Пополудни, когда Маргарита Львовна собралась выпить чашечку горячего шоколаду, чтобы немного подкрепиться, восстановить силы, в комнату постучали три раза условно. Это была Клавка — так они договаривались. Горничная была в приподнятом настроении. В ее черных глазах, как огоньки на болоте, светились коварство и нетерпение.
— Вам передает привет господин иллюзионист. Интересуется, не подниметесь ли вы к нему на минутку. Очень беспокоится.
— Он и тебя, Клавка, путешествовать приглашал? — уколола взглядом Маргарита Львовна. — Быстро с ним сговорилась?
— Быстрее вас, барыня. Мне в Киеве уже делать нечего. Мой итальянец в Неаполь драпанул. Даже не сказал чао бамбина. Вы, как в воду, глядели. Поразвлекался со мной и сбежал. Да я не переживаю. Такого придурка я себе и в Петербурге найду.
— И кем же ты там собираешься стать?
— Известное дело, фрейлиной. Вы королевой будете, а я при вас.
— Он тебе и про королеву говорил. Ну, что ж, видимо, какое-то время будем с тобой рядышком идти. Передай ему, что зайду через полчаса, а мне принеси горячего шоколаду.
Маргарита Львовна не могла противиться судьбе. Ей, как и Клавке, в Киеве делать было уже нечего. Продолжать быть женой полковника Шипшинского означало вновь оказаться в золотой клетке, из которой она к величайшей своей радости наконец вырвалась. Преодолела психологический барьер, победила собственную нерешительность и силу привычки. Быть вольной птицей всегда опасно. Не знаешь, что ждет тебя завтра. Но это лучше, чем быть канарейкой, глядящей на мир сквозь золотые прутики. К тому же, отвергнув предложение жандарма Пилатова, она могла быть в любую минуту раскрыта, и даже жизнь в золотой клетке могла превратиться в бесконечные выяснения отношений, сцены ревности, подозрения и все остальное, что происходит в таких случаях. Полковник Шипшинский будет стараться делать все, чтобы удержать ее, потому что мнение о нем в обществе было для него не менее важным, а может быть, и более, чем любовь к Маргарите Львовне. Она должна бежать. Лучшего случая не представится. Доберется с этими проходимцами до Петербурга, а там от них отделается. На Васильевском острове живет ее двоюродная тетка. Она не откажется приютить на какое-то время беглянку. Надо будет думать о хлебе насущном. А что она умеет? Даже горячий шоколад не приготовит сама как следует. Но ведь живут же как-то люди. Устраиваются гувернантками. Маргарита Львовна представила себя гувернанткой, и ей стало грустно. Уж лучше быть королевой. Этот отвратительный иллюзионист может оказаться прав.
Клавка принесла чашечку горячего шоколада. Маргарита Львовна позволила ей сесть за столик. Было любопытно узнать, на что рассчитывает Клавка.
— Вряд ли будешь ты фрейлиной, — сказала, пробуя тягучий приторно сладкий напиток, — а вот гадалка из тебя выйдет неплохая. Будут тебе ручку золотить, будешь карты бросать и наивных барышень дурачить.
— Гадалкой я и здесь могла быть, — с вызовом в глазах ответила Клавка, — мне другая жизнь нужна. Я хочу мир увидеть. В Париже побывать.
— А что ты там забыла?
— Не знаю, все там побывать мечтают. У меня открытка есть. Башня высокая над городом, город весь в огнях. Весело там. Буду красиво одеваться, шикарно жить, а потом махну в Италию, найду своего скрипача, приеду к нему в роскошном экипаже. Он обомлеет от удивления, увидев меня благородной и богатой. Скажу ему, что мерзавец, что меня не достоин, и брошу ему в шляпу, а он обязательно будет играть на улице на своей скрипке, золотой рубль.
— Так уж и золотой. Благородной ты, Клавка, никогда не станешь. Богатой — возможно, только для этого тебе воровать придется. Фокусник с четвертого этажа из тебя воровку быстро сделает. И будешь ты по Парижу ездить и на каждом перекрестке озираться, не следит ли полиция. А поймают — тюрьма. А может, и того хуже — каторга. У нас она в Сибири, а у них на островах, но рудники и там, и там.
— Начитались вы книг, барыня. Это вам всего надо бояться. Вы от богатства убегаете, а я от бедности. Мне бояться нечего — или пан, или пропал.
— Я не от богатства бегу, Клавка. Ничего ты не понимаешь. Я от себя убежать хочу.
— От себя нельзя убежать, Маргарита Львовна. Думаю, если нам с вами не повезет, то в тюрьме встретимся.
Поднимаясь по лестнице на пятый этаж, Маргарита Львовна сказала себе, что должна в разговоре с иллюзионистом держаться уверенно и дать согласие на путешествие в Петербург лишь при условии, что он выполнит ее требования. Дверь в квартиру, где пока еще обитал иллюзионист со своими ассистентами, была предупредительно приоткрыта. Маргарита Львовна вошла в прихожую и остановилась, невольно прислушиваясь к голосам, которые раздавались из ближайшей комнаты.
— Сколько у нас чемоданов? — это был голос Макса Шнелькрафта.
— Полдюжины.
— Многовато. Телятьев, проверь проездные билеты, все ли в порядке. Сколько их у тебя?
— Купил, как вы приказывали — шесть штук. Пять для нас и один про запас.
— Пять для нас — это с Маргаритой? Ты уже считаешь, что она уже наша, Телятьев?
— А куда же она от нас денется? Вернее не от нас, а от вас. Вы на кого глаз положите, тот и попался.
— Не надо мне льстить. А ты, Фелла, реквизит подготовила?
— Дорожные костюмы, платья, шляпы и, разумеется, для вас черный цилиндр и белая трость. Все из лучших магазинов, — отвечал женский голос.
— А что скажешь ты, Озверелло? Экипаж приобрел? За кучера быть не разучился?
— С вами не разучишься. Лошади с киевского ипподрома. Помчимся, как на крыльях.
— А тебе, Крокодил, следует заранее поехать на вокзал и покрутиться на перроне. Если заметишь что подозрительное, подашь нам знак. А ежели все чин чинарем, подойдешь к нашему экипажу и поможешь разгружаться. Вот такая сегодня у нас перекличка, господа жулики. Продолжайте заниматься подготовкой к путешествию, а мне надо с нашей королевой переговорить. Не стойте в прихожей, Маргарита Львовна, заходите к нам и знайте, подслушивать можно и даже полезно, но только когда уверены, что не знают, где вы прячетесь.
Маргарита Львовна, слегка смущенная, вошла в просторную комнату. Вся компания была в сборе. Видно, что усиленно готовились к путешествию. На креслах и диване лежали какие-то вещи, на полу полунаполненные чемоданы. Встречали ее искусственными улыбками. Макс Шнелькрафт жестом руки дал понять своим ассистентам, что им следует выйти из комнаты, и когда они удалились, он подошел к Маргарите Львовне, галантно поцеловал ей руку и, подведя к свободному креслу возле окна, посадил ее, а сам сел напротив.
— Ну что, королева, едем в Петербург? Я хотел, чтобы вы слышали мой разговор с ассистентами. Вы должны знать, что все в полной боевой готовности. Так вы согласны?
— Только при одном условии. — Маргарита Львовна посмотрела на иллюзиониста уверенно и решительно. — Вы должны вытащить Петра Хмельникова из арестантской.
— Вы хотите, чтобы он ехал с нами? Если да, то в качестве кого — вашего любовника? Нашего партнера?
— Не кривляйтесь, вы прекрасно знаете, что на то и другое он не способен. Я хочу спасти этого человека, потому что он не сумеет себя защитить, и жандарм Пилатов навешает ему на шею всех собак. Ваших собак, господин Шнелькрафт, или как вас там. Ваши шутки с визитными карточками известны всему городу. Вы хотели, чтоб вас считали революционерами, экспроприаторами, и вы этого добились. Вашими делами занимается жандармское управление, а не полицейский сыск, как бывает в подобных случаях. На невинного человека навесят все, вами содеянное. Скажут, что он главарь, что шайка его разбежалась, и засудят. Он будет ходить в кандалах, а вы веселиться в ресторанах Петербурга и Парижа.
— Дальше не надо, Маргарита Львовна, я все понял. Не дадим погубить праведника, но знайте, вытащить Хмельникова из жандармских лап — дело очень непростое, тем более, что до отхода нашего поезда остается десять часов, двадцать пять минут и тридцать одна секунда.
— Я уверена, что вы это сможете сделать. Вы должны будете мне представить доказательства, что он на свободе, и тогда я сажусь с вами в петербургский поезд.
Маргарита Львовна спускалась вниз по лестнице, довольная собой. Что с ней будет, то будет, а вот Петру Хмельникову она сможет помочь, и это уже хорошо. У дверей квартиры Шипшинских ее поджидала Клавка. По выражению ее лица не сложно было догадаться, что приехал полковник, и ожидается неприятный разговор.
— Я таким злым его отродясь не видела. Ходит по вашей комнате взад-вперед. Требовал, чтобы я вас немедленно вызвала. Вот я за дверью и стою. К фокуснику подниматься не решилась.
— Переживем и это, Клавка. Будет о чем в поезде с тобой поговорить.
— Так вы едете, — просияла горничная. — Будем с вами в одном купе. Мы теперь, как ниточка с иголочкой.
В комнате было накурено. Маргарита Львовна сделала мужу замечание и открыла настежь окно. Ворвался свежий воздух, наполненный ароматом отцветающих каштанов. Над розово-белыми облаками, все еще покрывающими каштановые деревья, роились пчелы. Маргарита Львовна, чтобы успокоиться и подготовиться к неприятностям, следила взглядом за ними, наблюдала, как они ныряли в отцветающие пенистые облака и через какое-то мгновение выныривали и летели к своим уликам, неся последнюю дань каштанов.
— Вы долго будете испытывать мое терпение? — не выдержал полковник Шипшинский. — Я хочу с вами говорить, а для этого мне нужно видеть ваши глаза.
Маргарита Львовна обернулась. Полковник не увидел в ее глазах ни тени тревоги, более того — в них были досада и жалость. Она жалела его! Это было настолько оскорбительно, что Георгий Адамович не сумел уже более сдерживать свои чувства и воскликнул в негодовании:
— Всему есть предел! Я знаю все. Вас неоднократно видели с Хмельниковым в разных концах города. Вы решили надо мной поиздеваться, выбрав кандидатом в любовники эту заурядную личность. Любая попытка адюльтера была бы мной жестоко пресечена. Вы это прекрасно знаете и знаете то, что такая попытка принесла бы мне огромную боль. Но вы так возненавидели меня, что решили сделать эту боль невыносимой! Завязав отношения с этим полусумасшедшим, вы хотели показать мне, что даже он имеет больше достоинств, чем я. Я уверен, что вы не сумели украсить мою голову рогами, потому что ваш избранник не способен даже на то, чтобы воспользоваться женской прихотью. К сожалению, мне все стало известно только сегодня. Я не хочу слышать ваших оправданий, да и уверен, что не услышу, поэтому закончу свой монолог следующим: как человек военный, я не вижу иного способа сдержать ваше страстное желание оскорбить меня, как заключить вас под домашний арест. Я закрою вас в этой комнате вот этим самым ключом и продержу здесь до завтрашнего вечера, а вечерним поездом отвезу вас к вашему батюшке, поведаю о случившемся и оставлю в его имении. Думаю, у вас будет время обо всем подумать. Думаю, что он как человек здравомыслящий вас попробует урезонить, а через полгода и не ранее я приеду, чтобы получить от вас или раскаяние, или согласие на развод. Вас все устраивает?
— Жаль, что вы не были таким раньше, — сказала Маргарита Львовна, — и вновь повернулась к окну.
Полковник вышел. Послышался скрежет замка. Она вновь оказалась в клетке, но теперь уже не в золотой. Посмотрела на часы. До отхода поезда оставалось девять часов сорок семь минут. Иллюзионист выполнит свое обещание — освободит Хмельникова. В этом она не сомневалась, а вот удастся ли ей бежать — этот вопрос лишил ее выдержки. Маргарита Львовна начала нервно грызть ногти. Поймав себя на мысли, что это глупо, она облокотилась на подоконник, надеясь, что это ее успокоит. Увидела автомобиль, на котором приехал полковник Шипшинский, дворника Франца Ивановича, подметавшего у парадного подъезда, Клавку, метнувшуюся за чем то в бакалейную лавку, наконец полковника Шипшинского, вышедшего из парадного, севшего в автомобиль и уехавшего в свой воздухоплавательный дивизион. Маргарита Львовна хотела уже отойти от окна, как из парадного вышли сразу трое ассистентов Макса Шнелькрафта — похожая на макаку девица, квадратный с кличкой Озверелло и карлик. Они остановили проезжавшего извозчика и поехали в сторону Житнего базара, то есть в сторону жандармского управления, где должен был находиться арестованный Петр Хмельников. Маргарита Львовна поняла, что надо действовать. До отхода поезда уже оставалось чуть меньше девяти часов. Она задумалась — что делать, как поступить? И вдруг услышала звуки фортепиано, доносившиеся с четвертого этажа из квартиры Булгаковых, и приятный дуэт, исполнявший «Отцвели уж давно хризантемы в саду» — модный романс киевского начинающего композитора. Михаил и Тася пели негромко, очевидно, не желая привлекать внимания соседей. И за это Маргарита Львовна была им благодарна. Держась за подоконник, она высунулась из окна и позвала:
— Тася, Тасечка, вы меня слышите.
Ее услышали. В окне четвертого этажа появилась голова Таси.
— Что там у вас, Маргарита Львовна?
— Тасечка, я вас очень прошу, возьмите катушку с суровой ниткой, привяжите что-нибудь тяжелое и опустите вниз. Я привяжу записку. Не спрашивайте, почему я так делаю. Вы потом все узнаете.
Ждать пришлось недолго. Медленно опускался тяжелый серебряный гребень. Опускать его помогал Тасе Михаил. Лица у них были сосредоточенные и слегка удивленные. Маргарита Львовна уже успела написать записку для Макса Шнелькрафта и запечатать ее в маленький конверт. В этой записке она сообщала, что банально заперта на ключ, что эта выходка полковника Шипшинского может помешать бегству, и в заключение она подтвердила свое согласие ехать в Петербург при известном ему условии и высказывала уверенность в том, что иллюзионист найдет способ освободить ее из дурацкого заточения. К конверту булавкой она прикрепила записку для Булгаковых: «Милые Тася и Михаил, мне не к кому обратиться за помощью, кроме вас. Я должна сегодня уехать из Киева, но полковник запер меня в комнате, как будто я не женщина дворянского звания, а какая-то безродная служанка. Если я смогу сегодня уехать, то будет спасен от каторги невинный человек. Кто он, вы знаете. В противном случае случится непоправимое. Запечатанный конверт должен попасть в руки господина Шнелькрафта. Он сейчас находится в своей квартире. Надеюсь на ваше благородство. Маргарита».
Пальцы Маргариты Львовны слегка дрожали, когда она прикрепляла конверт с запиской к повисшему перед ее окном гребню. Какое-то мгновение, и два послания поплыли вверх. Теперь оставалось ждать. Маргарита Львовна не сомневалась, что молодожены выполнят ее просьбу.
Время тянулось медленно. Несколько раз подходила к дверям Клавка. Они переговаривались. Клавка предлагала свои услуги, но Маргарита Львовна сказала, что обойдется и без нее. Она и сама не могла бы объяснить почему, но ей действительно казалось, что Тася и Михаил в этой ситуации будут для нее полезнее, чем Клавка. В ее голове даже появился план предстоявшего бегства. Макс Шнелькрафт может опустить из окна Булгаковых веревочную лестницу. По ней она поднимется в квартиру Булгаковых и выйдет через их двери. В этом плане было что-то от романов Дюма, которыми когда-то она увлекалась, будучи гимназисткой младших классов. Ее план был не надежен. Где гарантия, что выйдя из квартиры Булгаковых и спускаясь по лестнице вниз, она не столкнется с полковником Шипшинским. К тому же она будет выходить поздно вечером одна, и это может насторожить консьержку. Увидит ее и дворник. И это может стать известно полковнику. Нет, веревочной лестницы не будет. Макс Шнелькрафт придумает абсолютно надежный вариант. На то он и иллюзионист.
Теплая майская ночь, едва заметно помахивая длинными черными крыльями, опускалась на уставший за день Киев. На Рейтарской улице в такт крыльям мигали зажженные фонари. Одно за другим гасли окна в домах. Обыватели укладывались спать. Маргарита Львовна, стоя у окна, с нетерпением глядела на улицу, когда же наконец приедет полковник Шипшинский. Она начала уже нервничать, и вот наконец услышала шум автомобиля, остановившегося возле дома. Полковник вошел в парадное. Маргарита Львовна легла на диван, положила голову на подушку и накрылась пледом. Оттягивая возвращение домой, полковник поднимался не на лифте, а пешком по лестнице. После конфликта с Маргаритой он до конца дня был в дивизионе, загружал себя нужной и ненужной работой, вызывал на доклад офицеров, проверял техническую готовность дирижаблей, словом, делал все, чтобы не думать о произошедшем. И все же в подсознании шевелилось недовольство собой, мучило угрызение совести. Он был слишком груб с ней и жесток. Если она его разлюбила — насильно мил не будешь. Она свободный человек, к тому же женщина, а он поступил с ней, как провинциальный тиран, держиморда. Запер на ключ, как будто это может ее удержать. Чувство вины обострилось, когда он ехал в автомобиле домой. В их совместной жизни было много хорошего. Он не мог предположить, что в ее сердце зарождается бунт. Да, бунт, но против чего? Ведь он окружал ее заботой, вниманием, ни в чем ей не отказывал, а может быть, это бунт против всего этого? Может, всего этого было слишком много, и оно уничтожало самое необходимое: простые человеческие чувства. Но ведь она хотела быть светской дамой, одеваться по последней моде, ездить в красивых экипажах. И все-таки даже тогда он сумел заметить, что она одинока, у нее не было подруг, она не подпускала никого к себе, не давала заглянуть в душу. Она была похожа на редкую экзотическую улитку. Высовывала из-под панциря красивую головку, шевелила тоненькими рожками, как бы прислушиваясь к тому, что происходит вокруг, и усомнившись в правильности происходящего, пряталась вновь под панцирем. Когда он сказал ей об этом, она засмеялась и ответила, что ему надо командовать не солдатами, а сочинителями. Он понял, что не может найти ключика к ее сердцу.
Поднимаясь по лестнице, полковник окончательно пришел к выводу, что должен извиниться перед Маргаритой Львовной. Не зажигая свет в прихожей, он подошел к дверям ее комнаты и ключом открыл дверь. Ночной серебристый свет, струясь, проникал в комнату и падал на диван, на котором он увидел спящую жену. Она лежала, подобрав ноги, накрытая пледом, на узком неудобном ложе, и полковнику стало вдвойне стыдно. Он захотел подойти к ней, погладить, разбудить, отвести в спальню, может быть, стать на колени и извиниться, но он не сделал этого. Обида и гордыня одержали верх, и он решил оставить разговор до утра. Конечно же, он попробует загладить свою вину, а все остальное зависит от нее. Он тихонько положил ключ на стул и прикрыл дверь. Маргарита Львовна, глаза которой давно уже привыкли к темноте, видела и этот стул, и этот ключ. Тихонько подойдя к дверям, она прислушалась. Было тихо, очевидно, полковник устал за день и сразу лег спать. Она понимала, что он собирается утром объясниться. Не трудно было догадаться, что последуют извинения. Она подумала о том, что все-таки он неплохой человек. Его нельзя сравнить ни с корыстолюбивым и лживым Сергеем Адамовичем, ни тем более с этим мерзким жандармским полковником, да и многие другие из тех, кого она знала, уступали ему в честности, преданности своей службе и многому другому, но и этого для нее было мало. Она взяла ключ и закрыла двери изнутри. И как только она это сделала, за окном послышался какой-то шум. Она метнулась к нему, выглянула и увидела спускающегося по канату с пятого этажа карлика, за плечами которого была большая котомка. Когда он оказался на уровне четвертого этажа, то поздоровался с Булгаковыми, стоявшими, как догадалась Маргарита Львовна, у окна:
— Приветствую вас, Михаил Афанасьевич, и вашу супругу. Благодарю за то, что помогали профессору избавить меня от хромоты. Теперь ни одна полицейская ищейка не догонит.
А через какое-то мгновение он уже был в комнате Маргариты Львовны.
— Не зажигайте свет. Вот вам записка от Хмельникова. Я вам спичкой посвечу.
Маргарита Львовна развернула протянутый ей листочек бумаги. В нем было написано: «Удивительная Маргарита. Знаю, что Вы принимали участие в моем освобождении. Благодарен Вам за это. А еще за те наши встречи и общение, которые принесли мне минуты радости. Я знаю, что Вы уезжаете из Киева, и надеюсь, что Вы найдете свое счастье. Мы не смогли бы быть вместе. Я никого не смогу сделать счастливым. Прошу Вас передать студенту Булгакову, что рукопись моего романа заберет у него мой дядя, профессор Переброженский, который тоже поддержал меня в трудное для меня время. Он купил мне билет на поезд. Я еду в Воронежскую губернию к его старому верному другу. Прощайте, Маргарита. Мыслями и сердцем с Вами, Петр Хмельников».
Из глаза Маргариты Львовны выкатилась слеза, прокатилась по щеке и упала на исписанный аккуратным почерком листок бумаги.
— Сожгите, — посоветовал карлик, — и будем отправляться в путь.
Он развязал котомку, вынул оттуда намотанный на палку корабельный фал, которым натягивают паруса, и пропустил его конец через металлическое кольцо, а затем привязал его к ножке дивана, после чего, разматывая моток, подошел к окну и бросил вниз привязанную к другому концу корабельного фала палку. Внизу кто-то ожидал и негромким свистом предупредил, что все в порядке. Карлик достал из котомки сшитый из прочной парусины вместительный кошель, ремни которого имели специальный крепеж, и при помощи его Шнелькрафт прикрепил кошель к кольцу.
— Сядете в эту авоську, — усмехнулся карлик (лунный свет, проникавший в окно, показал его большие, белые зубы), — и, как звезда цирка, помчитесь с небесного купала на земную арену. Ничего с собой можете не братью. Макс Шнелькрафт обо всем позаботился. В экипаже уже стоит огромный чемодан, наполненный платьями, в которых не отказались бы покрасоваться самые богатые петербургские модницы.
Снизу стали натягивать корабельный фал. Диван пополз к окну и уперся в стену.
— Сейчас будет самое трудное, Маргарита Львовна. Вам надо влезть на подоконник, сесть в кошель, аккуратно вместе с ним съехать с подоконника и, ничего не боясь, слететь вниз.
Маргарита Львовна подошла к окну и посмотрела вниз. На противоположной стороне улицы она увидела запряженный вороными лошадьми экипаж и ее попутчиков, среди которых выделялся Макс Шнелькрафт в черном цилиндре и белой тростью в руках. Натянутый корабельный фал был привязан к мощным ветвям старого раскидистого каштана. Забраться в кошель было непросто, благо подоконник был широкий. И вот она уже была готова к полету.
— Назад дороги нет. Только вперед, королева, навстречу своему счастью! И держите вот эту штуку. Она нужна для равновесия. Подобную вещь используют даже канатоходцы.
«Подобная вещь» оказалась метла с длинным древком, которой обычно подметал тротуар Франц Иванович. Как эта метла оказалась в ее комнате, для Маргариты Львовны было и осталось загадкой. Она крепко двумя руками сжала древко метлы и соскользнула с кошелем с подоконника. А дальше все было так быстро, словно она, как юная гимназистка, мчится на санях с крутой ледяной горы, а над головой усыпанное звездами ночное небо, и звездопад освещает ей дорогу. Ее поймали внизу сильные руки. Макс Шнелькрафт и Телятьев помогли выбраться из кошеля и опустили на тротуар. А Клавка заботливо укутала ее плечи шалью.
— Хоть и весна, а ночью прохладно, барыня, — с какой-то особенной теплотой сказала она.
— Экипаж подан, королева, нельзя терять ни минуты.
— А Мюрат или Крокодил как вы его называете? Мы же не оставим его здесь?
— О, вы великодушны, ваше величество, — тихо засмеялся Шнелькрафт. — Вот он уже по вашему велению.
Из парадного дома номер двадцать пять выбежал карлик. Какое-то мгновение — и он уже сидел рядом с квадратным Озверелло, держащим в руках вожжи и помахивающим кнутом.
— Лошади у нас быстрые, как африканские антилопы, и кучер что надо. Думаю четверть часа — и мы на вокзале. Погони не будет.
— Франц Иванович сладко спит в дворницкой. Я его угостила водкой. Снотворного туда насыпала, — хвастливо ввернула Клавка, — а консьержка дремлет. Я ей чашку горячего шоколада дала и в него таблеточку вкинула. Сопит теперь в две ноздри.
— Садитесь, королева. — Шнелькрафт открыл дверь экипажа и подсадил Маргариту Львовну.
Садясь на кожаное сидение, она посмотрела вверх и увидела в окне четвертого этажа два милых силуэта Таси и Михаила Булгаковых. Молодожены махали ей на прощанье. Они видели, как промчалась вниз, балансируя метлой, Маргарита. Им стало и весело, и грустно. Она стремилась в новую жизнь, а они оставались в этой жизни, которую для себя выбрали и пока менять не собирались.
Когда экипаж скрылся из виду, они включили лампу и прочитали несколько слов, написанных на листочке из блокнота. Записку, покидая дом на Рейтарской, занес им карлик Мюрат. «За рукописью романа Петра Хмельникова к вам зайдет его дядя. Передавайте профессору привет. Маргарита».
— Тасечка, куда ты спрятала папку с рукописью? — спросил Михаил.
— А ты догадайся, куда прячут рукописи, если боятся обыска?
Михаил метнулся к печке, открыл заслонку. Увидел дымящиеся угольки.
Не было сомнения, что горничная пыталась растопить печку. Он засучил рукав и засунул руку в отверстие, приготовившись к самому ужасному. К счастью, рука нащупала папку. Он вытащил ее, выпачканную сажей, вытер тряпкой и развязал. Исписанные рукой Хмельникова листы бумаги были в целости и сохранности. Посмотрел в испуганные глаза Таси и улыбнулся.
— Успокойся, Тася. Слава Богу, рукописи не горят.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |