Начинало светать, когда Маргарита Львовна и полковник Шипшинский возвращались с бала домой. Автомобиль, любезно предоставленный в их распоряжение братом полковника, быстро привез их на Рейтарскую, благо улицы города были пустынными. Всю дорогу они молчали, каждый думал о своем. Полковник — об очередной атаке Сергея Адамовича, касающейся использования военных дирижаблей для увеселительных целей, а Маргарита Львовна — о трех, последовавших одно за другим объяснениях в любви. Георгий Адамович молчал еще и потому, что был недоволен поведением жены, которая, на его взгляд, держалась на балу слишком свободно. В то время, как гости, съехавшиеся на бал, танцевали, обменивались тостами, беседовали, сидя на мягких диванах гостиной, играли в карты, участвовали в благодетельной лотереи — одним словом, находились все время на виду, Маргарита Львовна постоянно куда-то исчезала. Полковник дважды отправлялся на ее поиски, а затем, подумав, что может показаться окружающим смешным, махнул на все рукой. Когда же все-таки у них произошла короткая встреча, то Маргарита Львовна на его вопрос, где она так долго пропадает, оскорбительно рассмеялась и сказала: «Вам нужно было прийти сюда в маске Отелло». И даже, поднимаясь в лифте на свой третий этаж, полковник и его жена молчали и подчеркнуто смотрели в разные стороны. Когда они вошли в квартиру, Георгий Адамович как любящий муж и настоящий офицер попытался загладить молчаливую ссору, но Маргарита Львовна поспешила в свою комнату и демонстративно закрылась на ключ, тем самым давая понять полковнику, что выяснять отношения она не желает.
Ей действительно сейчас было не до этого. Голова ее после выпитого шампанского слегка шумела. Она хотела собраться с мыслями и, пользуясь уединением, восстановить в памяти три объяснения в любви, которые на балу ее позабавили, а сейчас почему-то встревожили.
Первое объяснение последовало после вальса с полковником Пилатовым. На удивление этот жандарм, несмотря на возраст и тяжеловатость, вальсировал превосходно. Маргарита Львовна даже съязвила: «Сдается мне, Феропонтий Эдуардович, что вы служите не в жандармском управлении, а работаете в танцклассе». На что захмелевший от танца и от красивой женщины, с которой он танцевал, Пилатов ответил: «Неужели, Маргарита Львовна, вы думаете, что жандармы только на то и годятся, чтобы на каторгу политических отправлять?». Маргарите Львовне послышалась в его ответе какая-то нотка намека. На что он намекал, тогда она не догадалась. Поняла намек позднее, когда они оказались вместе в полумраке соседнего небольшого зала, где лишь по углам тускло горели старинные венецианские светильники.
— Здесь прохладнее. Я не случайно пригласил вас сюда, Маргарита Львовна, — начал Пилатов, когда они подошли к открытому окну, чтобы насладиться прохладой майской ночи. — Мы с вами видимся редко. Все больше в присутствии третьих лиц. Вы не могли не заметить, что я всегда должен быть, как артист на сцене, в предназначенной мне роли. Для всех я — жандарм. Человек опасный и непредсказуемый. И правда, самый ничтожный чиновник и тайный советник могут почувствовать себя пойманной в сети рыбешкой, если они попали в мои сети. Нет людей безгрешных, особенно среди чиновников И многие из них иногда в силу своих страстей и страстишек наносят ущерб нашей державности. Иногда погрязнув в порочных связях с женщинами самой низкой репутации, иногда запутавшись в финансовых махинациях, а иногда и по другим причинам эти люди, боясь обнародования, расплачиваются за свои грехи секретной информацией и даже государственной тайной. Кто манипулирует ими, как марионетками? Безусловно, политические преступники, в первую очередь эсеры, шантрапа, подобная тому еврею, который застрелил год назад Столыпина. Это от них они узнают пути передвижения государственных деятелей, их местопребывание. Это от них они узнают о численности охраны, о следовании почтовых карет с крупными суммами денег, которые они экспроприируют, безжалостно убивая и охранников, и возницу, и всех, кто оказался случайным свидетелем. По долгу службы я должен все это предотвратить. Моя роль ответственна, и поэтому я должен быть таким, каким вы меня знали до этого вечера.
— Для чего вы мне все это рассказываете, Феропонтий Эдуардович? Неужели вы думаете, что мне это интересно? — пожала плечами Маргарита Львовна. — Ловите своих преступников, раз уж вам нравится роль кошки, гоняющейся за мышкой. Или вы мне рассказываете все это для того, чтобы я стал приманкой для ваших мышей?
— Приманкой у нас называют информаторов, наших агентов. Среди них действительно есть и женщины, и даже светские дамы, но, поверьте, я бы перестал себя уважать, если бы предложил вам что-то подобное. А поскольку я вижу, что вы нетерпеливы в желании узнать, к чему я клоню, то скажу теперь уже прямо, как старый солдат.
— Только, пожалуйста, без вульгарностей, без солдафонства, — сверкнула насмешливо глазами Маргарита Львовна.
— Не гневайтесь заранее. Сейчас у вас будет повод для гнева. Я хочу предложить вам стать моей любовницей.
— Вы спятили? Как вы смеете! Вы хотите, чтобы я сказала об этом полковнику Шипшинскому?
— Скажите, и он тотчас же узнает о ваших сомнительных отношениях с Петром Хмельниковым. О встречах с ним, о прогулках в Мариинском парке, о поездке в Голосеевский лес, Выдубицкий монастырь.
— Какой же вы негодяй! Вы следили за мной.
— Моя должность и звание не позволяют мне делать этого. У меня есть филера, у которых под наблюдением находится господин Хмельников, и вы, Маргарита Львовна, попали под их пристальный прицел. Каждая минута ваших встреч описана в их отчетах. К сожалению моему и вашему, я даже знаю, что вы поцеловали этого юродивого, подарившего вам веточку сирени.
— Вы решили меня шантажировать?
— Я решил предложить вам полюбить меня, хотя бы потому, что вы давно мне нравитесь, и мое чувство может пробудить у вас ответное.
— Если бы у меня в руках был бокал шампанского, я бы выплеснула его в вашу отвратительную физиономию. Подите прочь! — Маргарита Львовна даже замахнулась на Пилатова.
— О, это вы напрасно, Марго, — сказал жандарм, перехватив ее руку. — Я не сделаю вам больно сейчас. Это может случиться позднее, если вы не примете моего предложения. Заранее могу гарантировать, тайну наших будущих отношений и даже выполнение вашей просьбы, которая возникнет сама собой, — вы же не захотите, чтобы ваш несчастный праведник Петруша Хмельников оказался за решеткой? Продолжайте веселиться, а мне пора покинуть бал. Буду ждать от вас весточки, Маргарита Львовна, — сказав это, полковник Пилатов театрально поклонился и вышел из зала.
Маргарита Львовна долго не могла прийти в себя.
Яркий свет праздничного зала, медь духового оркестра на мгновение ослепили и оглушили Маргариту Львовну. Танцующие пары, мелькающие лица, накаленный дыханием возбужденной публики воздух в зале дурно подействовали на нее. Она даже слегка пошатнулась, и в этот момент чьи-то уверенные сильные руки подхватили ее.
— Вам плохо? На вас лица нет, — это был Сергей Адамович Шипшинский, хозяин бала, как всегда предельно вежливый и предупредительный.
— Пройдемте на балкон, вам надо вдохнуть свежего воздуха.
— Я уже дышала... — еле проговорила Маргарита Львовна и поддерживаемая Сергеем Адамовичем вышла на балкон.
К счастью, здесь никого не было. Из окружавшего особняк парка поднимался на балкон ночной аромат цветов, а иногда из его глубины ветерок приносил терпкий запах цветущей акации. И тогда балкон окутывали невидимые клубы благоуханий, и становилось особенно приятно, хотелось дышать и дышать и не думать ни о чем плохом.
— Я вижу вам уже немного лучше. Вы меня сильно испугали своим видом. Обещаю, что через год на таком же балу не будет ни жарко, ни душно. Я уже видел в Германии удивительные аппараты. Их называют вентиляторами. Они разгоняют воздух, создают прохладу. Я уже заказал с десяток, вот-вот должны привезти. Хочу, чтобы во всех особняках и доходных домах, которые я буду строить в Киеве, были эти самые вентиляторы, и обязательно самое современное освещение и тоже немецкое. Извините, я вас не утомляю своими рассказами.
— Нет, вы ими помогаете избавиться мне от неприятных мыслей.
— Вас кто-то огорчил? Чем вас развеселить? Если бы вы позволили, я бы окружил вас до конца бала своим вниманием.
— Вы очень любезны, Сергей Адамович, но мне сейчас никто не нужен.
— И даже муж? Кстати, Георгий искал вас и по-моему переживает.
— Георгий не умеет переживать, он хочет всего лишь, чтобы я была при нем, чтобы никто не подумал, что жена полковника Шипшинского может с кем-то общаться не в присутствии своего мужа. Он любит, чтобы птичка сидела в клетке, а если уж вылетела, то ненадолго. Георгий слишком заботится о придуманной им самим чести, и вы это знаете не хуже меня.
— Вы абсолютно правы, Маргарита, — сказал понимающе Сергей Адамович, забыв произнести ее отчество, что должно было свидетельствовать об определенной интимности в их разговоре. — Я давно с вами хотел об этом поговорить.
Произнеся эти слова, он как-то по-особенному вкрадчиво улыбнулся. Свет балконных фонарей падал на его лицо, и Маргарита Львовна заметила на нем черты не свойственного ему беспокойство и неуверенность.
— Я давно хотел вам сказать, что понятие так называемой дворянской чести у Георгия гипертрофировано. Раньше я относился к этому снисходительно, а сейчас, в особенности после моего приезда из Петербурга, это меня раздражает. Складывается впечатление, что для него эта честь выше всего на свете. Я понял, что у него на заднем плане вопросы благосостояния семьи, ее будущее, духовные и материальные потребности. Извините, но я должен сказать это его жене, то есть вам, Маргарита Львовна. Я ведь не ворую и стараюсь не забывать, что существует понятие чести, но нельзя же жить без компромиссов. Я неоднократно предлагал Георгию принять участие в моем очень прибыльном проекте, и каждый раз получал такой резкий отпор, как будто предлагал ему разгласить военную тайну. Дворянская честь, честь мундира, честь гражданина... У него все это так перепуталось в голове, что я даже перестаю ему верить — а не рисуется ли он, а не прикрывается ли этими понятиями для того, чтобы скрыть свое нежелание попробовать что-то изменить в этой жизни. Если ты имеешь молодую, красивую жену, то ты должен сделать так, чтобы исполнялись все ее желания и если хотите мечты. Разве не хотели бы вы, Маргарита, жить в таком особняке, в котором мы сейчас с вами находимся, устраивать балы, заниматься благотворительностью, наносить визиты влиятельным особам, ездить в театры на самом дорогом автомобиле, отдыхать в Баден-Бадене и Ницце, совершить путешествие по океану?
— На Титанике?
— Ну зачем же так мрачно, Маргарита Львовна. В жизни бывают непредвиденные обстоятельства, погибнуть можно даже, попав под трамвай. Кстати, недавно писали в газетах — какой-то коммивояжер, переходя трамвайную линию, угодил ногой в масляную лужу, у кого-то разбилась бутылка масла. Так вот этот коммивояжер поскользнулся и угодил под трамвай, который двигался со скоростью ползущей по стеклу мухи. Извините, бывает всякое. Я скажу вам, положа руку на сердце, как женщине, которой я доверяю. Мне иногда начинает казаться, что Георгий не заслуживает вас. Это шокирует?
— Откровенно говоря, да. Вы его брат, а так говорить о брате нельзя. Тем более с его женой. Вы не подумали, что мне слышать это будет больно, что у меня есть чувства, ведь мы живем с Георгием не первый год?
— Я всегда прежде чем что-то сказать, думаю, Маргарита Львовна. Ведь я предупредил, что давно уже хотел поговорить с вами об этом. Уверен, что чувства ваши к Георгию непрочные, и мое мнение о нем вам не причиняет боли. А то, что вы живете с ним бесцветной жизнью уже несколько лет, тем более укрепляет мою уверенность в том, что я поступаю правильно.
— Допустим, что вы не ошибаетесь в своих предположениях, — начиная нервничать, промолвила Маргарита Львовна, — тогда ответьте мне, для чего вы мне их высказали? Чтобы меня обидеть, указать мне на то, что я молчаливая овца? Или вы хотите вызвать в моем сердце бунт, надеясь, что в нем есть еще чувство самолюбия? Или вы хотите мне сделать какие-то предложения? — тут она посмотрела на Сергея Адамовича с нескрываемым вызовом и, как ему показалось, даже с презрением.
— Вы угадали. Только не с предложениями вообще, а с конкретным предложением.
— И с каким же? Не стать ли любовницей, как мне уже сегодня предлагал ею стать один мерзавец?
— Ах, вот почему вы в плохом самочувствии. Я никогда бы не посмел предлагать вам такое, — голос Сергея Адамовича даже задрожал. Если это было сыграно, то великолепно. — У меня, Маргарита Львовна, сердце разрывается на части, когда я вижу, как вы искусно скрываете все, что происходит в ваших семейных отношениях. Я представляю, какой бы могла быть у вас жизнь, если бы вы вышли замуж не за Георгия с его дурацкими амбициями, а за человека, понимающего женщину и умеющего сделать ее счастливой.
— Откуда вам знать, о каком счастье мечтает женщина?
— Я не говорил о себе, но раз уж вы назвали меня, то скажу — вы, тут я вынужден говорить образно, для меня как редкий драгоценный камень, на который обращают внимание, но не могут до конца оценить его совершенство. Только окружив этот самоцвет должным вниманием, заботой, удовлетворив все его потребности, можно быть уверенным, что он станет предметом восхищения даже самых высоких ценителей красоты.
— О, Сергей Адамович, как мне тошно от вашего сладкоречия. Неужели вы могли влюбиться в меня? Вы, такой рассудительный, расчетливый и целеустремленный.
— Не могу с вами не согласиться, но у меня есть сердце, как и у всех прочих, и оно, замечу, никогда никого не любило. Я не имел сомнений в том, что оно никогда и не полюбит. А теперь... Теперь вы уже все знаете.
— И как вы себе это представляете? Я жена вашего брата, нас принимают в обществе, и вы человек известный и считающийся нравственным. Неужели вы не думали об этом, расчетливый и целеустремленный?
— Я действительно все рассчитал и вижу цель, к которой иду. Я хочу предложить вам, Маргарита Львовна, уехать вместе со мной за границу, скажем, в Швейцарию, и оттуда мы вместе напишем Георгию письмо. Он человек сильный и великодушный. Он даст вам развод. Конечно, я потеряю брата, вряд ли мы когда-нибудь с ним встретимся, вряд ли мы в ближайшие десять лет приедем с вами в Киев, но есть Петербург, есть заграница, где мы можем с вами жить в любой из европейских стран. У вас будет все. Мой киевский капитал надежный и прибыльный. Вы узнаете, что такое быть любимой женщиной.
— И жить с нелюбимым мужем!
— Но вы же и Георгия не любите, а с ним живете.
— Это совсем другое дело, к тому же я была влюблена в него и, наверное, любила. А вы мне, Сергей Адамович, даже не интересны. Надеюсь, вы не будете мстить за мой отказ и не говорить какие-либо гадости моему мужу, как мне уже обещали сегодня.
— За кого вы меня принимаете? Разве я давал повод когда-либо так думать? Это вы меня извините. Скорее всего я говорил вещи дикие, и мне кажется, если бы вы согласились, то погубили бы и себя, и меня. А мне еще погибать рано. Да и вам, пожалуй, можно еще на что-то надеяться. Еще раз простите, Маргарита Львовна. Будем считать, что мы ни о чем не говорили. Считайте, что я выпил лишнего, а пьяных чаще всего прощают. Не даром говорят: пьяный проспится, а дурак никогда. Сегодня я был дураком.
Не успел Шипшинский исчезнуть за балконными дверями, как на балконе не известно откуда появился иллюзионист Макс Шнелькрафт. Маргарите Львовне показалось, что он прятался где-то здесь за какой-то из колон. Черные фрак, бабочка и белая трость с набалдашником из слоновой кости безукоризненно подчеркивали его артистизм. Широкая улыбка могла обворожить кого угодно.
— Разрешите нарушить ваше одиночество, Маргарита Львовна.
Из полутемной залы, вдруг,
Ты выскользнула в легкой шали —
Мы никому не помешали,
Мы не будили спящих слуг.
— Прежде всего хочу предупредить, что у меня очень мало времени на разговор, поэтому буду предельно краток. Меня покоряют огромные от удивления глаза. Я всегда умиляюсь, когда удается удивить красивую и молодую особу, поэтому не перестаю это делать уже многие столетия. Помните Маргариту из «Фауста», написанного стариком Гете. Она не умела удивляться, и потому не умела наслаждаться жизнью. А финал вы знаете. Уверен, вам это не грозит.
— Зачем такое длинное предисловие, господин Шнелькрафт. Вы хотели что-то сказать — говорите.
— В начале только один вопрос. Вы были свидетелем моего сегодняшнего выступления и наблюдали за работой моих ассистентов. Гости господина Шипшинского были в восторге. В особенности лица женского пола. Но я мало доверяю стадным чувствам людей. Смеется один — смеются другие, восторгается кто-то — задыхаются от восторга остальные. Мне интересно знать ваше мнение, Маргарита Львовна.
— Признаюсь, мне сейчас не до оценки ваших фокусов и трюков. Нельзя ли в другой раз.
— Другого раза не будет, Маргарита Львовна. Я знаю, что сейчас вам трудно отвечать на мой вопрос и все же. Для меня это важно.
— Вы настоящий артист. Я не видела ничего подобного и думаю, что никогда не увижу.
— О, благодарю за честность. Единственная поправка — никогда не увидите ничего подобного, если наше знакомство завершится сегодня. А теперь вы должны внимательно и не перебивая послушать то, что я вам скажу. Во-первых, примите мое объяснение в любви. Нет-нет, я не предлагаю вам руку и сердце, я объясняюсь в любви платонической, в той, которую я испытываю к женщинам, имеющим свойства, описанные в книге Мишле, которую я подарил вам. Надеюсь, вы ее прочитали.
— Вы что же меня ведьмой считаете?
— Ну почему же так сразу ведьмой. Подумаете еще, что я вам хочу предложить на Лысую гору слетать. Это слишком наивно, Маргарита Львовна. И в вас, и в упомянутых в книжке Мишле женщинах есть безумное желание быть не такой, как все. Жить на грани. Ходить над пропастью. В зависимости от истоков формирования их характера, быть может, и от воспитания они бывают или очень злыми, или очень добрыми. Но и добро и зло они совершают, как правило, нарушая установленные обществом правила этики и морали, писаные законы, потому что цель для них оправдывает средство. Я быстро распознаю среди множества других женщин таких, о которых вы недавно читали. Их сжигали на кострах, топили, забивали кольями, но не сломили их. Этих женщин можно убить, но заставить их быть такими, как все, невозможно.
— Хорошего же вы обо мне мнения, господин Шнелькрафт. Из чего же вы это все вывели, позвольте полюбопытствовать?
— Вы умеете страстно ненавидеть даже с виду очень добропорядочных людей, то есть вы умеете прочитать за их красивыми фразами обман, лицемерие, зависть, корыстолюбие. Вы умеете страстно любить людей совершенно не признанных в обществе, любить странных, таких, которых принято называть юродивыми. А это означает, что вы видите их по-настоящему добрые сердца, их милосердие, сострадание к другим людям. Вы умеете разочароваться в жизни, увидев в ней прозябание, увидев в ней мерзость благополучия, заметьте незаслуженного трудами праведными, а полученного, как говорится, за красивые глаза. И вы готовы порвать с этой жизнью, не думая о последствиях, вы готовы броситься в реку, быструю и опасную, не будучи уверенной, что хватит сил доплыть до противоположного берега. Такие женщины, как вы, Маргарита Львовна, становятся или Софьями Перовскими, или Соньками Золотыми Ручками.
— И что же вы мне предлагаете? — в вопросе Маргариты Львовны послышалось нетерпение, она требовала немедленного ответа.
— Завтра заканчиваются мои гастроли в Киеве. Я и мои ассистенты покинем пребывающий в сладком сне город. Впереди этот город, как и все остальные в этой жалкой империи, будет сотрясаться от ужасов войны. Да, я не оговорился, войны, в которой не будет победителей, которая разорвет на части семьи, наполнит эту страну калеками физическими и духовными. Я знаю это, Маргарита Львовна. Я предлагаю вам уехать из Киева с нами. Мы уедем из этой страны. Я научу вас многому. Вы будете вначале моим ассистентом, как, например, господин Телятьев, который сейчас подглядывает за нами, а затем вы станете артисткой, примой, вы станете королевой, которой беспрекословно будут подчиняться ее подданные. Их будет много. Мы будем гастролировать по всем столицам Европы, а когда Европа будет задыхаться от дыма разразившейся войны, мы уедем за океан. В сытой Америке много богатых городов, не говоря уже о таких странах, как Аргентина и Бразилия, в которых очень много богатых людей и очень мало дорогих развлечений. Одним словом, я предлагаю вам бездну впечатлений, неограниченную власть над людьми, которые будут вашей свитой, роскошь, которую не знает и никогда не узнает всякая женщина сегодня здесь присутствующая, а главное я предлагаю вам делать свою жизнь по велению своего ума и своих страстей. Из духовной рабыни вы превратитесь в госпожу, властительницу, вы станете Клеопатрой преступного мира.
— Я догадывалась, что вы переступаете закон, но не могла подумать, что вы можете предложить это делать мне.
— У вас есть право выбора. Завтра до семи часов вечера вы должны сообщить о своем решении. Вечером уходит с вокзала петербургский поезд. Я знаю, что вы поедете с нами.
— Никогда, дерзкий и самоуверенный человек, я не стану авантюристкой и преступницей!
Воспоминания о последнем «объяснении в любви» так разгневало Маргариту Львовну, что она захотела немедленно уничтожить подаренную ей книгу о ведьмах. Она заметалась по комнате, нашла ее на этажерке, стоявшей неподалеку от облицованной богемским кафелем печи, и, сказав себе — «вот и прекрасно, сейчас ты будешь гореть синим пламенем», — открыла заслонку печи и, расшевелив огонь кочергой, бросила в него сочинения француза Мишле. Пламя тотчас же охватило ее, обложка и надпись на ней «Ведьмы» начали корчиться в судорогах. Маргарите Львовне послышались крики и проклятия, визг и брань, и тут же одна за другой из горящей книги стали вылетать маленькие величиной с большую стрекозу ведьмы. С распущенными волосами, голые, с искаженными болью и гневом лицами, они на глазах у Маргариты Львовны быстро увеличивались, достигая обычных размеров, и одна за другой устремлялись в угол комнаты, где стояла дюжина метел, которые не известно как попали сюда из сарая дворника Франца Ивановича. Вооружившись этим дворницким инструментом, они подбегали к распахнутому окну, запрыгивали по очереди на подоконник и, ловко оседлав метлу, ныряли с подоконника в ночное пространство. Когда последняя из них исчезла в темноте, Маргарита Львовна подбежала к окну и увидела, как они, светясь и мерцая, кружатся на метлах в вихре какого-то дьявольского танца на фоне ночного неба, усыпанного словно серебряными рублями, звездами. Очевидно, их тела и метлы были намазаны какой-то фосфоресцирующей мазью. И правда, Маргарита Львовна увидела баночку с такой мазью на подоконнике. Она, обезумев от восторга, начала срывать с себя одежду и, оставшись в чем мать родила, стала намазывать содержимым из забытой ведьмами баночки. Увидев в углу, как будто оставленную для нее метлу, она намазала и ее, а затем легко вспрыгнула на подоконник и помчалась к танцующим в небе ведьмам. Они образовали вокруг Маргариты Львовны хоровод и запели какую-то отвратительную для слуха песню, в припеве которой она ясно слышала троекратно повторяющееся слово «королева». И вдруг эту песню разорвали на части долетевшие из далекого уже окна крики: «барыня, барыня, откройте!» Это кричала Клавка. Маргарита Львовна сразу же узнала ее, несмотря на огромное расстояние между ними, и поняла, что теперь у нее зрение стало не хуже, чем у совы, которая видит в темноте пробегающую где-то далеко внизу мышку.
— Барыня, барыня. Откройте! — кричала Клавка.
Этот крик словно колотил по голове Маргариту Львовну. От этих ударов она почувствовала такую резкую боль, что даже застонала и... проснулась. Рука, на которой лежала ее голова, затекла, и поэтому она с большим трудом повернула ключ в дверях. На пороге стояла Клавка, возбужденная, раскрасневшаяся. В глазах ее Маргарита Львовна заметила испуг, но еще больше было в них радости, скорее даже злорадства.
— Барыня, тут такое произошло. А вы, я вижу, и не ложились. У вас лицо измятое.
— Не стой на пороге, заходи и рассказывай, что там случилось. Врываешься по утру...
— Ой, там такое. Сергея Адамовича ограбили! Пока гости танцевали и веселились, кто-то через окно залез в его кабинет и вытащил из стены сейф с драгоценностями. Даже не взламывали, а просто вытащили и исчезли. Полковник Шипшинский поехал туда. Там уже вся киевская полиция.
— Ограбили, говоришь. А не знаешь ли, видел ли что подозрительное дворник или городовой?
— Нет, про это не говорили. Сказали полковнику Шипшинскому, что приехал лучший киевский следователь по делам особо опасным. От такого преступники не ускользнут.
— Слепой говорил увидим.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |