2.1. Научное открытие и чудовищная случайность
Однако в самом конце первой главы налаженная, казалось бы, жизнь обрывается словами: «А летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное...»1. На этот раз причина нового погружения в хаос не просто названа, она становится объектом пристального рассмотрения. Эта причина — рукотворная катастрофа. Здесь намечается основная разделительная линия между классическим петербургским мифом и образом Москвы, построенным в повестях Булгакова «Роковые яйца» и «Собачье сердце». В так называемом петербургском тексте, искусственный город противостоит естественной среде и природной стихии. В повестях Булгакова, наоборот, естественный и органичный город противостоит стихии, искусственно-созданной людьми.
Итак, мы еще не знаем, что именно случится во второй и последующих главах повести, но слова «невероятное, ужасное» заранее формируют наше к этому отношение. Центральное событие второй главы повести — открытие так называемого «луча жизни». Открытие, совершенное гениальным ученым, носящим комичную и плохо соответствующую его статусу фамилию Персиков (ср. с «профессор Преображенский»). Важно отметить, что здесь в действие впервые вмешивается неконтролируемый и непрогнозируемый случай: «Он (Персиков) сидел на винтящемся трехногом табурете и побуревшими от табаку пальцами вертел кремальеру великолепного цейсовского микроскопа, в который был заложен обыкновенный крашенный препарат свежих амеб. В тот момент, когда Персиков менял увеличение с пяти на десять тысяч, дверь приоткрылась, показалась остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент позвал:
— Владимир Ипатьич, я установил брыжейку, не хотите ли взглянуть?»2;
«— Какая чудовищная случайность, что он меня отозвал, — сказал ученый, — иначе я его так бы и не заметил.»3.
Впоследствии именно цепочка случайностей и приведет к полномасштабной катастрофе. Своеобразным символом этих случайностей станет фамилия одного из ключевых персонажей — Рокк.
2.1.1. Звучащая Москва и мистика тишины
Открытие совершается весенней ночью под постепенно стихающий шум города. Сначала из окна кабинета профессора в институте доносится настойчивый «гул весенней Москвы»4: «Многие из тридцати тысяч механических экипажей, бегавших в 28-м году по Москве, проскакивали по улице Герцена, шурша по гладким торцам, и через каждую минуту с гулом и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай 16, 22, 48 или 53-го маршрута. Отблески разноцветных огней забрасывал в зеркальные стекла кабинета и далеко и высоко был виден рядом с темной и грузной шапкой храма Христа туманный, бледный месячный серп»5.
Однако затем звуки города стихают, и гениальное, но страшное открытие совершается в полной и зловещей тишине: «Длинные пальцы зоолога уже вплотную легли на нарезку винта и вдруг дрогнули и слезли. Причиной этого был правый глаз Персикова, он вдруг насторожился, изумился, налился даже тревогой. Не бездарная посредственность, на горе республике, сидела у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков! Вся жизнь, его помыслы сосредоточились в правом глазу. Минут пять в каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса препаратом. Кругом все молчало»6.
В тишину начинают проникать редкие отдельные звуки, только усиливающие зловещее напряжение: «...и один только раз в отдалении музыкально и нежно прозвенели стекла в шкапах... простонала входная дверь... Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены института»7.
2.1.2. Мотив света с мистическим оттенком
Ближе к утру город начинает вторгаться в замкнутое пространство кабинета Персикова уже посредством не звуков, а света. Персиков, обдумывая свой эксперимент с лучом, то поднимает, то опускает шторы: «Опять шторы взвились. Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены института и косяком легло на торцах Герцена»8; «Полусвет был в коридорах института»9. Когда же Персиков, только что совершивший научное открытие, последствия которого невозможно предсказать («Ведь это сулит черт знает что такое!..»10), высказывает намерение продолжить эксперимент и поймать луч от солнца, игра солнечного света тоже приобретает зловещий оттенок. Финальный аккорд второй главы звучит как предзнаменование катастрофических событий: «На Пречистенском бульваре рождалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло солнце»11. Солнце, которое профессор намерен использовать в качестве инструмента для постановки опыта, неожиданно преобразуется из источника жизни в источник угрозы.
Купол Храма Христа Спасителя становится своего рода маяком в пространстве второй главы. Картины, запечатлевшие этот купол сначала рядом с бледным ночным месяцем, а затем ярко пылающим в лучах весеннего солнца, обрамляют повествование об открытии «луча жизни». Озаренный огненным светом «шлем Христа» также выполняет роль тревожного знамения. Тем более, что ярко пылающий свет, пламенеющий огонь наделен в контексте повести зловещим мистическим оттенком, символизируя собой небесный гнев, как во второй главе, или вмешательство адских сил, как будет показано ниже.
Однако в следующей главе профессор Персиков устанавливает, что новый луч невозможно получить от естественного солнечного света, он возникает только от света искусственного, электрического. Таким образом, роль небесного светила в контексте повести меняется: оно становится одним из символов естественного и настоящего, противопоставленного сделанному и ненатуральному. А это опорная антитеза всей повести.
2.2. Микро-катастрофа в кабинете Персикова
В третьей главе происходит событие, предвосхищающее грядущую масштабную трагедию. В результате проведенных профессором Персиковым и его ассистентом Ивановым экспериментов в здании института происходит мини-катаклизм: «Опыты... дали потрясающие результаты. В течение двух суток из икринок вылупились тысячи головастиков. Но этого мало, в течение одних суток головастики выросли необычайно в лягушек, и до того злых и прожорливых, что половина их тут же была перелопана другой половиной. Зато оставшиеся в живых начали вне всяких сроков метать икру и в два дня уже безо всякого луча вывели новое поколение, и при этом совершенно бесчисленное. В кабинете ученого началось черт знает что: головастики расползались из кабинета по всему институту, в террариях и просто на полу, во всех закоулках завывали зычные хоры, как на болоте. Панкрат, и так боявшийся Персикова, как огня, теперь испытывал по отношению к нему одно чувство: мертвенный ужас. Через неделю и сам ученый почувствовал, что он шалеет. Институт наполнился запахом эфира и цианистого кали, которым чуть-чуть не отравился Панкрат, не вовремя снявший маску. Разросшееся болотное поколение наконец удалось перебить ядами, кабинеты проветрить»12. Таким образом, на страницах повести впервые в уменьшенном масштабе реализуется катастрофический сценарий развития событий.
Интересны в этой связи несколько моментов. Во-первых, катастрофа в миниатюре разворачивается в центре Москвы, в стенах института. Был шанс, что именно Москва станет эпицентром бедствия. Однако впоследствии в полном масштабе катастрофа разворачивается вне Москвы и начинает надвигаться на город подобно внешнему врагу. Во-вторых, в стенах института запущенный в результате опытов процесс удается держать под контролем и в конечном счете все-таки свернуть. Но при этом существенно, что под контролем его держит не Персиков, и не он его останавливает. Это происходит благодаря Панкрату. А Персиков уже на этом этапе очевидно пасует перед явлением, которое стало результатом проведенных им опытов: «сам ученый почувствовал, что он шалеет»13. На этой стадии становится ясным, что, останься Персиков один перед лицом им же сотворенной угрозы, он ничего не сможет ей противопоставить.
В отличие от повести «Дьяволиада», а также романа «Мастер и Маргарита», повесть «Роковые яйца» вроде бы лишена мистики. Однако мистическая аура здесь несомненно присутствует. Проводимый Персиковым эксперимент автор называет работой «важной и таинственной»14. Звенящая тишина, полумрак, тревожный восход, пламенеющий купол Храма Христа Спасителя... все это способствует тому, что научно-фантастическое повествование проникается мистическим духом, происходящее в повести оказывается связанным с другим, высшим измерением. Существование этого другого измерения в повести не показано столь явно, как, например, в романе «Мастер и Маргарита», но его дыхание чувствуется и здесь.
Примечания
1. Там же. С. 58.
2. Там же. С. 58.
3. Там же. С. 62.
4. Там же. С. 58.
5. Там же.
6. Там же. С. 59—60.
7. Там же. С. 60.
8. Там же. С. 61.
9. Там же.
10. Там же. С. 62.
11. Там же. С. 63.
12. Там же. С. 66.
13. Там же. С. 66.
14. Там же. С. 61.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |