода через экзистенциальную грань. Сцены Хлудов — Крапилин в «Беге» и Калигула — Хорея у А. Камю [110] даже текстологически почти идентичны. Монолог Крапилина. «Точно так. Как в книгах написано: шакал!...», заканчивается «...смилуйтесь над Крапилиным! Я был в забытьи!» [49, 146], после чего следует приказ Хлудова: «Повесить его!» У А. Камю диалог развивается следующим образом: Калигула: «...почему ты хочешь убить меня?» Хорея: «...считаю тебя вредным», и «ты в тягость, и нужно, чтобы ты исчез» Калигула: «Но зачем мне это объявлять и рисковать своей жизнью?» Хорея: «...я не люблю лгать. <...> Теперь я жду твоего приговора» [110, 371]. После чего Калигула его отпускает, объясняя это тем, что «так приятно — время от времени противоречить самому себе. Это позволяет отдохнуть» [110, 372]. На самом деле Калигула отпускает Хорею по той же причине, по которой Хлудов приказывает казнить Крапилина. Хорея — такое же тело для внутреннего Змея-Дракона Калигулы, как Крапилин — объем для зверя-шакала (Змея-Дракона) Хлудова. Калигула отпускает Хорею для того, чтобы тот осуществил задуманное — убил Калигулу (выпущенный на свободу Змей пожирает своего хозяина). Калигула знает об этом и идет на это сознательно, потому что не в состоянии более выносить собственного своеволия. В стремлении к невозможному — «хочу Луну» (агрессивное стремление к онтологическому, о котором шла речь в первой главе диссертации), Змей Калигулы разрушает мир вокруг, и, выпущенный на свободу, пожирает самого Калигулу. Таков закономерный итог Сверхчеловека, погибающего под бременем своеволия (именно от него Калигула мечтает отдохнуть, а, по большому счету, избавиться ценой жизни).

Хлудов в своем внутреннем движении к Истине находится в состоянии постоянного активного диалога с собой, поэтому его Крапилин отчаянно, вызывающе, торжественно эмоционален (в отличие от рассуждающей, присмиревшей, затаившейся овечки-Хореи), и еще ему самому надо знать, куда все бежали: «К Роману Хлудову под крыло» или «в дьявольские лапы зверюги-шакала»? [49]

Как только Змей проявляет себя, он не только не выпускается, но загоняется внутрь, где с ним начинается активная борьба (все диалоги в состоянии бреда: Хлудов — Крапилин во сне и наяву) до полного усмирения (прохождения «бездны»). Для русского экзистенциализма оказывается возможен перенос борьбы в координаты, отличные от земных. Для западного экзистенциализма все свершается в сущем: стремление к онтологичности уничтожает онтологичность.