Город по ходу действия проживает целых два полных жизненных цикла, состоящих из трех главных этапов: 1. полный упадок, 2. восстановление и 3. бурный расцвет. Прохождение первого жизненного круга умещается в небольшую по объему первую главу, хотя и продолжается чуть менее десяти лет с 1919 по 1928 год. Событиям второго цикла, умещающегося во временной отрезок длиною в один год с весны 1928-го по весну 1929-го года, собственно и посвящена сама повесть, первая глава которой служит своего рода вступлением к основному действию. В течение лета 1928 года Москва успевает пережить три катастрофических события, которые можно рассматривать и как три витка развития одной большой катастрофы.
В повести «Роковые яйца» городское пространство имеет свой, если так можно выразиться, двухчастный центр, где разворачиваются основные события. Это, в первую очередь, Зоологический институт на улице Герцена, а также квартира профессора Персикова на улице Пречистенка. Подобно тому как в романе «Белая гвардия» центральное положение в пространстве занимает квартира Турбиных, в повести «Собачье сердце» — квартира профессора Преображенского. Художественное пространство повести «Роковые яйца», таким образом, имеет сложное трехчастное строение: 1. центральная точка внутри столицы, 2. Москва, располагающаяся за пределами этой точки, и 3. пространство вокруг Москвы, находящееся во власти враждебной городу стихии. Такое строение полностью повторяет структуру пространства в романе «Белая гвардия», где положение Москвы занимает Киев.
1.1. Полный упадок и кризис
Начало упадка и разрухи знаменуется несколькими символическими событиями. К ним относится уплотнение квартиры профессора, означающее сужение жизненного пространства и вторжение в него грубой внешней силы: «В 1919 году у профессора отняли из пяти комнат три»1. А также переименование улицы Никитской, на которой находится зоологический институт, в улицу Герцена и поломка часов на углу Герцена и Моховой: «...и 20-ый год вышел еще хуже 19-го. Произошли события, и притом одно за другим. Большую Никитскую переименовали в улицу Герцена. Затем часы, врезанные в стену дома на углу Герцена и Моховой, остановились на одиннадцати с четвертью»2. И то и другое событие фиксируют остановку и слом упорядоченной привычной жизни, отмечают отправную точку постепенного сползания в хаос.
Процесс набирающего обороты разрушения передается в первую очередь через описание происходящего в зоологическом институте: «...в террариях зоологического института, не вынеся всех пертурбаций знаменитого года, издохли первоначально восемь великолепных экземпляров квакшей, затем пятнадцать обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейший экземпляр жабы Суринамской. Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот первый отряд голых гадов бесхвостых, переселился в лучший мир бессменный сторож института старик Влас, не входящий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем, была та же, что и у бедных гадов, и ее Персиков, определил сразу:
— Бескормица!»3.
«Действие смертей, и в особенности Суринамской жабы, на Персикова не поддается описанию. В смертях он целиком почему-то обвинил тогдашнего наркома просвещения»4.
Кризис углубляется и достигает пика: «Дальше пошло хуже. По смерти Власа окна в институте промерзли насквозь, так что цветистый лед сидел на внутренней поверхности стекол. Издохли кролики, лисицы, волки, рыбы и все до единого ужи. Персиков стал молчать целыми днями, потом заболел воспалением легких, но не умер. Когда оправился, приходил два раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то не изменяясь, пять градусов мороза, независимо от того, сколько на улице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар, восьми слушателям цикл лекций на тему «Пресмыкающиеся жаркого пояса». Все остальное время Персиков лежал у себя на Пречистенке на диване, в комнате, до потолка набитой книгами, под пледом, кашлял и смотрел в пасть огненной печурки, которую золочеными стульями топила Марья Степановна, вспоминал Суринамскую жабу»5.
Нужно заметить, что упадок, приведший к голоду и многочисленным смертям, начинается с переименования улицы, затем запечатлеваются в символической остановке времени, потом распространяется на животных и впоследствии перекидывается на людей. То есть нарушение пространственно-временных связей и координат имеет своим следствием страдание и гибель населяющих это пространство живых существ. Разруха, царящая в городе, имеет параллель, которой является физическая болезнь профессора Персикова (воспаление легких). Выздоровление тоже происходит параллельно. Такая синхронизация кризиса и болезни, восстановления и выздоровления служит одушевлению художественного образа города, уподоблению его живому существу. В построенной в повести модели присутствует сильный биологический акцент. Бытовая обстановка, обитатели террариев и люди образуют некое подобие экосистемы, элементы которой находятся в жесткой взаимосвязи и взаимозависимости.
1.2. Развитие, восстановление и расцвет
Кризис достигает пика, вслед за которым намечается просвет, поворот к самовосстановлению и самоизлечению: «Но все на свете кончается. Кончился 20-й и 21-й год, а в 22-м началось какое-то обратное движение. Во-первых, на месте покойного Власа появился Панкрат, еще молодой, но подающий большие надежды зоологический сторож, институт стали топить понемногу. А летом Персиков, при помощи Панкрата, на Клязьме поймал четырнадцать вульгарных жаб. В террариях вновь закипела жизнь... В 23-м году Персиков уже читал восемь раз в неделю — три в институте и пять в университете, в 24-м году тринадцать раз в неделю и, кроме того, на рабфаках, а в 25-м, весной, прославился тем, что на экзаменах срезал семьдесят шесть человек студентов...»6.
Этап стремительного развития и восстановления нормальной жизни продолжается до 28-го года и знаменуется бурным ростом городского строительства, обусловившим возвращение профессору отобранных ранее трех комнат, а также полной реставрацией института: «подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединенная американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской, в центре Москвы пятнадцать пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах триста рабочих коттеджей, каждый на восемь квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы с 1919—1925.
«Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он с тихим и довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с Марьей Степановной в двух комнатах. Теперь профессор все пять получил обратно, расширился, расположил две с половиной тысячи книг, чучела, диаграммы, препараты, зажег на столе зеленую лампу в кабинете.
Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кремовою краской, провели по специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все стекла на зеркальные, прислали пять новых микроскопов, стеклянные препарационные столы, шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекторы, шкапы в музей»7.
Таким образом, заканчивается первый полный цикл, включающий следующие стадии: развитие и нарастание кризиса, полный упадок, начало восстановления и, наконец, расцвет. Занял этот полный оборот кругом чуть менее десяти лет. Причины упадка 1919—1922 годов подразумеваются, но все же они остаются за рамками повествования. Главное, что обращает на себя внимание — это присущая городу огромная жизненная сила, упрямая воля к жизни. Если Петербург «Медного всадника» или «Преступления и наказания» заключает в себе скрытую угрозу, всегда готовую прорваться разрушительную стихию, то Москва в повести Булгакова, напротив, как изначально здоровый организм, заключает в себе мощный механизм защиты от напастей и способность к регенерации.
Примечания
1. Булгаков М.А. Роковые яйца // Собачье сердце: Повести. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. С. 54.
2. Там же. С. 54—55.
3. Там же. С. 55.
4. Там же.
5. Там же. С. 56.
6. Там же. С. 56.
7. Там же. С. 57.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |