Эстетика предполагает изучение поэтики писателя. Основными поэтическими характеристиками, определяющими творческий метод М. Булгакова-художника, являются структура и миф (в основе структурного построения).
Структура — сложнейшая из составляющих в художественной системе М. Булгакова. При наличии мировых координат — горизонтали (традиционно-радищевское «окрест») и вертикали (небо, луна, звезды), — основная схема булгаковских романов напоминает картину волнораспределения с эпицентром или круги на воде от брошенного камня, составляя своеобразную «матрешку» — объемную двойную спираль, сюжет в которой развивается «слойно» от центра.
Смысл понятия «структура» определен Ю.М. Лотманом: «Идея не содержится в каких-либо, даже удачно подобранных цитатах, а выражается во всей художественной структуре. Исследователь, который не понимает этого и ищет идею в отдельных цитатах, похож на человека, который, узнав, что дом имеет план, начал бы ломать стены в поисках места, где этот план замурован. План не замурован в стенах, а реализован в пропорциях здания. План — идея архитектора, структура здания — ее реализация [157, 37].
Структура в семиотике — соотношение элементов сложно организованного предмета. В отличие от композиции (где предполагается решение расположения предметных и словесных «рядов»), структура — это модель и совокупность отношений, предполагающих трансформацию и развитие в системе определенных закономерностей.
Согласно теории М. Бахтина, «Приметы времени раскрываются в пространстве, а пространство осмысливается и измеряется временем. Этим пересечением рядов и слиянием примет характеризуется художественный хронотоп» [22, 282]. Говоря о сюжетообразующей роли хронотопа, ученый относит его к категории формально-содержательной: «всякое вступление в сферу смыслов свершается только через ворота хронотопов» [22,391]. В. Хализев считает, что «хронотопическое начало литературных произведений способно придавать им философический характер, «выводить» словесную ткань на образ бытия как целого — на картину мира» [253, 214].
В контексте данного исследования представляется целесообразным уходить от пространственно-временного синтеза хронотопа и изучать пространство как структуру, а также традицию, включающую не только время (как историю), но и вечность (как космос). Тема метаисторичности булгаковских текстов с четкостью сформулирована филологами. Однако констатация преобладания категории вечности и продолжение исследования в рамках хронотопа порождает противоречие, избежать которого возможно, исходя из теории «мировой вертикали» В. Топорова [227].
«В вертикальном разрезе Вселенной как наиболее сакрально отмеченная точка пространства обычно рассматривается небесный конец мыслимой «мировой оси», т. е. абсолютный верх; сама же эта ось выступает как шкала ценностей объектов, размещенных в вертикальном пространстве», — (один из выводов В. Топорова в работе о системе пространства). И следующее, имеющее для нас значение в данном контексте:
а) Движение по пути связано с познанием пространства, его освоением, достижением его сокровенных ценностей;
б) Трудность пути предполагает особый статус путника, в смысле преодоления — подвига;
в) Мифологема движения по вертикали, определяющая верх и низ, связана с путешествиями на Небо (верхний мир) и под Землю (нижний мир). Всю Вселенную по вертикали способен пройти только служитель культа; путь смертного — горизонтален, «вертикальный путь может быть проделан лишь фигурально — его душой»;
г) Путем является учение о ДАО, следовательно, с путем связано знание во всей его полноте;
д). Рефлексия мифа у Платона позволяет также сделать определенные выводы. У Топорова это прослежено следующим образом: «Общение отца и матери (Матери — сырой Земли и Отца Неба), приводят к материализации идеального, созданию Космоса». Под созданием Космоса подразумевается материальная организация пространства [227].
Необходимо также иметь в виду рассуждения П. Флоренского о четырех измерениях [238], не забывая, что М. Булгаков имел в виду — пять.
Три измерения — пространственные и четвертое — время. В этих координатах выражены не только действительность, но (по П. Флоренскому) и любое изображение такового. Более того, «важнейшую основу стилистического своеобразия и художественный дух века определяет выбор господственной координаты» [238,191]: в египетском искусстве при господстве длины (горизонтали) постепенно вводится высота; греческое искусство характеризуется полным равновесием длины и высоты (горизонтали и вертикали) и намечается подчиненно — глубина; искусство христианское выдвинуло вертикаль, которая в средневековье стала единственно господствующей; Возрождение, возвращаясь к эллинскому равновесию, идет дальше и делает господствующей глубину. Так, у П. Флоренского «каждая координата имеет в том или ином искусстве ту или другую выраженность и проявляет собою то или другое духовное стремление эпохи» [238, 191]. Но, очевидно, это можно проследить в творчестве отдельного автора или отдельного произведения искусства. В связи с М. Булгаковым возможно констатировать вертикаль, продолженную в глубину — «мировую вертикаль», связывающую «верхний» и «нижний» миры, и, может быть, с этим и связано «пятое измерение». Хотя, конечно, скорее всего, оно связано с математическими допущениями.
Конкретно в текстах М. Булгаков использует спираль («Бег») или объемную спираль — «матрешку» («Белая гвардия»). Поскольку работа по выявлению структурной определяющей художественного текста очень объемна и трудоемка, а в «Мастере и Маргарите» она связана с «сакральной геометрией» (евклидовыми теориями) и математическими допущениями, то окончательной редакции такой модели последнего романа в данной работе нет.
Миф лежит в основе всех художественно-структурных построений булгаковских текстов. Над данной проблематикой ведется активная работа исследователей. Л. Косарева и Ю. Смирнов, основываясь на работах Б. Гаспарова по проблемам закономерностей усвоения читателем информации, особо анализируют тезис: «из одного информационного блока большее количество сведений получает тот, кто уже владеет большим количеством информации» [224, 11], и делают вывод о том, что это резко сближает поэтику «Мастера и Маргариты» с поэтикой древнего мифа. Идею развивает К. Титятин [199, 78], изучая «мифологическое» и «историческое» в «Мастере и Маргарите». У Д. Ширококрада «миф — становится реальностью, а реальность становится мифом» [199, 38] в булгаковских творениях. Г. Домницкая [199,57], изучая миф как один из творческих элементов М. Булгакова, отмечает, что он является характерной особенностью «внутренней формы» (термин А. Потебни). Мифологемы города и страха подробно исследовались А. Минаковой [169; 224, 12].
В данной работе Миф рассматривается у М. Булгакова как единственно возможное средство передачи глобального уровня обобщений. Корни такой возможности подхода к мифу: в экзистенциальных источниках (Ж.-П. Сартр о мифе) [101, 170; 102, 177]; в теориях, изучающих мифомышление: (Антропологическая школа Э. Тейлора [222]; Вопросы ритуала Д. Фразера [235]; символическая теория Э. Кассирера [116]; теория миротворчества М. Элиаде [273]); в русской фольклорной традиции (А. Афанасьев [15]; А. Ремизов [198]; В. Пропп [191]); в эзотерической концепции сознания (Е. Блаватская [35]; А. Безант [34]). В определении А. Лосева: «Миф — диалектически необходимая категория сознания и бытия, которая дана как вещественно-жизненная реальность субъективно-объективного, структурно выполненного (в образе) взаимообщения, где отрешенная от изолированно-абстрактной вещности жизнь символически претворена в дорефлективно-инстинктивный, интуитивно понимаемый умно-энергетийный лик» [148, 71], или Миф — это «интеллигентно данный символ жизни, необходимость которого диалектически очевидна» [148, 72], или: Миф — это «бытие личностное». Последнее определение, естественно, возможно при условии осмысления вышесказанного.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |