§ 3. Мистическая аура в повести

3.1. Персонажи — заместители нечистой силы

Целый ряд персонажей повести выступает в качестве своего рода заместителей нечистой силы. Первый из них — Альфред Аркадьевич Бронский, «сотрудник сатирического журнала «Красный ворон», издания ГПУ». Об этом говорит способ описания его внешности: «Из-за спины Панкрата тотчас вынырнул молодой человек с гладко выбритым маслянистым лицом. Поражали вечно поднятые, словно у китайца, брови и под ними ни секунды не глядящие в глаза собеседнику агатовые глазки. Одет был молодой человек совершенно безукоризненно и модно. В узкий и длинный до колен пиджак, широчайшие штаны колоколом и неестественной ширины лакированные ботинки с носами, похожими на копыта. В Руках молодой человек держал трость, шляпу с острым верхом и блокнот»¹. Агатовые глазки, широчайшие штаны, ботинки, похожие на копыта, — все это не столько пугает, сколько кажется слегка зловеще странным. Эти детали — иронический намек на нечисть. Тем более, что затем, в ходе разговора с этим «журналистом», Персиков называет то, что тот пишет, «чертовщиной».

Другой аналог мелкого беса в повести «Роковые яйца» — «полномочный шеф торговых отделов иностранных представительств при Республике Советов»². Это персонаж без имени и фамилии: «Персиков пересадил очки с переносицы на лоб, затем обратно и разглядел визитера. Тот весь светился лаком и драгоценными камнями, и в правом глазу у него сидел монокль. «Какая гнусная рожа», — почему-то подумал Персиков»³. Этот безымянный визитер оказывается агентом иностранной разведки, заинтересованной в научном открытии, сделанном Персиковым. Цель его миссии — предложить Персикову взятку: «И тут гость вынул из внутреннего кармана пиджака белоснежную пачку бумажек...

Какой-нибудь пустяк: пять тысяч рублей, например, задатку, профессор может получить сию же минуту... и расписки не надо... профессор даже обидит полномочного торгового шефа, если заговорит о расписке. — Вон!!! — вдруг гаркнул Персиков так страшно, что пианино в гостиной издало звук на тонких клавишах.

Гость исчез так, что дрожащий от ярости Персиков через минуту и сам уже сомневался, был ли он, или это галлюцинация»⁴.

Заметим, что монокль, взятка, галлюцинация, будучи по-новому обыгранными, перейдут в роман «Мастер и Маргарита».

К этой же категории относятся работники ГПУ, навестившие Персикова вслед за так называемым торговым агентом. В облике и поведении каждого из них есть некая легкая, но настораживающая странность: «Ровно через десять минут профессор принимал у себя в кабинете новых гостей. Один из них, приятный, круглый и очень вежливый, был в скромном защитном военном френче и рейтузах. На носу у него сидело, как хрустальная бабочка, пенсне. Вообще он напоминал ангела в лакированных сапогах. Второй, низенький, страшно мрачный, был в штатском, но штатское на нем сидело так, словно оно его стесняло. Третий гость повел себя особенно, он не вошел в кабинет профессора, а остался в полутемной передней. При этом освещенный и пронизанный струями табачного дыма кабинет был ему насквозь виден. На лице этого третьего, который был тоже в штатском, красовалось дымчатое пенсне»⁵. Один из них, а именно — третий, чье имя, как оказалось, Васенька, временами по повадкам смахивает на Азазелло из романа «Мастер и Маргарита»: «Дымные глаза скользнули по калошам, и при этом Персикову почудилось, что из-под стекол вбок, на одно мгновенье, сверкнули вовсе не сонные, а, наоборот, изумительно колючие глаза. Но они моментально угасли»⁶.

Несколько забегая вперед, отметим, что рукотворная катастрофа, составляющая центральное событие повести, не является результатом чьего бы то ни было злого умысла. В этом произведении, так же как впоследствии в повести «Собачье сердце», нет персонажей или каких-то сил, воплощающих преднамеренное зло. Фигуры, несущие на себе какой-то едва уловимый отпечаток чего-то зловещего и потустороннего, не являются сознательными сторонниками и носителями зла. Скорее, они — инструменты в руках невидимой силы, которая руководит обстоятельствами.

Случившееся бедствие обусловлено стечением нескольких таких обстоятельств. Первое — научное открытие профессора Персикова. Второе — куриный мор. Третье — путаница с посылками, адресованными Персикову и Рокку. При этом ни Персиков, ни Рокк, ни кто бы то ни было еще не стремились использовать так называемый луч жизни во зло.

Итак, открытие состоялось — первый шаг к катастрофе сделан.

Второе несчастливое обстоятельство, обусловившее трагическое развитие событий, — куриный мор. Здесь мы вновь имеем дело с волей случая или какой-то другой, неподвластной человеку силы. Причины куриного мора в повести не названы.

3.2. Куриный мор со двора вдовы Дроздовой

Действие повести переносится за пределы Москвы, где только что был подавлен очаг потенциального бедствия, в маленький уездный городок Стекловск Костромской губернии. Именно здесь начинается первый акт непосредственно самой драмы, обернувшейся нашествием гигантских пресмыкающихся. Если в классическом варианте событие сначала происходит в форме трагедии, а затем повторяется в виде фарса, то у Булгакова наоборот — подобие фарса предшествует подлинной трагедии. Куриный мор можно воспринимать как сниженный и поданной в ироническом свете вариант катаклизма, который, однако, в произведении Булгакова предвосхищает катаклизм настоящий.

3.2.1. Мысль о гневе всевышнего

Так же как и в повести «Дьяволиада», здесь возникает некая предостерегающая игра с христианскими аллюзиями. Стекловск — бывший Троицк. Хозяйка подворья, с которого началось распространение мора, — «вдова бывшего соборного протоиерея бывшего собора Дроздова»⁷. Сам протоиерей Савватий Дроздов скончался в 26 году «от антирелигиозных огорчений»⁸. Чтобы остановить распространение смертоносной куриной болезни, местный священник отец Сергий служит молебен, а также делает замечание «насчет того, что вот, мол, господь прогневался на нас. Вид при этом у отца Сергия был такой, что он прекрасно знает, почему именно прогневался господь, но только не скажет»⁹. Здесь как будто опять со всей очевидностью превалирует ирония. Тем более, что молебен желаемого результата не дал: куры «прикончились тотчас после молебна»¹⁰. Однако последующее катастрофическое развитие событий, а также присутствие в повести не названных высших сил, в какой-то мере подтверждают мысль о гневе всевышнего.

3.2.2. Мотив слухов

История с куриным мором в общих чертах повторяет сценарий развития событий, происходивших в московском зоологическом институте, а также предвосхищает главное событие повести. Здесь тоже есть эпицентр — птичий двор вдовы Дроздовой, который в общем контексте представляет собой некую параллель кабинета Персикова в институте. И там, и там начинаются и набирают оборот неконтролируемые и нежелательные явления — у Персикова размножались лягушки и змеи, у Дроздовой дохнут куры. Далее возникает расхождение, отметим — временное расхождение. В институте в Москве с нежелательным явлением удается справится, в Стекловске оно продолжает развиваться и набирать обороты, приобретая все более угрожающий масштаб: «Наутро город встал как громом пораженный, потому что история приняла размеры странные и чудовищные. На Персональной улице к полудню осталось в живых только три курицы... но и те издохли к часу дня»¹¹. Таким образом, куриный мор преодолевает границы своего очага и выплескивается в город. Тем временем, так же, как и открытие луча жизни, куриный мор обрастает слухами, в конечном счете оформляющиеся в газетную статью: «А к вечеру городок Стекловск гудел и кипел, как улей, и по нем катилось грозное слово «мор». Фамилия Дроздовой попала в местную газету «Красный боец» в статье под заголовком «Неужели куриная чума?», а оттуда пронеслось в Москву»¹². О слухах и газетной шумихе вокруг открытия луча жизни подробнее будет сказано ниже.

Вести о курином море, а также его последствия достигли Москвы. Город охватывает приступ нервной горячки, описанной в главе VI «Москва в июне 1928 года»: «Она (Москва) светилась, огни танцевали, гасли и вспыхивали. На театральной площади вертелись белые фонари автобусов, зеленые огни трамваев; над бывшим Мюр и Мерилизом, над десятым надстроенным на него этажом, прыгала электрическая разноцветная женщина, выбрасывая по буквам разноцветные слова: «Рабочий кредит». В сквере против Большого театра, где бил ночью разноцветный фонтан, толклась и гудела толпа. А над Большим театром гигантский рупор завывал: «Антикуриные прививки В Лефортовском ветеринарном институте дали блестящие результаты. Количество... куриных смертей за сегодняшнее число уменьшилось вдвое... Затем рупор менял тембр, что-то рычало в нем, над театром вспыхивала и угасала зеленая струя, и рупор жаловался басом: — Образована чрезвычайная комиссия по борьбе с куриною чумой в составе наркомздрава, наркомзема, заведующего животноводством товарища Птахи-Поросюка, профессора Персикова и Португалова... и товарища Рабиновича»¹³.

Здесь Булгаковым использованы излюбленные сатирические приемы — советизмы (наркомздрав и наркомзем) в купе со странными именами (Птаха-Поросюк), которые усиливают эффект нагнетания и концентрации абсурда, одновременно подчеркивают комический характер происходящего. Ту же роль играют такие обороты, как «по распоряжению Моссовета — омлета нет»¹⁴.

Куриный мор становится остроактуальной темой авангардного искусства, которое является в повести еще одним объектом авторской сатиры: «Театр имени покойного Всеволода Мейерхольда... выбросил движущуюся разных цветов электрическую вывеску, возвещавшую пьесу писателя Эрендорга «Куриный дох» в постановке ученика Мейерхольда, заслуженного режиссера республики Кухтермана. Рядом, в «Аквариуме», переливаясь рекламными огнями и блестя полуобнаженным женским телом... шло обозрение писателя Ленивцева «Курицыны дети». А по Тверской, с фонариками по бокам морд, шли вереницею цирковые ослики, несли на себе сияющие плакаты: «В театре Корш возобновляется «Шантеклер» Ростана»¹⁵.

Горячечная, избыточная интенсивность и напряженность жизни граничит с сумасшествием. Город, его улицы уподоблены зараженному лихорадкой живому организму, а его улицы — очагам воспаления: «Театральный проезд, Неглинный и Лубянка пылали белыми и фиолетовыми полосами, брызгали лучами, выли сигналами, клубились пылью»¹⁶.

3.2.3 Мотив красок, звуков и света

Сквозь эту абсурдную суету с налетом безумия, сквозь комическую ситуацию в отдельных фрагментах начинает проглядывать потусторонний мир, встает образ самого ада, в фантасмагорическую реальность вторгаться дьявольщина: «На крыше «Рабочей газеты» на экране грудой до самого неба лежали куры и зеленоватые пожарные, дробясь и искрясь, из шлангов поливали их керосином. Затем красные волны ходили по экрану, неживой дым распухал и мотался клочьями, полз струей, выскакивала огненная надпись: «Сожжение куриных трупов на Ходынке»¹⁷.

Здесь вообще очень много огня, слишком яркого, полыхающего света, электрического сияния («переливаясь и блестя», «сияющие плакаты», «огненные часы» и т. д.), в котором Город горит как в пламени преисподней. Звуки, которым наполнено пространство Города, тоже вызывают ассоциации с неким дьявольским шабашем: «мальчишки-газетчики рычали и выли между колес моторов», «— Га-га-га-га, — смеялся цирк», «— А-ап! — пронзительно кричали клоуны», «— Ах, черт! Пискнул Персиков» и т. д.¹⁸

Впоследствии эти приемы, пройдя путь преобразования, будут использованы автором при описании Великого бала у сатаны в романе «Мастер и Маргарита».

Надо отметить существенный момент: куриный мор и ажитация им вызванная не стали чем-то чужеродным или противоестественным для Москвы. Эти явления в целом вписались в общий суетный, бурлящий, перенасыщенный строй московской жизни, не нарушив его. Они стали такими же его составляющими, как авангардные театральные премьеры, новостные сенсации и прочее. По-настоящему нарушить ход московской жизни предстоит следующей фазе катастрофы — нашествию гигантских пресмыкающихся. Под угрозой уничтожения Москва совсем изменит как свой внешний облик, так и образ существования.

3.2.4. Истерия вокруг куриной чумы

Повествование о панике, которую вызвал куриный мор, вновь переносится за пределы Москвы. Куриный мор, обретая свойства живого существа, отступает от центра на самые отдаленные, крайние рубежи и там полностью останавливается: «Дойдя на Севере до Архангельска и Сюмкина Выселка, мор остановился сам собой по той причине, что идти ему дальше было некуда, — в Белом море куры, как известно, не водятся. Остановился он и во Владивостоке, ибо далее был океан. На далеком Юге — пропал и затих где-то в выжженных пространствах Ордубата, Джульфы и Карабулака, а на Западе удивительным образом задержался как раз на польской и румынской границах,.. ...мор дальше не пошел»¹⁹.

Таким образом, действие движется из периферии в центр, затем откатывается на самые отдаленные рубежи, создавая прямую оппозицию «центр — граница» и охватывая огромную территорию. Оппозиция выражается, кроме прочего, в ироничных формах — упоминании экзотических названий населенных пунктов: Ордубат, Джульфа, Карабулак.

Своеобразным символом победы жизни над смертью, тоже, разумеется, глубоко ироническим, как в принципе и вся ситуация, связанная с куриной катастрофой, стало преобразование и переименование «чрезвычайной комиссии по борьбе с куриной чумой» в «чрезвычайную комиссию по поднятию и возрождению куроводства»²⁰.

3.3. Приспешники сатаны — Персиков и Рокк

Истерия вокруг куриной чумы, а также гонка по восстановлению куроводства, в которой Персиков был вынужден принимать участие, работая, правда, «без особого жара в куриной области»²¹, остаются позади. Персиков получает возможность вернуться к экспериментам с красным лучом: «...в последних числах июля, под наблюдением Иванова, механики соорудили две новых больших камеры, в которых луч достигал у основания ширины папиросной коробки, а в раструбе — целого метра. Персиков радостно потер руки и начал готовиться к каким-то таинственным и сложным опытам»²². Он работает крайне напряженно. В этот момент оба центра Москвы, обозначенные в повести, начинают сливаться в один: Персиков урывал «часы у сна и еды, порою не возвращаясь на Пречистенку, а засыпая на клеенчатом диване в кабинете института»²³; «...почти всякую ночь Персиков ночевал в институте»²⁴. Увеличивается масштаб работы, ее интенсивность. Кульминация успеха профессора Персикова — доклад в «зале Цекубу на Пречистенке»: «Один раз он (Персиков) покинул зоологическое прибежище, чтобы в громадном зале Цекубу на Пречистенке сделать доклад о своем луче и о его действии на яйцеклетку. Это был гигантский триумф зоолога-чудака. В колонном зале от всплеска рук что-то сыпалось и рушилось с потолков и шипящие дуговые трубки заливали светом черные смокинги цекубистов и белые платья женщин. На эстраде, рядом с кафедрой, сидела на стеклянном столе, тяжко дыша и серея, на блюде, влажная лягушка величиною с кошку. На эстраду бросали записки. В числе их было семь любовных, и их Персиков разорвал»²⁵. Здесь легко заметить некоторую общность с восторженным дневником доктора Борменталя из повести «Собачье сердце».

3.3.1. Предчувствия Персикова

После доклада профессору становится плохо: «Но, уезжая после доклада, спускаясь по малиновому ковру лестницы, он вдруг почувствовал себя нехорошо. На миг заслонило черным яркую люстру в вестибюле, и Персикову стало смутно, тошновато... Ему почудилась гарь, показалось, что кровь течет у него липко и жарко по шее...»²⁶. Это мутное зловещее предчувствие, похожее на галлюцинацию, приоткрывает дверь в безрадостное будущее, является печальным предзнаменованием гибели главного героя.

Это не единственный дурной знак, подаваемый участникам событий повести. Подаваемый опять-таки кем-то свыше. После того, как Рокк отправился выращивать кур с помощью открытого Персиковым «луча жизни», то есть непосредственно перед трагическими событиями, предсмертная тоска овладевает всеми живыми существами: «Странное дело: в этот вечер необъяснимо тоскливое настроение овладело людьми, населяющими институт, и животными. Жабы почему-то подняли особенно тоскливый концерт и стрекотали зловеще и предостерегающе. Панкрату пришлось ловить в коридорах ужа, который ушел из своей камеры, и, когда он его поймал, вид у ужа был такой, словно тот собрался куда глаза глядят, лишь бы только уйти»²⁷.

Похожую роль играют «странности» и галлюцинаторные видения Берлиоза в первой главе романа «Мастер и Маргарита»: «...Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки. Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его напугало. ...И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая. ...Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он закрыл глаза»²⁸. В свете этой параллели в повести «Роковый яйца» становится еще более ощутимым подспудное нематериализованное присутствие потусторонних сил и мистики.

3.3.2. Рокк с нечистой силой

Непосредственный виновник катастрофы — Рокк — тоже, как и названные выше персонажи, наделен чертами представителя нечистой силы. Как уже было сказано, всех бесов у Булгакова объединяет одна общая черта — странность во внешнем облике и в поведении. О Рокке сказано: «даже Персикову бросилась в глаза основная и главная черта вошедшего человека. Он был странно старомоден. В 1919 году он этот человек был бы совершенно уместен на улицах столицы, он был бы терпим в 1924 году, в начале его, но в 1928 году он был странен»²⁹; «Лицо вошедшего произвело на Персикова то же впечатление, что и на всех, — крайне неприятное впечатление. Маленькие глазки смотрели на весь мир изумленно и в то же время уверенно, что-то развязное было в коротких ногах с плоскими ступнями. Лицо иссиня бритое. Персиков сразу нахмурился»³⁰. Помятуя об имени этого персонажа, можно сказать, что злой рок сближается Булгаковым с мелким бесом.

Мистическая аура сопутствует описанию не только состояния персонажей, но и всего художественного пространства. Обратимся к той главе повести, в которой происходит одно из ключевых для развития сюжета событий, обусловивших катастрофу, передача Персиковым Рокку камеры для экспериментов. Это происходит во второй части седьмой главы. Именно здесь звучат знаменитые реплики: «Рокк пришел»³¹ и «Рок с бумагой? Редкое сочетание»³².

Здесь, в этой главе, кабинет Персикова становится подобием ни много ни мало, как входа в саму преисподнюю. Из-за опытов с лучом в помещении становится жарко, темно и нечисто: «чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в кабинете, тихо лежал красный сноп луча»³³. Сам луч напрямую сопрягается с адским видением и начинает восприниматься как некий подарок сатаны: «камеры, в которых, как в аду, мерцал малиновый, разбухший в стеклах луч»³⁴. Принявший сатанинский дар Персиков тоже приобретает некоторые демонические черты: «И сам Персиков в полутьме у острой иглы луча, выпадавшего из рефлектора, был достаточно странен и величественен в винтовом кресле»³⁵. Это короткое описание позволяет соотнести образ Персикова не только с фигурой Преображенского из повести «Собачье сердце», но отчасти и с образом Воланда из романа «Мастер и Маргарита».

Название возглавляемого Рокком совхоза — «Красный луч», играет ту же роль, соотнося происходящее не только с коммунистической символикой, но и с символикой, обозначающей ад и преисподнюю.

Встреча Персикова с Рокком, которая заканчивается передачей Рокку камеры с лучом, представляет собой интересное драматическое событие. Оба персонажа в чем-то уподоблены нечисти, и тот, и другой образ строится с помощью приемов, к которым Булгаков неоднократно прибегал, рисуя приспешников дьявола разного калибра. Но что интересно: два, условно говоря, демона, не симпатизируют друг другу. При встрече они по-своему пугаются друг друга, как-то неприятно удивляются один другому. Профессор даже выказывает Рокку свое презрительное отношение. Персиков и Рокк не являются единомышленниками и не действуют согласованно и заодно, как, например, персонажи из свиты Воланда. Однако результат их действий таков, как будто он именно нечистой силой и подстроен. Не даром описание деятельности и того, и другого Булгаков сопровождает ремаркой «на горе республике»³⁶: «Не бездарная посредственность, на горе республике, сидела у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков!»³⁷; «На горе республике, кипучий мозг Александра Семеновича не потух, в Москве Рокк столкнулся с изобретением Персикова, и в номерах на Тверской «Красный Париж» родилась у Александра Семеновича идея, как при помощи луча Персикова возродить в течение месяца кур в республике»³⁸.

3.3.3. Персиков и Рокк как инструменты злой воли

Напомним: ни Рокк, ни профессор Персиков не имели каких-либо дурных, злых намерений. Никто из них не собирался использовать луч для достижения власти, богатства или иных корыстных целей. Следовательно, можно сказать, что они являются приспешниками сатаны, сами того не осознавая. Они инструмент некой злой воли, несут на себе соответствующие внешние признаки, однако сами не отдают себе в этом отчета. Каждый из них замечает эти признаки в своем собеседнике, но не осознает, что и сам тоже является их носителем. Это свойство отчасти потом перейдет главным персонажам повести «Собачье сердце».

Трагическим событиям, описание которых начинается с главы «История в совхозе», предшествует своего рода символический художественный жест: Булгаков как будто выключает свет и звук. Постепенно. Сначала наступают полумрак, полночь: «Поздним вечером, уже ближе к полуночи, Панкрат, сидя босиком в скупо освещенном вестибюле...»³⁹, а затем пространство повести окутывают полная тишина и темень: «Из кабинета ученого не слышно было ни звука. Да и света в нем не было. Не было полоски перед дверью»⁴⁰.

Итак, развитие действия подходит к кульминации — нашествию гигантских пресмыкающихся. На этом этапе сюжет повести начинает отчетливо строиться по законам жанра, который в рамках современной массовой культуры имеет название «триллер». Его происхождение восходит, как известно, к классическому готическому роману. Необходимыми составляющими произведений этого типа являются такой прием, как саспенс и суггестия — нагнетание тревожного ожидания. Всеобщее смятение, подавленность, охватившее всех вроде бы беспричинное беспокойство, дурные предчувствия, замирающие в конечном счете в безмолвном мраке, из которого вот-вот должны показаться очертания чего-то страшного и неожиданного, как раз и создают это тревожное ожидание.

3.4. Прием «мнимая разрядка» и сходство с жанром триллера

Затем Булгаков прибегает к еще одному художественному приему, который можно условно назвать мнимой разрядкой. По законам опять-таки популярных жанров, от мелодрамы до триллера, драматическим и трагическим событиям должна предшествовать некая идиллия. Для наиболее зримого контраста Булгаков в своей повести прибегает к этому приему, преподнося его в ироническом ключе: «Положительно нет прекраснее времени, нежели зрелый август в Смоленской хотя бы губернии. Лето 1928 года было, как известно, отличнейшее, с дождями весной вовремя, с полным жарким солнцем, с отличным урожаем... Яблоки в бывшем имении Шереметевых зрели, леса зеленели, желтизной квадратов лежали поля...»⁴¹. За идиллическим пейзажем следует мажорный аккорд: «Человек-то лучше становится на лоне природы»⁴². Общее утверждение конкретизируется на примере Александра Семеновича Рокка: «И не так уже неприятен показался бы Александр Семенович, как в городе. И куртки противной на нем не было. Лицо его медно загорело, ситцевая расстегнутая рубашка показывала грудь... на ногах были парусиновые штаны. И глаза его успокоились и подобрели»⁴³.

Наметившееся в данном отрывке шутливое противопоставление города и деревни, столицы и провинции найдет столь же ироническое продолжение: «Это не Москва, и все здесь носило более простой, семейный и дружественный характер»⁴⁴.

Перед нами идиллическая картина — прекрасный человек на лоне прекрасной же природы. Примечательно, что камеры для искусственного выращивания кур устанавливают в «бывшем зимнем саду — оранжерее Шереметевых»⁴⁵. Трудно удержаться от того, чтобы, переведя повествование в координаты христианской мифологии, не сравнить оранжерею с райским садом. Получается интересный художественный ход — адские чудовища, змеи появляются на свет в подобии эдемского сада.

Александр Семенович получает посылку, видит содержимое и начинает подозревать что-то неладное: «— Только не понимаю что-то они (яйца) грязные»⁴⁶. Обращается за советом к Персикову: «— Мыть ли их?.. прислали из-за границы мне партию куриных яиц... А они в грязюке какой-то...»⁴⁷. Но, увы, Персиков, будучи раздраженным необходимостью общаться с неучем Рокком, не вникает в суть дела и относится к словам Рокка без должного внимания:

— Так не мыть?

— Конечно, не нужно...⁴⁸

Таким образом, Персиков, не придав значения словам Рокка, не разобравшись в ситуации, можно сказать, становится непреднамеренным соучастником гибельного эксперимента. Звонок Александра Семеновича Персикову в Москву является последней точкой, когда можно было предотвратить катастрофу. Но Персиков ее не предотвратил. В дальнейшем ход событий принял необратимый характер. После звонка из Смоленской губернии профессор Персиков начинает строить предположения относительно результатов проводимых Рокком опытов с яйцами: «Очень возможно, что куры у него вылупятся. Но ведь ни вы, ни я не можем сказать, какие это куры будут... может быть, они ни к черту не годные куры. Может быть, они подохнут через два дня. Может быть, их есть нельзя! А разве я поручусь, что они будут стоять на ногах. Может быть, у них кости ломкие»⁴⁹. Но все его предположения оказываются очень далекими от реальности, вследствие того, что он не дал себе труда задуматься над словами Рокка и сопоставить лежащие на поверхности факты: странный внешний вид яиц, полученных Рокком, и слишком долгое отсутствие «своего заказа», ожидаемого уже в течение двух месяцев.

Короткий диалог между Рокком и Персиковым:

— ...Вы что, хотите уже заряжать яйцами камеру?

— Заряжаю. Да...⁵⁰

становится стартовым сигналом для развития теперь уже неминуемой трагедии. Итак, вторая часть восьмой главы: яйца уже заряжены в камеры, развязка приближается. Здесь автор во второй раз прибегает к уже использованному приему. Стоит теплая ночь, играет флейта... Идиллию нарушает «вдруг»: «Концерт над стеклянными водами и рощами и парком уже шел к концу, как вдруг произошло нечто, которое прервало его раньше времени. Именно, в Концовке собаки, которым по времени уже следовало бы спать, подняли вдруг невыносимый лай, который постепенно перешел в общий мучительнейший вой. Вой, разрастаясь, полетел по полям, и вою вдруг ответил трескучий в миллион голосов концерт лягушек на прудах. Все это было так жутко, что показалось даже на мгновение, будто померкла таинственная колдовская ночь»⁵¹.

На протяжении всего времени, пока змеиные яйца вызревали в камерах, природа и весь живой мир подавали сигналы о приближающемся стихийном бедствии: «Следующий день ознаменовался страннейшими и необъяснимыми происшествиями. Утром, при первом же блеске солнца, рощи, которые приветствовали обычно светило неумолчным и мощным стрекотанием птиц, встретили его полным безмолвием. ...Словно перед грозой»⁵²; «все птицы собрались в косяки и на рассвете убрались куда-то из Шереметева вон, на север, что было просто глупо»⁵³; «к вечеру умолк пруд в Шереметевке. Это было поистине изумительно»⁵⁴; «Вечером произошел третий сюрприз — опять взвыли собаки в Концовке, и ведь как! Над лунными полями стоял непрерывный стон, злобные тоскливые стенания»⁵⁵. «Разошлись спать довольно поздно, когда над совхозом и окрестностями разлилась зеленоватая ночь. Была она загадочна и даже, можно сказать, страшна, вероятно, потому что нарушал ее полное молчание то и дело начинающийся беспричинный тоскливейший и ноющий вой собак в Концовке. Чего бесились проклятые псы — совершенно неизвестно»⁵⁶.

Здесь опять же возникает сходство с современными произведениями в жанре «триллер» и «хоррор». Об опасности и угрозах главных героев обязательно недвусмысленно предупреждают те или иные сигналы и знаки. Что-то обязательно свидетельствует о том, что то или иное место опасно, тот или иной человек не тот, за кого себя выдает и так далее. Главные герои неизменно все сигналы игнорируют. То же самое происходит в повести Булгакова с Александром Семеновичем Рокком, который, несмотря на очевидность, никак не хочет связать происходящие вокруг зловещие странности с производимым им экспериментом. Более того, вой собак и прочее он воспринимает как неожиданность удручающую, а стук и другие признаки жизни «в красных яйцах» — как сюрприз приятный. При этом окружающие, то есть второстепенные персонажи, оценивают происходящее гораздо более трезво, о чем тоже дают понять персонажу главному: «— А вы знаете, Александр Семенович, — сказала Дуня, улыбаясь, — мужики в Концовке говорили, что вы антихрист. Говорят, ваши яйца дьявольские. Грех машиной выводить. Убить вас хотели»⁵⁷; «— Да, дело замечательное, — ответил тот (охранитель), качая головой и совершенно двусмысленным тоном»⁵⁸. Но главному герою положено оставаться слепым и глухим до самого последнего момента, что и происходит с Рокком.

Ночью змеи вылупляются из яиц и расползаются по окрестностям. Не подозревающий ничего дурного Александр Семенович Рокк, дает поручение найти «цыплят», а сам отправляется «на пруд выкупаться»⁵⁹. Здесь события ускоряются и приобретают совершенно современный кинематографический характер. В безмятежном настроении герой направляется к пруду: «Бодро шел Рокк, помахивая полотенцем и держа флейту под мышкой. Небо изливало зной сквозь ивы, и тело ныло и просилось в воду»⁶⁰. И тут мы, наконец, знакомимся с «цыплятами», вылупившимися на свет, благодаря совместным усилиям профессора Персикова и Александра Семеновича Рокка. Сначала, как и предполагает жанр, читатель видит не само чудовище целиком, а только какой-то его след, позволяющий однако судить о его масштабах. В повести Булгакова чудовище, прежде чем показаться, сначала издает звук и подает голос: «На правой руке у Рокка началась заросль лопухов, в которую он, проходя, плюнул. И тотчас в глубине разлапистой путаницы послышалось шуршанье, как будто кто-то поволок бревно. Почувствовав мимолетное неприятное сосание в сердце, Александр Семенович повернул голову в заросли и посмотрел с удивлением. Пруд уже два дня не отзывался никакими звуками. Шуршание смолкло, поверх лопухов мелькнула привлекательно гладь пруда и серая крыша купаленки. Несколько стрекоз мотнулось перед Александром Семеновичем. Он уже хотел повернуть к деревянным мосткам, как вдруг шорох в зелени повторился и к нему присоединилось короткое сипение, как будто высочилось масло и пар из паровоза. Александр Семенович насторожился и стал всматриваться в глухую стену сорной заросли»⁶¹. Сцена по современным критериям чрезвычайно кинематографична. Замедление действия, его подробнейшие детали предшествуют быстрой развязке. Опасность приблизилась вплотную. Но здесь возникает второстепенный персонаж — жена Александра Семеновича, которая эту опасность отвлекает на себя, давая возможность главному герою сначала увидеть воочию сотворенный им кошмар: «Жена спешила к пруду, но Александр Семенович ничего ей не ответил, весь приковавшись к лопухам. Сероватое и оливковое бревно начало подниматься из их чащи, вырастая на глазах. Какие-то мокрые желтоватые пятна, как показалось Александру Семеновичу, усеивали бревно. Оно начало вытягиваться, изгибаясь и шевелясь, и вытянулось так высоко, что перегнало низенькую корявую иву. Затем верх бревна надломился, немного склонился, и над Александром Семеновичем оказалось что-то напоминающее по высоте электрический московский столб. Но только это что-то было раза в три толще столба и гораздо красивее его благодаря чешуйчатой татуировке. Ничего еще не понимая, но уже холодея, Александр Семенович глянул на верх ужасного столба, и сердце в нем на несколько секунд прекратило бой. Ему показалось, что мороз ударил внезапно в августовский день, а перед глазами стало сумеречно...»⁶². Здесь мы впервые встречаем образ противоестественной несовместимости — мороз в августовский день. В данном случае он играет зловещую роль. В финальной части повести неожиданный летний мороз, ударивший сразу после жары, принесет, наоборот, спасение. Одна и та же деталь в повести Булгакова оказывается амбивалентной.

Злобное существо, представшее перед Рокком, сначала никак не поддается идентификации. До того, как Рокк осознает, что перед ним змея, он успеет заметить ее главное свойство: «Лишенные век, открытые ледяные и узкие глаза сидели в крыше головы, и в глазах этих мерцала совершенно невиданная злоба»⁶³. Перед читателем — воплощение зла и исчадье ада. Но Булгаков не был бы Булгаковым, если бы даже в самый страшный и напряженный момент повествования не нашел бы места для иронии и не переключил бы на один миг регистр. Рокк вспоминает факиров, заклинающих змей, и почти бессознательно начинает играть на флейте вальс из «Евгения Онегина»: «Глаза в зелени тотчас же загорелись непримиримою ненавистью к этой опере»⁶⁴.

Заключительная сцена восьмой главы ближайшим образом напомнит современному читателю наиболее мрачные эпизоды самых популярных фильмов ужасов. Прежде всего «Парк Юрского периода» и «Челюсти»: «Змея приблизительно в пятнадцать аршин и толщиной в человека, как пружина, выскочила из лопухов. ...Змея махнула мимо заведующего совхозом прямо туда, где была белая кофточка на дороге. Рокк видел совершенно отчетливо: Маня стала желто-белой, и ее длинные волосы, как проволочные, поднялись на пол-аршина над головой. Змея на глазах Рокка, раскрыв на мгновение пасть, из которой вынырнуло что-то похожее на вилку, ухватила зубами Маню, оседающую в пыль, за плечо, так что вздернула ее на аршин над землей. Тогда Маня повторила режущий предсмертный крик. Змея извернулась пятисаженным винтом, хвост ее взмел смерч, и стала Маню давить. Та больше не издала ни одного звука, и только Рокк слышал, как лопались ее кости. Высоко над землей взметнулась голова Мани, нежно прижавшись к змеиной щеке. Изо рта у Мани плеснуло кровью, выскочила сломанная рука, и из-под ногтей брызнули фонтанчики крови. Затем змея, вывихнув челюсти, раскрыла пасть и разом надела свою голову на голову Мани и стала налезать на нее, как перчатка на палец»⁶⁵. Далее следует реминисценция из гоголевского «Вия»: «От змеи во все стороны било такое жаркое дыхание, что оно коснулось лица Рокка, а хвост чуть не смел его с дороги... Вот тут-то Рокк и поседел. Сначала левая и потом правая половина его черной, как сапог, головы покрылась серебром»⁶⁶. Заканчивается глава бегством Рокка с места страшных событий: «В смертной тошноте он оторвался наконец от дороги и, ничего и никого не видя, оглашая окрестности диким ревом, бросился бежать...»⁶⁷.

В девятой главе действие продолжает развиваться в соответствии с законом жанра Horror: «Вся оранжерея жила как червивая каша. Свиваясь и развиваясь в клубки, шипя и разворачиваясь, шаря и качая головами, по полу оранжереи ползли огромные змеи»⁶⁸; «Существо на вывернутых лапах, коричнево-зеленого цвета, с громадной острой мордой, с гребенчатым хвостом, похожее на страшных размеров ящерицу, выкатилось из-за угла сарая и, яростно перекусив ногу Полайтису, сбило его на землю.

— Помоги, — крикнул Полайтис, и тотчас левая рука его попала в пасть и хрустнула, правой рукой он, тщетно пытаясь поднять ее, повез револьвером по земле. Щукин обернулся и заметался. Раз он успел выстрелить, но сильно взял в сторону, потому что боялся убить товарища. Второй раз он выстрелил по направлению оранжереи, потому что оттуда среди небольших змеиных морд высунулась одна огромная, оливковая и туловище выскочило прямо по направлению к нему. Этим выстрелом он гигантскую змею убил и опять, прыгая и вертясь возле Полайтиса, полумертвого уже в пасти крокодила, выбирал место, куда бы выстрелить, чтобы убить страшного гада, не тронув агента. Наконец это ему удалось. Из электроревольвера хлопнуло два раза, осветив вокруг все зеленоватым светом, и крокодил, прыгнув, вытянулся, окоченев и выпустил Полайтиса. Кровь у того текла из рукава, текла изо рта, и он, припадая на правую, здоровую руку, тянул переломанную левую ногу. Глаза его угасали.

— Щукин... беги, — промычал он, всхлипывая.

Щукин выстрелил несколько раз по направлению оранжереи, и в ней вылетело несколько стекол. Но огромная пружина, оливковая и гибкая, сзади выскочив из подвального окна, перескользнула двор, заняв его весь пятисаженным телом, и во мгновение обвила ноги Щукина. Его швырнуло вниз на землю, и блестящий револьвер отпрыгнул в сторону. Щукин крикнул мощно, потом задохся, потом кольца скрыли его совершенно, кроме головы. Кольцо прошло раз по голове, сдирая с нее скальп, и голова эта треснула. Больше в совхозе не послышалось ни одного выстрела. Все покрыл шипящий, покрывающий звук. И в ответ ему очень далеко по ветру донесся из Концовки вой, но теперь уже нельзя было разобрать, чей это вой, собачий или человечий»⁶⁹.

Катастрофа начинает молниеносное распространение. Стаи стремительно размножающихся змей уподобляются вражеским войскам, надвигающимся на столицу и постепенно захватывающим подступы к ней: «Змеи идут стаями в направлении Можайска...»⁷⁰. В осажденном городе начинается паника. Вторая по счету и теперь уже самая настоящая паника. При ее описании используются средства, знакомые читателю по первой московской повести. Страшный ослепительный электрический свет, энергичные резкие движения, режущие оглушительные звуки: «Пылала бешеная электрическая ночь в Москве»⁷¹; «Горели все огни»⁷²; «Ни в одной квартире Москвы не спал ни один человек»⁷³; «в квартирах что-то выкрикивали»⁷⁴; «небо, во всех направлениях, изрезанное прожекторами»⁷⁵; «то и дело вспыхивали белые огни»⁷⁶; «небо беспрерывно гудело»⁷⁷; «то и дело вспыхивала трескучая тревожная стрельба»⁷⁸; «с бешеным легким всхлипыванием вылетали стекла»⁷⁹; «выли все паровозы»⁸⁰; «машины рявкали и бегали по всей Москве»⁸¹. С запада в Москву устремились толпы беженцев, из Москвы на восток бежали москвичи. На улицах повсеместно возникала страшная давка, уносившая жизни. Военные части провожали как на фронт: «— Выручайте, братцы, завывали с тротуаров, — бейте гадов... Спасайте Москву!»⁸² А война была слышна уже в черте города: «Очень далеко на небе дрожал отсвет пожара, и слышались, колыша густую черноту августа, беспрерывные удары пушек»⁸³.

Страх, отчаяние, обреченность, сумасшествие, война. Война, которая будет проиграна.

На московском направлении разворачиваются полномасштабные военные действия. И здесь вновь автор начинает разбавлять жесткий натурализм сатирическими вкраплениями: «Сообщалось, что Отдельная Кавказская кавалерийская дивизия в можайском направлении блистательно выиграла бой со страусовыми стаями»⁸⁴; «совет при главнокомандующем предпринимает срочные меры к бронировке квартир для того, чтобы вести уличные бои с гадами на самых улицах столицы, в случае, если красным армиям и аэропланам и эскадрильям не удастся удержать нашествия пресмыкающихся»⁸⁵.

Далее фокус меняется: панорамная картина «московской битвы» со множеством жертв и разрушений сменяется изображением одной отдельно взятой трагедии в одной отдельно взятой точке — гибели главного героя повести всех событий профессора Персикова. В стены института врывается разъяренная толпа, жестоко расправляющаяся с невольным виновником всех событий. Описание возвращается в русло беспощадного натурализма без тени насмешки и становится, с нашей современной точки зрения, предельно кинематографичным. Картина расправы над людьми и разорения института ужасна: «Искаженные лица, разорванные палки запрыгали в коридорах, и кто-то выстрелил. Замелькали палки»⁸⁶; «Панкрат, с разбитой головой, истоптанный и рваный в клочья, лежал недвижимо в вестибюле...»⁸⁷; «Низкий человек, на обезьяньих кривых ногах... дорвался до Персикова и страшным ударом палки раскроил ему голову»⁸⁸; «Ни в чем не повинную Марию Степановну убили и растерзали в кабинете, камеру, где потух луч, разнесли в клочья, в клочья разнесли террарии, перебив и истоптав обезумевших лягушек, раздробили стеклянные столы, раздробили рефлекторы, а через час институт пылал, возле него валялись трупы, оцепленные шеренгою вооруженных электрическими револьверами, и пожарные автомобили»⁸⁹. Кажется, трагедия будет развиваться, предстоит еще какая-то борьба, но...

Но развязка и одновременно — разрядка происходят неожиданно стремительно. Полторы страницы — и жизнь в повести налаживается, ее пространство полностью упорядочивается. Впечатление такое, что в какой-то момент автору просто наскучило писать, и он закончил свое произведение быстрее, чем нужно. Все выражается, по сути, двумя фразами: «Их (гадов) задушил мороз»⁹⁰ и «Все кончилось»⁹¹. Когда «сдача Москвы» стала уже окончательно неизбежной, случился природный катаклизм, ознаменовавший вмешательство в ход событий неких высших сил: «В ночь с 19-го на 20-е августа 1928 года упал неслыханный, никем из старожилов никогда еще не отмеченный мороз»⁹². Пресмыкающиеся погибли, город был спасен. И к весне 29-го года «опять затанцевала, загорелась и завертелась огнями Москва»⁹³.

3.5. Принцип античной драмы Deus ex machine

Реализованный в повести принцип античной драмы Deus ex machine засвидетельствовал, что люди нуждаются в высшем покровительстве. Без этого покровительства человечество быстро само себя уничтожит. Преднамеренно или просто по ошибке, нелепой и случайной. Люди переоценивают свои силы, пытаясь влиять на установленный свыше порядок и ход вещей. Благие цели по улучшению самих изначальных основ жизни приводят к непоправимой и необратимой катастрофе, справиться с которой люди не в силах.

Как справедливо отмечают исследователи, «события различных произведений Булгакова будто происходят в одном пространстве и времени, персонажи знакомы друг с другом». Многочисленные автоцитаты, переклички и аналогии способствуют созданию цельного и единого художественного мира. «Сон Короткова в «Дьяволиаде» перекликается со сном Петьки Щеглова из «Белой гвардии»... В «Роковых яйцах» мелькнет знакомая фамилия — Пеструхин, отсылающая к «Дьяволиаде»». Город, подвергающийся внешней стихийной угрозе, это и Москва в «Роковых яйцах», и Киев в «Белой гвардии». Профессор Персиков, проживавший на улице Пречистенка «в квартире из пяти комнат», и его ближайший помощник — приват-доцент Иванов предвосхищают профессора Преображенского и доктора Борменталя из повести «Собачье сердце». Домашнее окружение профессора Преображенского — швейцар в доме, Дарья Петровна и Зина — имеют свои соответствия в повести «Роковые яйца» — экономку Марью Степановну, ходившую «за профессором, как нянька»⁹⁴ и сторожа института Панкрата. Фрагмент второй главы повести «Роковые яйца», в котором описывается эксперимент, проводимый профессором Персиковым и его ассистентом над лягушкой, перекликается с фрагментом повести «Собачье сердце». «Роковые яйца»: «Лягушка тяжко шевельнула головой, и в ее потухающих глазах были явственны слова: «Сволочи вы, вот что...»⁹⁵. «Собачье сердце»: «У Зины мгновенно стали такие же мерзкие глаза, как у тяпнутого. Она подошла к псу и явно фальшиво погладила его. Тот с тоскою и презрением поглядел на нее. «Что же... вас трое. Возьмете, если захотите. Только стыдно вам...»»⁹⁶.

Примечания

1. Там же. С. 69.

2. Там же. С. 79.

3. Там же.

4. Там же. С. 81.

5. Там же. С. 82.

6. Там же. С. 83.

7. Там же. С. 75.

8. Там же. С. 76.

9. Там же. С. 78.

10. Там же.

11. Там же. С. 78.

12. Там же.

13. Там же. С. 89—90.

14. Там же. С. 91.

15. Там же. С. 91—92.

16. Там же. С. 90.

17. Там же. С. 90—91.

18. Там же. С. 92.

19. Там же. С. 93—94.

20. Там же. С. 94.

21. Там же.

22. Там же. С. 95.

23. Там же.

24. Там же. С. 96.

25. Там же.

26. Там же. С. 96.

27. Там же. С. 102.

28. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. С. 6—7.

29. Булгаков М.А. Роковые яйца // Собачье сердце: Повести. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. С. 97—98.

30. Там же. С. 98.

31. Там же. С. 97.

32. Там же.

33. Там же. С. 97.

34. Там же. С. 98.

35. Там же.

36. Там же. С. 60.

37. Там же.

38. Там же. С. 111.

39. Там же. С. 103.

40. Там же. С. 104.

41. Там же. С. 104.

42. Там же.

43. Там же.

44. Там же. С. 105.

45. Там же.

46. Там же. С. 106.

47. Там же. С. 107.

48. Там же.

49. Там же. С. 107—108.

50. Там же. С. 107.

51. Там же. С. 111—112.

52. Там же. С. 113.

53. Там же.

54. Там же.

55. Там же. С. 114.

56. Там же. С. 115.

57. Там же. С. 112.

58. Там же. С. 117.

59. Там же.

60. Там же.

61. Там же. С. 117.

62. Там же. С. 118.

63. Там же. С. 118.

64. Там же. С. 119.

65. Там же. С. 119.

66. Там же. С. 119—120.

67. Там же. С. 120.

68. Там же. С. 123.

69. Там же. С. 124—125.

70. Там же. С. 131.

71. Там же. С. 132.

72. Там же.

73. Там же.

74. Там же.

75. Там же.

76. Там же.

77. Там же.

78. Там же.

79. Там же.

80. Там же.

81. Там же. С. 133.

82. Там же. С. 134.

83. Там же. С. 133.

84. Там же. С. 135.

85. Там же. С. 136.

86. Там же. С. 137.

87. Там же. С. 138.

88. Там же.

89. Там же.

90. Там же. С. 139.

91. Там же.

92. Там же. С. 138.

93. Там же. С. 140.

94. Булгаков М.А. Роковые яйца // Собачье сердце: Повести. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. С. 54.

95. Там же. С. 59.

96. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собачье сердце: Повести. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. С. 186.