В новой коляске на мягких рессорах, запряженной парой рысаков, ехал в направлении Рейтарской улице начальник жандармского управления полковник Феропонтий Эдуардович Пилатов. Возница, унтер-офицер из того же управления, казалось, улавливал каждую мысль своего начальника. Не поворачиваясь, не спрашивая, вез его в нужном направлении и только изредка придерживал лошадей, чтобы полковник мог на ходу купить свежую газету. А покупал их Пилатов у мальчишек на каждом углу. И тут же, сидя в коляске, их просматривал. В империи было неспокойно. Поругивали Распутина, высмеивали депутатов Государственной думы, сообщали о поимке эсеров, готовивших на кого-то покушение. Но это отнюдь не беспокоило полковника. Куда более беспокоил его фурункул, неожиданно взгромоздившийся на его правом плече. Пилатов всякий раз ощущал резкую боль, когда отдавал под козырек генерал-губернатору, последнее время часто приглашавшего его на аудиенцию. А вчера к фурункулу физическому добавился фурункул моральный: пришла депеша из Петербурга, в которой значилось, что по имеющимся данным в подведомственном полковнику Пилатову городе может появиться в ближайшее время шайка изобретательных и расчетливых мошенников, которая вот уже второй год колесит по Российской империи, охотясь за капиталом известных и влиятельных банкиров, домовладельцев, промышленников. Сообщение вначале удивило полковника Пилатова, поскольку занимался он политическим сыском. А шайка мошенников скорее была по части полиции. Однако, читая дальше, он понял, что поиском преступников придется заниматься именно ему, поскольку гастролируя по городам и бывая в присутственных местах, они то ли для отвода глаз, то ли из совсем иных побуждений разбрасывали прокламации, в которых призывали к гражданскому неповиновению и к разным другим социалистическим гадостям. Отсюда вытекало, что мошенничество, коим они промышляют, может быть новым видом экспроприации, пополнявшей партийные кассы эсеров или других запрещенных организаций. Депеша заканчивалась словами: принять необходимые меры к задержанию, арестовать и под особой охраной отправить в Петербург Новый фурункул был куда опаснее, чем тот, который сейчас прятался под жандармским мундиром. Полковник понимал, что если принятые меры будут недостаточными, а точнее — его подчиненные в очередной раз наломают дров и разыскиваемые преступники ускользнут, очистив сейфы и кошельки почтенных граждан, то ему, Феропонтию Пилатову, не поздоровится. Не помогут даже двадцать лет безукоризненной службы. Потерять должность начальника управления за несколько лет до выхода на пенсию — это кошмар! Вот такие мысли змеились в голове полковника Пилатова, когда он просматривал киевские газеты, а точнее прощупывал каждый квадратный сантиметр криминальной хроники. Не произошло ли что-либо, хотя бы намеком напоминающее об упомянутой в депеше шайке? Пока вроде бы все спокойно. Какой-то купец второй гильдии разбил сапогом зеркало в ресторане, на евбазе обокрали рыбный ларек, на Лукьяновке украли белье, которое попадья развесила во дворе, и подобная мелочь. Полковник слегка воспрянул духом: было еще время принять соответствующие меры для предупреждения серьезных событий.
Возле дома номер 25 по Рейтарской улице коляска начальника жандармского управления остановилась. Полковник легко, несмотря на свои пятьдесят лет и некоторую тучность, сошел на тротуар и направился к парадному. Здесь его уже встречал дворник Франц Иванович искусственной улыбкой и начищенной мелом до блеска бляхой на груди. Полковник Пилатов поднялся на второй этаж, где его ожидала прислуга профессора Переброженского всезнающая Дарья. Феропонтий Эдуардович отметил не без удовольствия, что в этом доме и муха не пролетит незамеченной. Было бы таких побольше в Киеве. Никакая бы шайка долго не могла скрываться.
Профессор Переброженский обменялся рукопожатием с полковником и тут же повел его в операционную, в которой был уже молодой человек в белом халате, высокий, русоволосый и как показалось Пилатову — с очень любопытными глазами.
— Это мой новый ассистент, — представил Арсений Лукич. — Студент медицинского факультета Михаил Булгаков, круглый отличник с недюжинными способностями. Временно заменяет известного вам, Феропонтий Эдуардович, доктора Бременталя. Бедняга заболел, и, как говорится, сапожник без сапог Раздевайтесь, приступим к осмотру.
Пока полковник снимал мундир, Михаил обменялся взглядом с профессором. Арсений Лукич подмигнул ему незаметно: ну приврал, ну не отличник, но ведь и пациент у нас не какой-нибудь городовой, а жандармский полковник.
Без мундира полковник Пилатов уже не выглядел таким важным и самоуверенным. На его круглом, лоснящемся и слегка приплюснутом лице, показавшемся Михаилу похожим на глиняную, покрытую глазурью миску, выступили капельки пота, свидетельствующие о том, что жандарм нервничал. Возможно, увидел набор хирургических инструментов и подумал, что операция будет болезненная. Подметил это и профессор Переброженский. Осматривая фурункул, он снисходительно подбадривал полковника и как всегда своеобразно:
— Не беспокойтесь, Феропонтий Эдуардович, если будет очень больно, дайте мне сигнал, и я сделаю еще больнее, — говоря при этом, профессор мило улыбался и показывал знаками Михаилу, что надо подготовить в первую очередь.
Операция длилась недолго. Полковник Пилатов кряхтел, но в целом самообладания не терял. Когда же все закончилось, то облегченно вздохнул и не отказался от рюмки коньяку, которую по распоряжению профессора принесла Дарья. Михаил обрабатывал рану, наклеивал пластырь, накладывал повязку, а Пилатов, повеселев, слушал еврейские анекдоты, которых профессор знал в избытке. Когда же полковник облачился в свой мундир и к нему вновь вернулись важность и самоуверенность, все трое перешли в гостиную, где профессор предложил выпить на посошок. Смакуя коньяк, полковник, растягивая слова, неожиданно для Арсения Лукича поинтересовался, где сейчас прибывает его племянник. Услышав в ответ, что он в Киеве и остановился у профессора, Пилатов заметил, что это ему известно, а интересуется он, где он находится в данный момент.
— Племянник мой — птица вольная. Недаром орнитолог Поехал куда-то чуть свет. Быть может, в Голосеевский лес. Любит слушать весенних пташек, — скрывая внутреннее раздражение, пояснил профессор.
— Слушать пташек? Это хорошо. Я бы на вашем месте, Арсений Лукич, рекомендовал ему это делать почаще и запретил бы строго настрого с простолюдинами о непонятных для них материях разглагольствовать. Желание быть не таким, как все, жить, так сказать, с претензией... — Полковник внезапно умолк, давая понять профессору, что не хотел бы продолжать дальше в присутствии ассистента.
— Не волнуйтесь, Феропонтий Эдуардович, у меня от господина Булгакова секретов нет. С племянником моим он уже знаком, и язык за зубами держать умеет.
— Вот как? Ну тогда извольте узнать следующее. Некий господин Швондур, проживающий в вашем же доме, оставил в жандармском управлении бумагу, в которой значится, что ваш племянник Петр Петрович Хмельников ведет продолжительные беседы с людьми, которые служат у домовладельца Сергея Адамовича Шипшинского. А именно: с дворником, куховаркой, консьержкой, прислугой и так далее. Кое-кто из этих людей допрошен, и из протоколов следует, что Петр Хмельников возомнил, что он — божий избранник и имеет право проповедовать. Даже неопытному и непосвященному в тонкости дела человеку после знакомства с этими протоколами станет ясно, что так называемые его проповеди сеют смуту в умах людей малограмотных и неподготовленных, и более того — сеют недоверие к служителям церкви, недовольство светской властью и подрывают тем самым государственные устои.
— Любезный Феропонтий Эдуардович, — не подействовал ли на вас чрезмерно коньяк? — уже не скрывая раздражения, спросил профессор Переброженский. — Петруша мой, конечно, человек неординарный и в рамки обычные не вписывается, но чтобы пропаганду антиправительственную вести и против официальной религии выступать, тут уж вы хватили лишнего. Вы сами сказали, что беседы он вел с людьми малограмотными и неподготовленными, поэтому подписать они в участке могли что угодно, в особенности, если ваши молодцы этого захотят. А господин Швондур, написавший донос, законченный мерзавец.
— Я понимаю ваш родственный гнев, Арсений Лукич, и адвокат вы неплохой, однако есть факты.
— Факты — не доказательства.
— Что ж, хоть я и тороплюсь, но доказательства вам представлю. Распорядитесь позвать сюда вашего дворника. Хочу задать ему при вас несколько вопросов.
Дарья привела Франца Ивановича. Тот был сконфужен. Ожидал подвох. Даже усы обвисли.
— Проходи, не стой в дверях, — попробовал успокоить дворника профессор Переброженский.
— Пригласили мы тебя сюда, разлюбезный Франц Иванович, не коньяк пить, — сурово начал полковник. — Хотя для поднятия духа можно было бы и тебе рюмку предложить, ежели Арсений Лукич позволит.
— Благодарствую, должен отказаться, поскольку при исполнении.
— При исполнении чего? — повел бровями полковник Пилатов.
— За порядком в доме слежу. Это моя главная обязанность.
— За порядком следишь? Это хорошо. Тогда имею к тебе вопрос: нет ли среди жильцов людей подозрительных? Ну скажем, уходят в ночное время, приходят через несколько дней. Вещи какие-нибудь приносят. Чемоданы, саквояжи.
— Таких у нас не водится. Я всех жильцов наперечет знаю. Народ культурный. Если бы что подобное, я бы сразу заметил.
— Молодец, Франц Иванович. Действительно, ты при исполнении. А все же рюмку, которую тебе наполнили, выпей. Выпей за здоровье нашего государя императора.
— Ну, ежели за здоровье государя. — Франц Иванович подкрутил ус и опрокинул рюмку коньяка так, как если бы пил водку в трактире.
— Лимончиком закусить не желаешь? За здоровье нашего императора ты я вижу выпил с радостью, — продолжал полковник. — А признайся нам тогда, как у попа на исповеди, почему в Союз русского народа записаться отказался? Дворников, которые не записались, по пальцам можно перечесть, и ты среди них. Какой же ты верноподданный! Ведь Союз русского народа защищает императора и государство наше от внутренних врагов. Так почему же ты решил в стороне быть?
— Я, ваше высокоблагородие, до того, как дворником стать, солдатом был, — осмелел после выпитой рюмки Франц Иванович. — Ранения имею. Врага царя и отечества могу распознать. Только не могу понять, какая угроза государю и державе от Самуила, у которого рыбная лавка на евбазе? Его ребята из союза, про который вы говорите, били до полусмерти и лавку его сожгли. А у него, между прочим, семья, жена и пятеро детишек, да к тому же и мать старуха. И Самуил этот человек неплохой, ко всем с уважением, мне селедку всегда покрупнее давал и брал за нее самые пустяки. Вот и выходит, что государство, которое такой союз поощряет, не слишком справедливое.
— Это интересно, — оживился полковник. — И какое же оно?
— Это вам лучше знать. Мне же, как человеку простому, сдается, что ежели государство справедливым не будет, то может разбойничьим стать.
— Вот это еще более интересно, Франц Иванович. Кто ж тебе такие мысли внушает? Не Петр ли Петрович Хмельников, племянник Арсения Лукича?
После этого вопроса Франц Иванович умолк. Не то чтобы вопрос застал его врасплох, а догадался, для чего его сюда вызвали. И стало ему обидно. Решил полковник ему допрос учинить. Коньяком угощает, а душу хочет вытрясти.
— Что ж ты, Франц Иванович, молчишь? Хотелось бы от тебя услышать, о чем вы с Петром Петровичем в прошлую пятницу в дворницкой разговор вели? И не только я хочу это услышать. Арсению Лукичу как его дядюшке тоже знать необходимо, поскольку ему не безразлична судьба племянника. Тебе уже ротмистр из нашего управления говорил: сообщили нам добрые люди, что болтает Петр Петрович лишнее. Речи у него сладкие, а вот какие помыслы, мы должны знать, ибо благими намерениями дорога в ад вымощена.
— Я уже вашему ротмистру ответ держал, — насупился Франц Иванович. — Могу и второй раз сказать, особливо, если это Арсения Лукича интересует. Племянник у него золото, а не человек. Ангельская душа. Доброты необыкновенной. Таких нынче днем с огнем не сыщешь. Потому его и Всевышний отметил. Только с хорошим человеком могут ангелы общаться.
— Какие еще такие ангелы? — удивился полковник. — В протоколе об этом не записано.
— Небесные ангелы, ваше высокоблагородие. Ко мне и к вам они не прилетят и на небо с собой брать не станут, а Петра Петровича они выбрали, поскольку чистое у него сердце. По первой просьбе любому последнее отдаст. И не спросит, кто он и что. Его и обманывают поэтому. Намедни Васька-точильщик рубль у него попросил, машинку свою точильную выкупить, которую заложил ради водки. Петр Петрович ему и дал. А я знаю, что рубль у него этот последний был.
— Выходит он тебе рассказывал, что к нему ангелы прилетают? И не показалось тебе это, Франц Иванович, выдумкой? Предположим я бы тебе такое сказал или Васька-точильщик. Ты бы не поверил? Думаю, что если бы тебе такое даже Арсений Лукич сказал, и то ты бы засомневался? А тут поверил. Не гипнотизирует ли он тебя, Франц Иванович? Не знаешь, что такое гипнотизировать? Ну это, как зельем опоить.
— Грех вам такое говорить, ваше высокоблагородие. Петр Петрович — человек не нам чета, он не от мира сего. Вы в глаза его посмотрите. Душа его с ангелами летает на небо, которое мы только при жизни видеть можем на расстоянии. Они ему и рай показывали, и в ад позволили заглянуть.
— И кого же он в раю и аду видел?
— В раю, разумеется, праведников, а в аду — сами понимаете, всех, кто доносы пишет на хороших людей, бедняку житья не дает, грехи замаливает, а потом их же повторяет, прелюбодействует, безбожником живет, мошенники там, убивцы, правители жестокие. Всех сразу и не перечислишь.
— А в раю, говоришь, праведники. А скажи нам, Франц Иванович, правда ли, что Петр Петрович утверждал, что в рай могут попасть и люди другой веры? Ну, скажем, Самуил с евбаза или еще кто-то из инородцев?
— И про это вам донесли. До чего ж есть люди мерзопакостные! Петр Петрович пояснял, что какой бы веры человек не был, ежели он жил честно, чужого никогда не брал, попавшим в беду помогал, с женой весь век прожил душа в душу, родителей своих почитал, а детей добрыми и милосердными вырастил, словом, который жил по-христиански сам того не зная, но молился не так и не тому, как мы с вами, то не есть в том его вина, а есть в том его ошибка — то души таких людей Господь наш среди других прочих выделяет, ибо земная жизнь их праведная. Души их сначала попадают в такую местность, где ангелы их с христианской верой знакомят, о жизни и деяниях Иисуса Христа рассказывают, об учениках Его. Там они Святое Писание изучают, евангельские притчи учатся понимать, а вот когда эту школу они пройдут и поймут, что только истинная вера христианская, тогда ворота рая апостол Петр перед ними раскрывает.
— Ну что, будем считать, Арсений Лукич, что этих вопросов и ответов достаточно? — посмотрел на профессора с видом победителя полковник Пилатов. — Благодарю за откровенность, Франц Иванович, ступай, неси службу и не волнуйся. Ничего твоему Петру Петровичу плохого не будет. Подумай сам, разве мог бы я племянника Арсения Лукича обидеть?
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |