Два года

Со дня их совместной жизни минуло два года. Супруги были счастливы. Елена стала Михаилу не просто женой, но еще и близким другом и секретарем. Новые главы они обсуждали вместе, и далее вечерами она печатала под его диктовку. Этот роман так полюбился ей, что она не сомневалась в его успехе среди читателей. Но вот вопрос, когда издадут этот роман? Булгаков верил, что это должно случиться при его жизни. Елена Сергеевна в душе сомневалась, и всё же поддерживала мужа. В ответ писатель твердил ей: «Маргарита — это ты». Супруги были счастливы, и маленький Сережа украшал их жизнь — в доме стало тепло и уютно. Михаил сам занимался с малышом и полюбил, как своего ребенка. А в выходные дни они забирали к себе и старшего сына. Прошло два года, а финансовое состояние Булгакова не улучшилось — жилось им трудно, так как зарплата писателя не выросла. Елена Сергеевна уже редко покупала мясо, а конфеты — только для малыша. Несмотря на неудачу, Булгаков писал новые пьесы, как и прежде, не связанные с идеями социализма. И главный режиссер снова и снова пытался убедить цензоров, но те лишь разводили руками. И уже никто не сомневался — это был заговор Сталина против писателя.

Однажды Станиславский вызвал его в кабинет и прямо сказал:

— Михаил Афанасьевич, Вам пора смириться, как это сделали другие. У Вас нет другого выхода, иначе Ваша творческая судьба будет погублена. Нам больно на все это смотреть. Да и театру очень нужны Ваши пьесы. Сегодня я имел беседу с Луначарским, нашим министром. Он советует Вам написать пьесу о Сталине, а мы ее поставим на сцене нашего театра. Все, кто писали о вожде, как Вам известно, живут хорошо, их произведения издаются большими тиражами, они получают огромные гонорары. Вон Толстой написал повесть о Сталине, то есть о событиях под Царицыным в Гражданской войне.

Булгаков удивился:

— Но ведь за Царицыно было два крупных боя, и, насколько мне известно, все их Сталин проиграл. О чем же писал наш великий писатель?

— Я не знаю, не читал. Но знаю точно, что этот советский барин получил Сталинскую премию. Я это говорю к тому, если Вы напишете что-то подобное, то двери перед Вами везде откроются. Хоть одно произведение напишете — этого уже достаточно. Прошу Вас, заглушите свою совесть на время — и напишите. Что поделаешь, в такое время мы живем. Одним словом, нужно смириться. Именно это сказал мне министр. Этот разговор Луначарский затеял сам, — и перешел на шепот. — А значит, этого хотят там, в Кремле. Вы понимаете? Хозяин хочет пьесу о нем. Для Вас это удачный шанс, если сам он просит. Именно Вас, а не другого автора. Подумайте. Этот разговор должен остаться между нами.

За столом, тяжело свесив голову, Булгаков задумался. Стоит сказать «да» — и его жизнь вмиг изменится фантастическим образом — слава, деньги... Главный режиссер ждал ответа. Затем писатель тяжело встал с места и подошел к открытому окну, словно ему не хватало воздуха. На улице было тепло, светило солнце, все деревья были в зеленом ярком наряде. И на душе стало легко и приятно. Булгаков вернулся на место и спокойно сказал:

— Я и раньше говорил, и сейчас скажу: я не смогу побороть свою совесть, да и честь не позволяет. Когда по незнанию люди совершают зло, их надо прощать. Нельзя простить, если это делается осознанно...

После Булгаков направился к двери, там остановился и произнес:

— Не будь у меня нового романа, жены и сына, я бы застрелился, как белый офицер.

И это было правдой: в Гражданскую войну Михаил был против «красных», и в Крыму с войсками Врангеля на пароходе хотел бежать в Европу, но тиф свалил, и он чудом спасся. Выйдя из кабинета, Булгаков пожалел, что сообщил о своем опасном прошлом — чекисты ищут таких врагов. Но писатель доверял Станиславскому.

Знаменитому режиссеру было как-то стыдно, что в душе он не такой сильный человек, как Булгаков. И это не могло не мучить его. Седой старик опустил голову и уставился на стол, где лежала открытая страница романа Шолохова «Поднятая целина» о кулаках-бандитах и колхозниках-коммунистах. Режиссеру было поручено поставить ее на сцене. От злости он швырнул книгу на пол.

Через месяц Булгаков с супругой были приглашены на вечер поэзии в квартире в Пречистенке, где они познакомились на выставке художника Моисеева. В этот раз свои стихи должен был читать талантливый поэт Абрамов, из дворянского рода, стихи которого редко публиковались в советской прессе. Когда Булгаков вошел в широкую гостиную, все гости встали с мест и стали аплодировать писателю. Он был удивлен и смущен, что до сих пор его помнят и любят. Он поклонился всем. Ему и Елене предложили кресло у камина, рядом с поэтом и хозяином квартиры. Затем стало тихо, и Абрамов, лет сорока, с темной бородой и пенсне, начал читать стихи из тетради. После стиха о первой любви гости стали высказывать свои мнения. Больше всех говорили дамы, одетые в свои дореволюционные наряды. Их мужья в костюмах, жилетах и галстуках или бабочках были сдержанны и чаще улыбались. Второй стих был посвящен святому Сергию Радонежскому. Тут уже чаще говорили мужчины, и при этом соблюдали правило, что про политику коммунистов — ни слова, иначе через некоторое время их могут арестовать. Но вдруг один из молодых гостей, музыкант, все-таки произнес крамольную речь:

— Великий святой Радонежский, когда говорил о детях Сатаны, имел в виду коммунистов, а темные времена — это наши дни. Вот они и сбылись.

После столь опасных слов в гостиной воцарилась тишина. Вслух никто не поддержал его, хотя в душе были согласны с ним. Затем тот же смелый молодой гость добавил:

— Это внутренняя борьба любого интеллигента против сил зла в образе коммунистов.

Да, именно такая мысль была в стихе Абрамова, но в завуалированной форме, и об этом не следовало говорить вслух. Всех удивило, почему этот музыкант нарушил правило их кружка. И у некоторых закралась мысль: а не провокатор ли он?

Абрамов стал читать другие стихи. Прошло минут двадцать. Внезапно в комнату вошли три чекиста, в кожанках, с хмурыми лицами и в фуражках с красной звездой. Гости затаили дыхание. Всем стало страшно: появление чекистов всегда опасно.

— Что это за тайное сборище? — грозно произнес низкий чекист, смуглый, лет сорока.

— Это мои гости, — улыбаясь, ответил доктор и подошел к ним. — Сейчас мы слушаем стихи, а после будет слушать музыку, — соврал хозяин квартиры.

— Я считаю Вас тайным обществом. Вы арестованы, внизу Вас ждет машина.

— Подождите, это совсем не так, — стал объяснять хозяин, — я — известный доктор, и лечу таких людей, как министр Сольников, Ульбрих. Прошу Вас, отпустите моих гостей.

— На Лубянке разберемся, все — в машину, — резко оборвал главный чекист, подошел к поэту и выхватил из его рук тетрадку.

— Но позвольте, это мои стихи!

— Там разберемся.

И тут Булгаков спросил у низенького чекиста:

— Извините, товарищ, Ваше лицо мне очень знакомо, фамилия Ваша случайно не Швондер?

Некоторые гости, кто был знаком с повестью Булгакова «Собачье сердце», сдержанно усмехнулись. Испуганная, Елена сзади дернула мужа за полу костюма, как бы говоря: что ты делаешь, зачем его дразнишь!

— Вы ошиблись, гражданин, Вам не обязательно знать мою фамилию.

Когда супруги Булгаковы с другими вышли из подъезда, было уже темно, у двери стояли два грузовика, крытые брезентом.

— Все — по машинам! — скомандовал чекист, которого писатель назвал Швондером.

Булгаков подошел к «Швондеру» и сказал:

— Будет с Вашей стороны благородно, если женщин Вы отпустите, иначе как они полезут на этот грузовик?

— Ты оставь свои буржуйские культурные словечки! На этих грузовиках каждый день на работу ездят фабричные женщины — и ничего. И вам пора быть простыми — ближе к народу, для этого мы и делали революцию.

— Нет, я не обознался: в самом деле, ваша фамилия Швондер?

— Хватит говорить глупости, я тебе уже ответил. Лучше помогите своим бабам, или хотите, чтобы это мы сделали? — засмеялся чекист, и за ним — другие.

Но в грузовиках оказалось по одному пустому ящику, которые арестованные использовали, как подставку для ног. Мужчины поднялись в кузов и подали руки своим дамам. Когда все уселись по краям, главный чекист сел в кабину, и грузовики тронулись. В машине было прохладно, и Михаил обнял жену.

— Извини, что я тебя втянул в неприятную историю, — сказал Михаил.

— Кто знал, что так случится. В этой стране отныне наша жизнь непредсказуема.

Тут Михаил вспомнил того музыканта, который открыто сравнивал бесов с коммунистами, хотя знал, что так делать нельзя, он здесь не в первый раз. И после этого появились чекисты. «Он был похож на провокатора, — подумал Булгаков, — хотя это могло быть просто совпадением. До чего гадкой стала наша жизнь: постоянно бояться, трястись за каждое сказанное слово».

Елена беспокоилась о сыне Сереже, которого оставили у брата. Задержанных на вечере поэзии доставили в какое-то отделение милиции и заставили ждать в полутемном коридоре. Оттуда их вызывали по одному на допрос в кабинет какого-то начальника. Те, кто выходили от следователя, тихо сообщали, о чем их там спрашивали. Когда вошел Булгаков, то следователь узнал его, улыбнулся и вежливо указал на стул напротив своего письменного стола. В углу кабинета за пишущей машинкой сидела девушка, тоже в кожанке и синей косынке.

— Не думал увидеть Вас в такой компании, ведь Вы — писатель Булгаков? Я Ваш поклонник, не раз смотрел «Дни Турбиных». Вы знаете этих людей?

— Да, некоторые из них — мои друзья, мы не первый год собираемся на квартире у доктора, где проводятся творческие вечера с художниками, писателями, поэтами.

— А Вы читали им свой новый роман о дьяволе?

Булгаков задумался: «Неужели этот арест как-то связан с этим романом?»

— Нет, не читал.

— А почему?

— Видите ли, это многоплановый роман, и его следует читать целиком или большими частями. А если читать отдельные главы, то будет непонятно, о чем идет речь.

— У этого романа есть глубокий смысл?

— Нет, это мистика, фантастика.

— Вы — серьезный автор, и пишите мистику? Это на Вас не похоже.

— У меня три повести написаны в духе фантастики.

— На этом собрании были антисоветские речи?

— Нет, как обычно, мы не касаемся политических тем.

— А вот другие гости дали показания, что один из выступающих сравнил коммунистов с бесами, и все дружно его поддержали. Что скажите?

— Я не знаю, что говорили другие, но любой человек должен отвечать за себя. Я не припомню, чтобы на этом вечере звучали антисоветские речи.

После того, когда машинистка перестала печатать, его отпустили.

Когда Елена вышла от следователя, супруги не поспешили уйти домой, а решили дождаться своих друзей. Другие поступили так же — стали ждать остальных. Когда всех отпустили, они вышли из здания на улицу и тут легко вздохнули. В душе все радовались, а ведь могло кончиться тюрьмой — это в стране становилось обычным делом. Время было за полночь. На улице уже не видно ни одного извозчика. Как добираться домой?

— Это совсем не страшно, ходить пешком даже полезно для здоровья, говорю вам как бывший врач, — сказал Булгаков, — самое главное — мы на свободе, хотя в творчестве мы уже давно находимся в тюрьме.

На другое утро за завтраком, глядя на тарелку с манной кашей, Михаил задумался. Рядом сидели жена и сын, который дул на горячую еду.

— Знаешь, я всю ночь думал о вчерашнем, — сказал Михаил, — и мне кажется, что арест был связан со мной, возможно, чекисты думали, что в тот вечер я буду им читать новый роман.

— А мне думается, что тот музыкант, кажется, Смирнов, — провокатор, доносчик, он хотел, чтобы мы поддержали его опасные речи и оказались в тюрьме.

— Нельзя так говорить, ведь мы можем оклеветать человека, но, в любом случае, его не следует более приглашать.

— Да и тебе не следует ходить туда, — твердо заявила жена. — Они все смотрят на тебя, как на живого Иисуса, они хотят принести тебя в жертву — сделать из Булгакова мученика — символ русской свободы и честности. Я это прочла в их глазах. Я им такое не позволю.

— Ты слишком драматично смотришь на это. Да, я боюсь за себя, за семью, и всё же, как жить без людей, близких по духу, и в каждом подозревать доносчика?

— Но у нас есть узкий круг друзей, зачем большее?

— А ты уверена, что среди них нет агентов ОГПУ?

Супруги перестали кушать, и на душе стало тревожно: как жить без друзей, без доверия? И снова заговорила Елена, уже более спокойно:

— Пойми меня, ты должен завершить свой роман. Я уверена, это вершина твоего творчества — сам не раз говорил об этом. А если ты закроют в тюрьму, то мир не увидит этого замечательного романа. Поэтому я не отдам тебя этой старой интеллигенции из Пречистенки. Да и боюсь потерять любимого человека, свое счастье, талантливого писателя — всё то, что является смыслом моего жизни, и ради этого я даже готова стать ведьмой. Но на время, пока ты не завершишь роман всей жизни. Разумеется, такая роль мне не очень приятна, тем не менее, я готова.

От такой забавной мысли муж весело рассмеялся.

— Ради моего романа ты готова служить дьяволу? — удивился писатель. — Ты знаешь, о ком идет речь?

— Да, я готова служить на время Сталину, лишь бы вышел твой роман. Я готова пожертвовать своим честным именем. Да, я готова унизиться пред дьяволом.

— Я ценю твою преданность, готовность принести себя в жертву за выход моего романа, но я не хочу, чтобы таким образом моя книга увидела свет. Это нечестно, безнравственно.

— Но почему же, ради доброго дела — твой роман несет людям добро и свет — можно на время пойти на сделку с дьяволом!

— Ты хочешь сказать, пойти на сделку со своей совестью? Нет и нет! Мне не раз советовали написать роман о Сталине и социализме, а потом писать о чем-то чистом, светлом. Нельзя писать роман, прославляющий зло, а потом — о добре.

— Но у нас жизнь такая, мы вынуждены таким образом приспосабливаться.

— Нет, так нельзя...

— Хорошо, ты не можешь пойти на такое. Это сделаю сама — я возьму грех на душу ради твоего романа о добре. И думаю, Бог меня простит. Я готова стать ведьмой и служить дьяволу.

— Да, многие интеллигенты так живут: между злом и добром. Это неправильно. Тогда понятие «добро» потеряет свой смысл. Человек, который сочетает в себе белый и черный цвет, становится серым.

За столом стало тихо, и Сережа никак не мог понять, о чем спорят родители. И Булгаков продолжил:

— Знаешь, сейчас ты дала мне очень интересную тему для новой главы. О том, как Маргарита хочет помочь своему возлюбленному, который пишет роман о Понтии Пилате.

— А почему он пишет о Пилате?

— Я же тебе говорил, что Пилат — это прокуратор, который судит невинных людей, это совесть. Это борьба любого человека между трусостью и совестью. Я пойду писать.