Трехэтажный особняк, построенный для Сергея Адамовича Шипшинского архитектором Данцером, был гордостью домовладельца и, разумеется, гордостью зодчего. Посмотреть особняк, когда были разобраны окружавшие его строительные леса и он впервые был представлен для всеобщего обозрения, приехали не только самые влиятельные люди города и знаменитые архитекторы, такие, как Кобелев и Городецкий, но и гости из Москвы и Петербурга, деловые партнеры Сергея Адамовича. Все в один голос хвалили воплощенный творческий замысел Аркадия Сауловича Данцера и утверждали, что это лучший из его киевских проектов. Одесский период Данцера, как правило, не вспоминали, потому что его талант раскрылся именно здесь, на Киевских горах. Безусловно, особняк отвечал всем требованиям стиля модерн, получившего в Киеве широкое признание. Данцер сумел удачно соединить мотивы барокко с мотивами поздней готики. Витиеватое архитектурное решение облицованного лабрадором фасада с высоким, украшенным античными скульптурами порталом, и обвитые экзотической растительной лепкой большие овальные окна странно сочетались с подчеркнуто аскетическими, немного грубоватыми готическими башнями, стоявшими, как два окаменевших средневековых рыцаря по обе стороны особняка. Но именно эта эклектика вызывала у знатоков восторг Парк, в центре которого стоял особняк, был также детищем архитектора Данцера. Его он не случайно назвал миниатюрным Версалем: он был действительно навеян осмотром архитекторам дворцового комплекса французских королей. Красивые фонтаны, скульптуры античных богов и героев, нимфы, наяды — все это скульпторы ваяли по наброскам, сделанным Аркадием Сауловичем. И, конечно же, причудливой формы кустарники и деревья, подстриженные садовниками строго под наблюдением Данцера. Он в шутку называл свой проект «экзаменом на зрелость», а его заказчик Сергей Адамович Шипшинский называл творение Данцера визитной карточкой современного строительства. Об особняке домовладельца Шипшинского писали все киевские газеты. В них же были размещены и фотографии сооружения. Охочие на гиперболы журналисты сравнивали особняк с дворцами киевских вельмож, построенных в середине прошлого века вблизи царской резиденции в Мариинском парке, и находили особняк Шипшинского более красивым и более комфортным. Открытие этого киевского архитектурного шедевра состоялось пять лет назад в мае. И с тех пор каждый год в одно и то же время двери гнезда Сергея Адамовича гостеприимно открывались для киевского бомонда, и с вечера до утра следующего дня в особняке гремела музыка, танцевали в маскарадных костюмах пары, в ночное небо над парком взлетали яркие букеты фейерверков и, разумеется, тут же в залах особняка и на аллеях парка происходили не только светские беседы, но и деловые разговоры, которые через несколько дней завершались взаимовыгодными сделками. И это вполне закономерно: среди приглашенных Сергеем Адамовичем на бал подавляющее большинство составляли представители промышленного капитала, сахарозаводчики, владельцы крупных торговых фирм.
Сегодняшний майский вечер благоприятствовал замыслу Шипшинского. Было тепло, безоблачно, легкий ветерок шелестел листвой парка — все говорило о том, что дождя не будет, а значит, на большой парковой площадке, посыпанной мельчайшим гравием, можно поставить фуршетные столы, и гости смогут большую часть времени проводить на свежем воздухе. Когда им захочется танцевать, послушать арии оперных знаменитостей, посмотреть выступления цирковых артистов, они могут войти в дом, подняться по мраморной лестнице на второй этаж и стать участниками бал-маскарада. Приезжать гостям в масках и маскарадных костюмах было не обязательным, но желательным. О чем сообщалось в пригласительных билетах. Напротив парковой площадки со столами были расставлены приспособления для фейерверков. Предполагалось грандиозное зрелище. Фейерверки были китайские. Их привезли из Харбина. По команде хозяина должно было начаться невиданное для киевлян представление. На фоне ночного неба должны были вспыхивать и фосфоресцировать причудливой формы огненные букеты — шарообразные, овальные, эллиптические, и своим светом освещать все вокруг И тогда гости смогут увидеть удивительную панораму: медленно текущий полусонный Днепр, утопающий в зелени Труханов остров, рыбацкие лодки, паруса пришвартованных яхт. Все это должно было напомнить гостям о том, что особняк стоит на высокой днепровской круче и парк заканчивается на краю ее. Можно подойти к самому обрыву, заглянуть вниз и почувствовать озноб от страха оступиться и упасть в эту бездну. Разумеется, архитектор Данцер позаботился о том, чтобы страх этот был минутным — на самом краю вдоль обрыва протянулась кованая ажурная изгородь. А тем, кому хотелось посмотреть на Днепр подольше, могли расположиться в двух английских альтанках, тоже сплетенных из металла.
Темнело. Зажглись мощные электрические немецкие фонари. Площадка со столами осветилась. Официанты стали накрывать столы. Время прибытия гостей приближалось. В десять вечера стали подъезжать первые экипажи и автомобили. За оградой парка послышался храп лошадей, стук автомобильных моторов, голоса кучеров, звуки клаксонов. И вот на аллее, тянувшейся от ворот ко входу в особняк, появились первые гости. Камердинер встречал их у входа, и они проходили в вестибюль, ярко освещенный электрическими лампами, на стеклянных шарообразных абажурах которых были нарисованы экзотические животные и птицы. Интерьер вестибюля дышал неуемной фантазией. Архитектор Данцер постарался украсить проемы в стенах вестибюля и широкие перила мраморной лестницы, ведущей на второй этаж, скульптурами каких-то полуфантастических существ, что всегда вызывало восторг у впервые побывавших здесь. Но к слову сказать, злые языки не забывали уколоть Данцера, напоминая ему, что его выдумка не оригинальна, и намекали на то, что интерьер вестибюля особняка Шипшинского слишком напоминает интерьеры архитектора Городецкого.
Сергей Адамович стоял возле мраморной лестницы и приветствовал поочередно гостей, приглашая их подняться наверх и ожидать начала бала в просторной, залитой светом трех огромных хрустальных люстр зале.
Профессор Переброженский приехал в особняк Шипшинского вместе с молодой четой Булгаковых. Тася и Михаил выглядели великолепно. На нем был ладно скроенный фрак, на ней — модное вечернее платье. Все было взято на прокат по настоянию Маргариты Львовны, которая вынудила Сергея Адамовича включить Булгаковых в список приглашенных, заявив ему, что если эта милая и интеллигентная супружеская пара не получит пригласительных, то Шипшинский может не надеяться увидеть ее на балу. Зная нрав Маргариты Львовны, Сергей Адамович согласился, но когда она стала ходатайствовать о Петре Хмельникове, то наткнулась на решительный отпор.
— Вы хотите, чтобы я стал посмешищем всего города. Может быть, пригласить сюда вашего протеже вместе с нищими и калеками, с которыми он общается под стенами монастырей. Вы знаете, Маргарита Львовна, что я готов выполнить любой ваш каприз, но это уже не каприз, а подрыв моего авторитета. Есть люди, которых знает весь Киев. К ним относимся мы с вами, приглашенные депутаты Городской думы, есть люди, которых знает половина Киева. К таким относится профессор Переброженский, архитектор Данцер, есть люди, которых не знают в Киеве, но они растворяются среди публики. Их относят, как правило, к представителям «золотой» молодежи или которые себя за нее выдают, такие, как господа Булгаковы, навязанные вами мне. А есть, Маргарита Львовна, люди, которых не хочет знать никто, хотя слухи об этих людях ползут по городу. Сейчас не времена Достоевского, невестушка, и Мышкины нынче не в моде. К тому же вид у него. Я как-то проезжал в автомобиле мимо Михайловского монастыря. Хоть бы профессор приодел племянника, что ли. Так опуститься! А ведь был ученым, подающим большие надежды. О нем когда-то в Петербурге говорили. Так что увольте. Все же остальные ваши желания готов принять к исполнению.
Профессор Переброженский шел рядом с молодой парой, держа в руке маленький саквояж. Когда ехали на извозчике, Михаил поиронизировал:
— Арсений Лукич, что это у вас в саквояже? Не карнавальный ли костюм?
Профессор, как всегда дымивший сигарой, улыбнулся. Ему нравилось, когда удачно шутят.
— Если бы я нес в саквояже карнавальный костюм, то наверняка это было бы одеяние Доктора из комедии дель арте. Помните, эдакий самоуверенный болван. Не хочу сказать, что я на него похож, но, уважая искусство итальянцев, я позволил бы себе побыть хоть одну ночь их любимым персонажем. Но в таком случае захватил бы карнавальный костюм и для вас.
— Арлекина?
— Не угадали, скорее Пьеро. Можно было бы позаимствовать костюмчик у господина Вертинского, который, кстати, сейчас гастролирует в Киеве.
— Почему же Пьеро, неужели я плакса?
— Нет, но вы очень чувствительны. Я заметил, что вы всегда проникаетесь, сочувствуете. Мы с вами врачи. Мы не можем быть, как Пьеро. Разумеется, не можем быть и Докторами, головы которых напоминают барабаны, знающие только бравурные марши, а в ушах их пациентов после общения с ними потом звучат траурные. Мы должны быть с вами, Михаил Афанасьевич, такими, как был Пирогов. Умен, расчетлив, профессионал и никаких эмоций. А что касается саквояжа, то в нем походная аптечка. Меня Сергей Адамович приглашает не просто так. Он хорошо знает свою публику, среди которых есть экземпляры, склонные к обжорству, алкоголю, и поэтому на балу врач необходим. И вам Михаил Афанасьевич, хотите вы того или не хотите, ежели что случится, придется мне ассистировать. Милая Тася, не испепеляйте меня взглядом. Будем надеяться, что обжоры и алкоголики будут вести себя достойно.
В зале на втором этаже, где прогуливались гости в ожидании начала бала, они увидели супружескую пару Шипшинских. Маргарита Львовна в дорогом вечернем платье с декольте была вызывающе красива. Она улыбнулась молодоженам, показав, что рада их приезду. Поговорить они не сумели. К Шипшинским подошел брат полковника, и они о чем-то стали оживленно беседовать. Приглашенная публика, увидев хозяина дома, оживилась. Ожидание всем уже порядком надоело. Сергей Адамович поднялся на невысокую сцену посередине зала и оттуда приветствовал гостей.
— Дамы и господа, вы — элита нашего города. Я рад вас видеть в своем доме. Наши майские встречи уже стали традицией. Я благодарен вам, что каждый год вы приезжаете разделить со мной радость и отпраздновать день основания моего столь полезного для города дела. И мой цементный завод, и мастерские по производству электрооборудования и лифтов, и дома, которые по моему заказу строят в Киеве лучшие архитекторы — все это дело моей жизни, которую я посвящаю вам, дорогие киевляне. Сегодня у нас будет великолепный бал. В парке вы сможете подкрепить силы, отведав экзотические блюда и французские вина. С этой сцены для вас будут звучать голоса лучших солистов киевской оперы. А еще я приготовил для вас некоторым образом изюминку — перед вами выступит европейская знаменитость, иллюзионист Макс Шнелькрафт со своими ассистентами. Он приехал в Киев с гастролями и покажет вам сегодня все, на что способен. Ну и конечно же, дамы и господа, когда ночное небо усеют звезды, вы, прогуливаясь по парку, вдоволь насладитесь красотой и замысловатостью китайских фейерверков. Приглашаю танцевать! Оркестр, музыку!
Духовой оркестр заиграл вальс Штрауса. Бал начался. Закружили пары. Воздух наполнился запахом духов. Улыбки, комплименты, шутки. Вальс сменила мазурка, мазурку, полонез, и опять вальс, вальс... Те, кто уставал, выходили подышать вечерней прохладой, поболтать, смакуя ананасы, пробуя редкую дичь, дегустируя французские вина.
Архитектор Данцер, налегая на коньяк, не без хвастовства говорил соседям по столу, среди которых были профессор Переброженский и молодая чета Булгакова, о домах, которые он построил в Киеве.
— Пройдет сотня лет, а построенные по моему проекту доходные дома и особняки, по-прежнему будут радовать глаз киевлян. Я не преувеличиваю, прекрасно понимая, что градостроительство изменится, появится что-то абсолютно новое, но то, что построил я, будет напоминать нашим потомкам о том, что красота в архитектуре не может быть заменена другой красотой. Построенное сегодня и построенное через столетие должно сосуществовать, только тогда можно будет понять, что у архитектуры Киева есть своя история и наш город всегда славился зодчими. Тут уж скажу без лишней скромности, такими, как я, господа.
— Браво, Аркадий Саулович, — похлопала в ладоши Тася, — красиво сказано.
— В Киеве, действительно, прекрасные архитекторы. Шлейфер, Кобелев, Городецкий... А еще раньше Баретти, — откликнулся Михаил.
— Откуда вы все знаете, Михаил Афанасьевич? — удивился Арсений Лукич. — Я вот тоже в Киеве живу, из архитекторов только, пожалуй, господина Данцера и знаю, — дымя сигарой подбросил профессор Переброженский. — Быть может, это потому, что талант Аркадия Сауловича затмил всех остальных?
— Затмить не затмил, — слегка обиженно заметил Данцер, — но дома мои от других отличаются.
— И чем же? — спросил незаметно подошедший до селе молчавший жандармский полковник Пилатов. — Не тем ли, что в построенных вами домах обязательно происходит что-нибудь из ряда вон выходящее. То муж, отец благородного семейства, депутат Городской думы, вдруг озвереет и столкнет с балкона третьего этажа любовника своей жены, то ограбят купца первой гильдии, владельца магазинов на Крещатике, а то и похлеще случается. Припоминаете, построили вы дом по заказу почтенного и верноподданного еврея господина Богрова, в котором проживал и его сын, отъявленный мерзавец и революционер, застреливший в оперном театре премьера Столыпина. Еще вам примеры привести?
— Лучше не надо. Больше, господа, я сегодня об архитектуре не скажу ни слова, — сконфуженно заявил Данцер.
Оперных певцов слушали в зале без особого внимания. Артистов это даже обидело, о чем они сказали хозяину дома. Шипшинский объяснил им, что гости устали от танцев, выпили кто сколько мог и сказал, улыбаясь, что увеличит гонорар за их невнимание.
Внимательно слушал арии только Михаил. Тася видела восторг в его глазах, когда исполнял каватину Мефистофеля знаменитый Платон Цесевич и когда пел сонатину Лоенгрина еще мало известный, но не случайно приглашенный в киевскую оперу тенор из Одессы. От нее не ускользнуло, что и когда вальсировал, и когда принимал участие в светской беседе, и даже когда разговаривал с ней, он не был раскован, Михаил как бы наблюдал за собой со стороны. И только слушая оперных артистов, забыл обо всем, что окружало его. Он пребывал в каком-то экстазе. Тася знала, что он любит оперу и сам, наигрывая на фортепиано, пробует исполнять известные арии, но такое вдохновенное лицо, какое было у него сейчас, она видела впервые.
Наконец заиграл бравурный марш, и объявили, что прибыл иллюзионист Макс Шнелькрафт со своими ассистентами. Публика сразу же повеселела, и когда открылись двери зала и вошел в черном фраке и черном цилиндре, опираясь на белую трость, высокий средних лет господин, а за ним худощавый мужчина с двумя фанерными чемоданами с реквизитом и девица с маленьким саквояжем, все радостно зааплодировали.
Макс Шнелькрафт, слегка прихрамывая, шел по образовавшемуся между гостей проходу к сцене, театрально раскланиваясь. Проходя мимо Михаила и Таси, он подмигнул им, а когда поравнялся со стоявшими ближе к сцене Маргаритой Львовной и полковником Шипшинским, приподнял цилиндр, одарил супружескую чету приготовленной для таких случаев улыбкой и прочитал напамять:
Каменьем драгоценным наряд ее сверкал,
А лик, как роза утром, был нежен, свеж и ал.
Когда б ей повстречался хулитель самый злобный,
И тот изъяна б не нашел в красавице подобной.
Полковник Шипшинский, сердито посмотрев ему вслед и сказал Маргарите Львовне:
— Много себе позволяет этот иллюзионист. В другое время и при других обстоятельствах я бы потребовал от него объяснений.
— Не будьте смешным, Георгий Адамович — Шипшинский увидел в глазах Маргариты Львовны такое презрение, что счел нужным не продолжать.
Макс Шнелькрафт, пока его ассистенты тут же на глазах публики вынимали из чемоданов необходимые для выступления атрибуты, раскланялся и сообщил:
— Сегодня, дамы и господа, вы увидите лучшие номера из моей программы, которой стоя аплодировала публика Берлина, Парижа, Лондона, Вены, Санкт-Петербурга и других столиц мира. Я сознательно поручил своим ассистентам подготавливать все необходимое для выступления прямо на сцене, чтобы вы видели — здесь нет никакого подвоха, никакого шарлатанства, а есть великое искусство мага и чародея. А пока ассистенты подготавливают все необходимое, могу предложить вам следующее. Пять человек желающих могут приблизиться к сцене, вытащить из колоды карт, которые я кладу на вот этот столик, по одной карте и положить себе в карман. После этого участвующие в этом номере становятся в одну шеренгу, а я, проходя мимо, буду доставать из этой пока еще не распечатанной колоды карт, ту, которая находится в кармане участвующего.
Повторять дважды Максу Шнелькрафту не потребовалось. Сразу нашлись охочие проучить зазнавшегося чародея. Взяв по карте из колоды, лежавшей на столике, они стали в шеренгу и вызывающе посмотрели на Шнелькрафта. А он на глазах у публики распечатал новую колоду и, подходя по очереди к каждому из участников, вытаскивал нужную карту.
— У вас, господин офицер, — обратился он к адъютанту командующего округом, — валет трефовый. — Он поднял карту над головой, чтобы все видели. — Прошу и вас сделать то же самое.
Адъютант вытащил из кармана валета трефового и показал его публике. Эффект был достигнут.
— А у вас, господин депутат, — обратился он к лысоватому мужчине в тесноватом фраке, — король бубновый. Предъявите свою карту.
Совпадение было полное. Когда Шнелькрафт угадал и пятую карту, зал загремел аплодисментами.
— Ну а теперь, дамы и господа, перейдем к основным номерам сегодняшней программы. Перед вами две кабинки, собранные из обтянутых китайским шелком ширм. В правую по моей команде зайдет мадемуазель Фелла, моя очаровательная ассистентка, а в левую кабинку мы отправим другого моего ассистента, господина Телятьева. Что из этого получится, вы увидите сами.
Шнелькрафт взмахнул тростью, и ассистенты вошли в кабинки.
— Внимание, напоминаю, и вы это видели, в правую кабинку вошла мадемуазель Фелла, в левую — господин Телятьев. Расстояние между кабинками, как вы видите, немалое. Превратиться в бабочку и перелететь в другую кабинку навряд ли мои ассистенты умеют. Но сила магии заставит их поменяться местами. Приготовиться! Айн, цвай, драй.
Шнелькрафт подошел к правой кабинке и тростью отбросил переднюю ширму. Публика ахнула. Вместо мадемуазель Феллы в кабинке стоял, ехидно улыбаясь, Телятьев. Шнелькрафт подошел к левой кабинке, отбросил тростью ширму, и публика увидела улыбающуюся мадемуазель Феллу. Зал захлебнулся аплодисментами. Пока ассистенты убирали ширмы и готовились к следующему номеру, Шнелькрафт развлекал публику.
— Представьте себе, господа, что одна любопытная особа, которая все хотела знать и везде успеть, захотела побывать сразу в двух местах. Скажем, на балу в дворянском собрании и в ложе оперного театра. Она сказала это своему мужу. Муж ее был человек не без юмора. Поэтому ответил своей жене так: давай я тебя распилю на две части, милочка, и тогда твои голова отправятся в оперный театр слушать арии и аплодировать, а ноги в это время будут танцевать в дворянском собрании. А вот теперь я вам это продемонстрирую здесь на сцене.
На два стоявших на расстоянии трех локтей столика ассистенты положили собранный ими большой прямоугольный ящик. Шнелькрафт открыл крышку и показал ее публике. Он был пуст.
— А теперь, дамы и господа, внимание. Мадемуазель Фелла, прошу вас занять место в этом ящике.
Фелла ловко залезла в ящик. В отверстиях появились ее голова и ноги.
— Господин Телятьев, подайте пилу.
Телятьев подал Шнелькрафту пилу-двуручку.
— Становитесь с другой стороны, будем пилить. Айн, цвый, драй! Раздался скрежет, посыпались опилки.
— Вам не больно, мадемуазель Фелла? Ну и прекрасно.
Пила прошла весь ящик. Шнелькрафт и Телятьев раздвинули столики, и публика увидела, что мадемуазель Феллу перепилили на две части. И вновь аплодисменты.
— Я вижу на лицах некоторых дам испуг, — усмехнулся Шнелькрафт, — не волнуйтесь. Я сумею возвратить вам мадемуазель Феллу целой и невредимой.
Столики были сдвинуты. Шнелькрафт сказал свое «айн, цвай, драй», и его ассистентка выпрыгнула из ящика, посылая публике воздушные поцелуи. И вновь небольшая пауза, после которой был показан номер, который ошеломил зрителей. На стоявших рядом два столика, Шнелькрафт приказал лечь господину Телятьеву. Помахивая над лежащим Телятьевым тростью, он бормотал не меньше минуты какие-то непонятные слова, а после этого, в очередной раз сказав свое «айн, цвай, драй», дал сигнал мадемуазель Фелле, и они вытащили из-под Телятьева столики. Тот повис в воздухе. Публика наблюдала, затаив дыхание.
— Как видите, дамы и господа, господин Телятьев завис в воздухе не хуже, чем дирижабль. Теперь ему остается только совершить мягкую посадку.
Он взмахнул тростью, и Телятьев грохнулся на сцену.
— Не ушиблись? Посадка была не слишком мягкая, но в воздухоплавании бывает всякое.
Зал вновь взорвался аплодисментами. Когда они утихли, Шнелькрафт дал команду ассистентам. Они поклонились, сам иллюзионист приподнял свой цилиндр и сказал:
— А теперь небольшой антракт. Даже маги и чародеи иногда отдыхают.
Гости высыпали из зала и отправились в парк, где стояли столы с закусками и винами. К Мише и Тасе подошел Шнелькрафт.
— Я рад, молодые люди, что вы наконец увидели мое искусство. Я приглашал вас на мое выступление в Шато-де-Флер, Михаил Афанасьевич это помнит, но вы так и не пришли. А мне очень хотелось, чтобы именно вы увидели, поделились впечатлениями. Надеюсь, вы со мной ими поделитесь?
— Это превосходно, — не скрывая восторга, выпалила Тася, — все на глазах у публики. Такого я еще не видела.
— Мне тоже понравилось, — сухо добавил Михаил, — такие трюки требуют большой подготовки.
— Ну, скажем, не трюки, а что-то большее. Если хотите, я даже могу раскрыть некоторые секреты.
И Шнелькрафт стал рассказывать молодоженам секреты номера под названием «распиливание женщины». К ним присоединился профессор Переброженский, успевший пропустить пару рюмочек коньяку. Заговорили о всякой всячине. Профессор рассказал очередную историю, связанную с ограблением не кого-нибудь, а киевского полицмейстера, которому оставили карточку со словами «отречемся от старого мира». Закончил рассказ Арсений Лукич иронически:
— И что любопытно, господа, полицмейстер за несколько дней до ограбления сказал, а наши киевские газеты это обнародовали, такие слова: «Шайка грабителей и мошенников преуспевает потому, что среди наших городских обывателей много идиотов». И что вы думаете? Я узнал это от архитектора Данцера, а ему сказал это по секрету один полицейский чин. Кроме традиционной карточки «отречемся от старого мира», была еще и записка «Так кто идиот?».
Все засмеялись. И в это время к их компании подошла мадемуазель Фелла.
— Вы были в парке? — спросил у нее Шнелькрафт. — Как наша публика развлекается? Погода благоприятствует?
— Вечер прекрасный, на небе звезды. Я выходила за ограду. Такая тишина вокруг что даже лошади с кучерами заснули в ожидании своих хозяев.
— А не приезжал ли наш господин Озверелло? Это, господа, еще один мой ассистент. Я вынужден был его оставить присмотреть за заболевшим карликом, которого недавно включил в состав моих артистов, — пояснил присутствующим Шнелькрафт.
— Он приезжал, зная, что вы беспокоитесь, — отвечала мадемуазель Фелла. — Они ездили с карликом в аптеку и достали нужные лекарства.
— Вот это правильно. Вам, господа, как представителям медицины, известно, что самолечение не всегда идет в прок. Без лекарств нынче не обойдешься.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |