Философскую систему координат будет определять не поиск философских понятий и терминологии в булгаковском тексте, не попытка соотнесения какой-либо философской системы с художественным миром М. Булгакова и не возможность изучать произведения автора в контексте философских учений. Задача этого исследования — создание модели философской картины мира М. Булгакова-художника. За основу построения булгаковской «картины мира» взяты принципы построения философии: онтологические координаты, этические ориентиры, эстетические особенности.
Философские термины при анализе булгаковских текстов чаще всего используются исследователями для иллюстрации «бинарных оппозиций», противоположностей, амбивалентностей. Филологическая «зеркальность» образов, персонажей, сюжетных построений, художественных определений Г. Казубовской [224, 43] и принцип «соотнесенности» (предполагающей наличие уровней, планов и образов, не соприкасающихся друг с другом) А. Сатаровой [224,45], а также принцип «зеркальности» А. Баскова [199, 88], приведший исследователя к идее Антиромана, всегда дополнены философской терминологией. Чаще всего они этически-теософского плана: добро — зло, святость — грех, ценности истинные и ложные.
Однако булгаковский текст требует дальнейшего развития в этом направлении, и литературоведы вынуждены пользоваться философскими понятиями, относящимися к онтологическим и метафизическим: Истина абсолютная и Истина относительная [Е. Яблоков (284)]; две сферы мироздания: мир вечный и мир земной [М. Булатов (47)]; время — вечность, жизнь — смерть, история — конец истории — [В. Коханова (132)]. То, что филологически звучит как «вертикальный взлет метаисторического исследования» [Д. Широкрад (199, 38)], философски предполагает онтологическую систему координат. Использование философской терминологии позволит внести некоторую ясность в многосистемную, многоуровневую, метажанровую, действительность булгаковских произведений.
Отказ от изучения булгаковской «картины мира» в соотношении с какой-либо философско-этической или философско-эстетической концепцией аргументирован самоценностью булгаковского космоса. Кроме того, традиции — достаточно изученная часть в булгаковедении. Среди наиболее устойчивых гипотез отметим следующие.
Гностицизм. Философское понятие (от греческого gnosis) предполагает, прежде всего, проникновение в мир сверхчувственного путем созерцания Бога (основной тезис данной философии никак не отражен в творчестве М. Булгакова). У Оригена в трактате «О началах» [59] (вообще от лат. De Principiis — «о первоосновах»), который состоит из четырех частей, посвященных Богу, Миру, человеку и Писанию; Бог-Отец творит, Сын наделяет разумом, Дух Святой освящает. Через Троицу человек может достичь блаженного озарения (развитие основного тезиса у М. Булгакова также не прослеживается). И искать Истину возможно только с помощью Писания (этот тезис может навести на размышления о теме романа Мастера). Все люди имеют свободную волю и поэтому ответственны перед Богом (и с данным постулатом могут найтись параллели).
Однако понятно, что вопрос о гностицизме в связи с булгаковским творчеством возникает из концепции дуализма между Богом и материей и преодоления дуализма путем эманации (истечение из единого) с помощью опосредованных сущностей. В космогонии Оригена прослеживается (платоновский) путь от Единства к множественности, где множественность (мир) преодолевается контролем Бога (Единого): люди нуждаются в телах (в космизации, в сопричастности природе), но со временем они покинут тела (обретя божественность). (Уместно вспомнить рассуждение Воланда о необходимости мира теней, чтобы возникли очевидные ассоциации).
Г. Круговой [139] характеризует роман «Мастер и Маргарита» как роман гностический, роман «тайного знания». Однако смысл тайного знания совсем не гностически заключен в искуплении и покаянии (формулируемые как две основные темы): «Условием искупления и ответного милосердия Бога в космосе Булгакова является сознательное покаяние преступника» [139, 59]. В гностицизме человек свободной воли должен стремиться к богоуподоблению — это главная задача. Должен ли он это делать посредством покаяния и искупления? (возможно как допущение). Воланд борется за душу Мастера, который, как и Пилат, отказывается от Иешуа (от Бога). Спасает Мастера только Маргарита — «жемчужина» — «так называлась драгоценная человеческая душа или, в своей глубинной основе, «душа мира» — София, которую приходил освободить из плена сатанинского дракона и возвратить в область божественного света гностический Спаситель» [139, 69].
От гностической традиции через манихейство к альбигойской ереси, и от нее к Г. Сковороде и В. Соловьеву выстраивает булгаковскую традицию и И. Галинская: «...альбигойская ересь как сектантское учение восходит прямо к манихейству, а в манихействе (идущем, в свою очередь, от гностической традиции) церковники как раз и обвиняли Сковороду» [67, 115].
Эстетика романтизма. Если иметь в виду рассуждения Ф. Шлегеля [102] о романе, где романтический идеал характеризован полнотой выражения человеческих индивидуальностей; смешением всех возможных жанров; мифологизацией как возможностью полного разрыва с действительностью; способностью к бесконечному развитию в процессе становления, то, наверное, в этом контексте булгаковский роман — романтический.
Если иметь в виду идеальную жизнь художников Юлия и Люцинды — в любви и дружбе, праздности и непорочности на лоне природы — шлегелевский идеал будущей жизни человечества, то параллели с Мастером и Маргаритой вызовут много вопросов.
А вот концепция выражения внутреннего мира художника как единственно истинного в противоположность миру действительному (корнями уходящая в теорию И. Фихте о надэмпирическом, абсолютном «Я») наводит на размышления о воландовском восклицании: «О трижды романтический Мастер!». Хотя формулировка И. Бэлзы, что это определение «именно писателя, подлинного мастера, наделенного огромным талантом и мужеством...» [45, 88], не противоречит Ф. Шлегелю, но не соотносима с И. Фихте. Вопрос «романтической иронии» вообще несостоятелен в контексте булгаковской эстетики (в свете последних открытий П. Гайденко [63, 49], а так как он практически главный аргумент Д. Кертис [120, 202], назвавшей М. Булгакова «поздним романтиком», то можно констатировать, что такая формулировка практически невозможна.
Этическая концепция. Нравствено-философские принципы «Мастера и Маргариты» изначально явились предметом повышенного интереса филологов. И, пожалуй, исследования в этой области — самая насыщенная и продуктивная часть булгаковской историографии, представленная М. Булатовым, И. Виноградовым, А. Зеркаловым, В. Лакшиным, Л. Левиной, Е. Яблоковым, и др. [1; 8; 47; 53; 95; 98; 119; 122; 143; 192]
Продуктивность ее — плод бессознательно верного выбора направления исследования. Верного потому, что исследуются этические понятия добра и зла, являющиеся мировозренчески основными в «Мастере и Маргарите». А бессознательные — в силу того, что у М. Булгакова эти понятия относятся не к этическим, а к онтологическим категориям. И сам ход рассуждений выводит анализ в эти координаты: «...Его Иешуа... потому и противостоит как нравственная антитеза своему могущественному и куда более трезво видящему жизнь собеседнику, что никакие силы не могут заставить его изменить добру, которое есть для него... безусловная, несомненная, вне его существующая Истина, обнаруживающая свое абсолютное бытие через свою онтологическую укорененность в самой природе человека («все люди добры») [53, 352], — пишет И. Виноградов. Вслед за ним Е. Яблоков [284] главной проблемой романа считает постижение Абсолютной Истины. Ни Истина, ни Абсолют не являются категориями этического плана. Кроме того, важно, что оба исследователя выходят на экзистенциальные составляющие: И. Виноградов сравнивает булгаковские этические принципы с таковыми же в философии экзистенциализма; у Е. Яблокова — вера, надежда, любовь, творчество и др. — экзистенциональные состояния на пути человека к Идеалу.
Выход на онтологию и экзистенциальные характеризующие — доказательство попадания в систему булгаковских философских определяющих. Рассуждения же исключительно с нравственно-этических позиций приводят к многолетним спорам и расхождениям в булгаковедении.
Одной из основных «ошибок» является трактовка образа Иешуа не как Бога, а как человека. Еще В. Лакшин напишет, что у Булгакова «умирает не всесильный и наутро воскресший Бог, но смертный, немощный человек, пошедший до конца за свои убеждения, принявший за них крестную муку и тем придавший им непобедимую силу...» [156, 326] А. Зеркалов отметит: «...Га-Ноцри изображался в «ершалаимских главах» не богом, а человеком — только личностью исключительных душевных качеств» [94, 51]. Имея в виду все расхождения Иешуа с его евангельским прототипом, исследователь в своих рассуждениях с этических позиций перейдет на социологические, решая проблемы власти и расстановки общественных сил. В. Агеносов считает, что «булгаковская традиция секуляризации библейского предания связана со стремлением перенести идейно-философский центр повествования на Человека, на выяснение его сущности, нравственного потенциала, его исторического и вневременного бытия» [199, 5]. Данную позицию в трактовке образа Иешуа разделяет и М. Булатов: «...именно такой Иешуа/Иисус, не Бог, временно принявший человеческий облик, а обычный земной человек, мог быть близок и понятен людям, являя собой им яркий образец скрывающейся в слабом смертном теле бессмертной силы духа, приверженности истине, противостояния злу» [47, 13].
Очевидно, что все исследования в этой позиции отталкиваются от булгаковского текста, где описания Иешуа существенно отличаются от евангельских. Но это еще не доказательство того, что Иешуа — не Бог. В этом контексте интересна эзотерическая гипотеза божественности булгаковского главы «ведомства Добра»: речь об одном из трех Логосов, материализовавшихся для выполнения земной миссии [115] или об одном из врачей-учителей ессеев, также призванном для осуществления определенной миссии, связанной с процессом эволюционного становления человечества. Помимо эзотерических версий, существовало еще и огромное количество ересей с различными трактовками божественного и его принципов (апокрифы; Книга Еноха [185] (указывает В. Вербенко [199, 67]); «Млечный Путь» Л. Бунюэль).
Образ Воланда — Князя Тьмы — в достаточной степени проанализирован булгаковедением: А. Басков («Художественная целостность романа «Мастер и Маргарита»), М. Булатов («Нравственно-философская концепция романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»), Л. Ионин («Две реальности «Мастера и Маргариты»), А. Кораблев («Евангелие от Дьявола»), Л. Киселева «Вечный диалог добра и зла в литературе XX века»), В. Лакшин («Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита»), Л. Оляндер («Структурная функция Воланда в романе «Мастер и Маргарита»), Н. Утехин («Современность классики») и др. Подчеркнем, во-первых, анализ образов романа не входит в исследовательские цели данной работы, хотя необходимо отметить, что наиболее интересной в этом контексте видится концепция А. Кораблева [127], в которой рассматриваются семь выделенных главных героев как архетипы человеческой эволюции. Понятно, что автор исходил из эзотерического учения о семеричной структуре. Во-вторых, все исследования посвящены выяснению действенной задачи Воланда, т. е. его этических функций; испытание (В. Лакшин [156], М. Булатов [47]), воздаяние (И. Бэлза [45]), инструмент определения нравственных ценностей в мире (Л. Оляндер [224, 54]), свидетель (Н. Утехин), существо, управляющее творческим процессом (А. Кораблев [199, 73]).
Идея «бдительного ока» (как человеческой памяти — в трактовке Оляндер) или «божьего ока» (ересь богомилов, манихеев, катар, альбигойцев, проанализированная И. Галинской [68], А. Басковым [199, 88]), ведет к выводу о разделе Мира между Богом и Дьяволом, где во владении последнего оказывается Земля. «Бог занят Небом, не Землей» [М. Лермонтов] — как видно, идея воспринята русским сознанием; именно отсюда лермонтовские и врубелевские демоны. Однако неправомерна и неверна постановка вопроса о «разделе влияний» — Бог ни с кем и ничем не делился. Это абсурд, — не то что ересь, как с точки зрения ортодоксальных религий, так и с позиций автокефальных учений.
«И на седьмой день /седьмое творение индусов (когда наша Земля должна была появиться с ее Планетной Цепью и Человеком)/ мощный Ангел устремился, прочь от Лика Бога, полный гнева, ярости и истребления, и Бог дал ему власть над внешней сферой (наша Земля и физический план сознания)» (Е. Блаватская: цитата из «Тайны Сатаны» А. Кингсфорт с комментариями Е.П.Б.) [35, 169].
Может быть, уместно вспомнить о том, что и Сатаниил и Христос — оба сыны Бога [23, 115], и, следовательно — братья. Как /почти верно/ заметил А. Кораблев: «Роман «Мастер и Маргарита» — о Боге и Дьяволе. Но Бога в романе нет — как нет Пушкина в булгаковской пьесе о Пушкине. Его присутствие — нематериально, внесюжетно, внесловесно. Он абсолютное начало и абсолютный конец, залог справедливого и закономерного проистекания истории и становления человеческих судеб («Все будет правильно...») [199, 75]. Про Бога все абсолютно верно сказано в лучших философских традициях — ОН действительно во всем и в каждом, но ОН в Ином, чем проявленный мир материи. Но есть еще некие божественные ипостаси — «братья» в традиции (Осирис и Сет; Зевс и Аид; Сварог и Вий): один указывает Путь (к Богу), другой — это институт испытаний на этом Пути («дух возмездия, осуществляемого во имя справедливости» [45, 65] — по мнению И. Бэлзы).
Это и есть булгаковские Добро и Зло, Свет и Тьма, Иешуа и Воланд. «Два высших представителя в иерархии потустороннего мира в романе воплощают собой две равнозначимые и равнонеобходимые составляющие мироздания, которые друг другу никоим образом не враждебны, а взаимодополняют и обусловливают друг друга» [47, 15]. Практически со всем в данном заключении можно согласиться, кроме понятия «равнозначимые». Все-таки значимость их существенно различна, и это очень хорошо прослеживается в булгаковском тексте, особенно в последней главе.
Диалектика Добра и Зла натолкнула некоторых исследователей на мысль об идеях зороастризма [113; 192]. В «Авесте» [274] Ахурамазда (верховное божество) борется с Анхра-Майнью (сила тьмы), и задача человека — содействовать победе доброго начала. Действительно, в зороастризме речь идет о сознательном выборе Добра и о твердом следовании Добру (в противостоянии Злу). Это этический принцип. Однако в «Мастере и Маргарите» диалектика данных понятий на уровне идеи романа онтологична, т. е. за рамками этики. Добро и Зло борются только в человеческом сознании. В онтологии они сосуществуют: «...что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?» [48, 383].
Концепция М. Булгакова более поздняя, чем зороастризм. Она христианская, хотя и не евангельски христианская. Дело в том, что появление Христа связано с новым эволюционным скачком в становлении сознания человечества. В зороастризме человек выбирает между Добром и Злом (между земной бренностью и божественной вечностью). И когда человек сделал свой сознательный выбор (данной ему Богом свободной волей) в пользу Добра (предпочел свою «Небесную родину» мирскому плену), тогда и появился Христос с целью указать путь к Добру, Свету — к Богу. Поэтому у М. Булгакова: «Все люди добры» — это констатация осуществленного выбора. И поэтому, с точки зрения булгаковской этики, интересен не выбор (он уже сделан), а Путь. И это христианский путь через крест и «имманентное вознесение» [27]. Такова этика М. Булгакова.
Обращаясь к философским персоналиям, связанным литературоведами с булгаковским творчеством, необходимо назвать А. Данте [82; 83], И. Канта [117], Г. Сковороду [208], П. Флоренского [237—239]. Идеи этих философов стали актуальны в связи с вопросом композиции «Мастера и Маргариты».
Самая разветвленная структура построения сюжетно-композиционной модели «Мастера и Маргариты» принадлежит Т. Васильевой [224, 53]. Ее исследование выявляет три сюжетно-событийных пласта: реалистический, фантастический и библейский. Реалистический разделяется на уровни соответственно сюжетным линиям: сатирический (москвичи), лирический (Иван Бездомный) и романтический (Мастер и Маргарита). В фантастическом пласте обозначен принцип повтора, доминирующий в композиции романа: повтор через образные соответствия — на уровне персонажей Мастер — Иешуа), хронотопа (Москва — Ершалаим), зарисовок (толпа во время казни и толпа у Варьете); через систему лейтмотивов.
Большинство исследователей сходятся во мнении, что построение романа композиционно состоит из трех миров: библейского (мира романа Мастера), земного (события в Москве), и еще некого иррационального (связанного сюжетно с Воландом) [А. Басков [199, 89], И. Галинская [67], Э. Проффер [192], Б. Соколов [219], и др.]
И. Галинская связывает данные три мира с теорией трех миров Г. Сковороды: земного, библейского и космического. «Первый в романе представляют люди. Второй — библейские персонажи. Третий — Воланд со своими спутниками» [67, 77]. Аргументы И. Галинской в пользу славянского Сократа (которого она считает прототипом Мастера) довольно весомы. Во-первых, как сын преподавателя Киевской духовной академии, Булгаков с детства был окружен почитателями Г. Сковороды. И. Галинская также приводит биографические параллели: Г. Сковорода, притворившись сумасшедшим, сжигает свою книгу «Асхань». Исследователь приводит также доказательства знания М. Булгаковым учения философа [67, 81].
Развитие данного утверждения можно проследить у А. Баскова. Логика его рассуждений такова: «Это роман в романе, вернее, роман о романе — роман о Мастере, пишущем роман о Пилате. Это две модели мира. Роман о Пилате условен (рукопись сожжена), но восстановлен по рассказу Воланда, сну Бездомного и по рукописи Мастера. После рассказа Иванушки, из которого Мастер узнает, что он «все угадал», роман становится историческим документом» [199, 89]. Хронотоп с двумя формами реальности: объективной и внутренней — самодостаточен, но, по мнению исследователя, не удовлетворял художественных потребностей автора. Появляется Воланд, который связывает собой два сюжета, «расширяя рамки хронотопа до практической бесконечности» [199, 89]. Так рождается идея трех булгаковских миров. У А. Баскова она связана с работами Гермеса Трисмегиста1, менипповой сатирой [М. Бахтин (18)] и трудами Г. Сковороды [208]. Три мира, которые описаны следующим образом: Макрокосм (Вселенная), микрокосм (человек) и мир «символической реальности», отражающей в себе эти два мира.
Два мира в романе увидели И. Бэлза [45], А. Казаркин [113], Г. Лесскис [144], Е. Миллеор [172] Е. Яблоков [285]. И. Бэлза: «Разделение его движущих сил на два «ведомства» достаточно отчетливо выражено в словах Воланда, а первый мир — мир людей — сфера воздействия этих двух ведомств» [45, 86]. Корни этого еретического принципа дуализма И. Бэлза находит в «Божественной комедии» А. Данте.
Два мира очевидны и для Л. Киселевой [122]. Исследователь рассматривает в качестве некой сквозной определяющей — скрытый диалог Иешуа с Воландом. При этом отмечена особенность невозможности их пересечения во времени и пространстве. Каждый действует в сюжете определенного микроромана: Иешуа — в романе Мастера; Воланд — в романе героев — Мастера и Маргариты, в сюжете об Иване Бездомном и в собственного производства «жестоком романе» о Москве и москвичах. Каждый из них живет в определенном отрезке времени: Воланд — в настоящем (Москва 30-х), Иешуа — в отдаленном от современности прошлом (библейские времена правления в Иудее Понтия Пилата) и в гипотетическом будущем (сне Понтия Пилата и его страстно желаемой, мысленно вызванной встрече с Иешуа в мире космическом). Несмотря на это, именно в контексте данного диалога решаются судьбы всех героев романа.
После открытия для булгаковедения работы П. Флоренского «Мнимости в геометрии» (М. Чудакова написала о пометках писателя на страницах брошюры [256]) «Божественная комедия» стала актуальна в связи с булгаковским хронотопом. П. Абрагам исследует влияние на метафизическую концепцию «Мастера и Маргариты» через прочтение П. Флоренским «Божественной комедии» А. Данте в «Мнимости в геометрии» [1]. П. Флоренский рассматривает «Дантов путь» (по чертежу, прилагаемому в комментариях к «Божественной комедии») и приходит к выводу о несоответствии между ним и дантовским повествованием, поскольку изображение поверхности, по которой движется А. Данте во время нисхождения по кругам Ада — поверхность односторонняя, а Дантово пространство построено по принципу эллиптической геометрии, символически выражая тем самым дантовскую концепцию природы — «неэвклидово пространство» [1]. Однако и немец Ролльберг [206], и новозеландец Барретт [41] не находят в концепции П. Флоренского ответов на вопросы, возникающие с построениями в «Мастере и Маргарите».
Кроме того, философия А. Данте предполагает Путь через три стадии мистического осуществления[59]: через романтическую любовь, через любовь философскую (где душа созерцает природный мир посредством деятельного разума) и любовь мистическую (в которой Душа жаждет соединения с Богом). Исследование параметров булгаковской онтологии упразднит многолетний спор о двух или трех мирах в тексте «Мастера и Маргариты».
Примечания
1. Мид Д.Р.С. Трижды величайший Гермес. — М., 2001.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |