Театр

Когда Булгаков пришел на работу в театр, на сцене шла репетиция. Михаил приблизился к сцене, и тут все узнали его. Все артисты стали аплодировать ему, поздравлять с возвращением. Он был тронут, и на глазах чуть не выступили слезы. В знак благодарности писатель кланялся им. Затем сел рядом со Станиславским, который сказал:

— Должно быть, Вы соскучились по театру?

— Еще как!

Жизнь Булгакова слегка наладилась. Зарплата была мала, зато стабильные деньги, то есть голодать не придется. Писатель весь отдался работе — в его жизни появился хоть какой-то покой и радость. Его приглашали на разные вечеринки, где собиралась интеллигенция и велись беседы об искусстве, о жизни. О политике говорили редко, так как среди гостей могли быть доносчики. Тем более в стране шли аресты, иногда предъявлялись нелепые обвинения, такие как шпионаж, совсем не думая о том, что деятели искусства не имеют секретных сведений. А впрочем, это не интересовало ни прокуратуру, ни суд, коль такое обвинение выдвинули чекисты. Их боялись все, даже генералы и партийные руководители, так как Ягода подчинялся только Сталину и исполнял все его приказы.

Минуло два месяца, и в кабинете главного режиссера Булгаков поднял вопрос о своих запрещенных пьесах.

— Я про них не забыл, — ответил Станиславский, поправив на лице пенсне, — в этом месяце я отправлю к цензорам «Мольера». Коль Сталин за Вас заступился, то и в этом вопросе должны дать Вам свободу.

Через неделю пьеса Булгакова поступила к цензорам. Ждать пришлось долго: в течение двух месяцев не было ответа. Тогда в присутствии автора, который сидел рядом, Станиславский сам позвонил им и получил ответ:

— Относительно пьес Булгакова у нас нет указаний «сверху».

— А вы обращались «наверх»? — спросил режиссер.

— Да. Там тоже ничего не знают и не могут дать добро — вдруг это кому-то не понравится? — и на другом конце опустили трубку.

Станиславский сразу понял, о ком идет речь. Выходит, Сталин дал «добро» лишь на трудоустройство писателя, но не на творчество. От злости режиссер тихо ударил кулаком по столу. Подавленные, оба молчали.

Для Булгакова мало что изменилось. Разрешили ему работать, чтобы известный человек не умер от голода: это будет позором для страны и Сталина, а заниматься творчеством запретили, как прежде.

— Ведь для творческого человека это равносильно убийству! — воскликнул Булгаков и стал ходить по комнате. — Я — как живой труп. Я ведь немного стал верить в Сталина, в его человечность А может быть, — сделал предположение автор, — Сталин забыл им сказать о моих пьесах, а те не решаются спросить у него?

— Ну что же, вполне такое возможно, — решил утешать Станиславский несчастного автора.

— Если бы вождь был настроен против меня, то зачем ему говорить о том, что хочет поговорить со мной? — рассуждал Булгаков и снова сел за стол.

Станиславский, как мудрый человек, стал догадываться, что Сталин ведет игру с Булгаковым, желая сломить его честный смелый дух. Но сказать не посмел, чтобы автор совсем не потерял надежду. Это убьет его. Таких, как Булгаков, которые своим творчеством еще ведут борьбу за лучшую жизнь в стране, остались единицы. Другие смирились и ведут двойную жизнь, временами восхваляя социализм, который они в душе ненавидят. Станиславский был таким же. Из-за этого он иногда себя не любил, так как его мучила совесть.

— В Ваших словах есть логика, — решил обнадежить режиссер. — Будем ждать лучших времен. Однако товарищи просили передать Вам, если Вы напишете что-то приятное для коммунистов, то к Вам отношение изменится. Поймите меня правильно, я лишь передаю их слова.

— Такое я слышу не впервые. Я не могу пойти против своей совести, ведь мне с ней жить. А Вы как поступили бы?

— Это слишком личный вопрос. Каждый должен решать сам.

Прошло полгода, но Сталин так и не позвонил, и Булгакова не пригласили в Кремль. Его пьесы так же не ставились в театре, зарплаты хватало лишь на еду.

А между тем Булгаков продолжал писать роман о Воланде. Писатель не терял надежды: Сталин ему еще позвонит и пригласит на беседу. Надо еще подождать. Булгаков понимал, что мир тирании подчиняется одному человеку. Нужно будет убедить, что его роман получит мировое признание, и это, в свою очередь, возвеличит страну и его лидера. А слава Сталину нужна.

В роман он решил ввести нового героя, и возможно, главного. Это будет современный Иисус, вернее, писатель имел в виду себя, так как чувствовал себя философом, каким был Иешуа. Какая судьба ожидает его самого — он не знал. Неужели всё для него закончится так, как тогда в Иерусалиме на кресте, где правил император Тиберий? Там, где у власти тираны, судьбы мыслителей схожи. И в эту ночь за столом Булгаков пишет о том, как в психушке Иван знакомится с пациентом Мастером. Хотя в самом начале Иван назвал его писателем и тем самым оскорбил: «Вы писатель?» — спросил Иван, и в ответ тот показал ему кулак».

Дело в том, что в те безработные годы в Союзе писателей только в Москве пишущей «братвы» числилось пять тысяч. Писали все, даже рабочий класс, чтобы получить гонорары. Таким образом образованные люди выживали в голодной стране. И слово «писатель» стало ругательным, типа «прихлебатель», который далек от настоящего искусства. Однако коммунистам очень нужны были писатели, восхваляющие новый строй. Только пропагандой они могли удержаться у власти. И при всей бедности денег на это не жалели.

Минуло еще полгода, но жизнь Булгакова не стала лучше, будто застыла на месте. Так, цензура не пустила ни одну пьесу в театре, а редакции отказывались печатать его произведения. На нем все еще висел ярлык опасного человека, и на всякий случай с такими не связывались, боясь какой-нибудь неприятности. Лучше от таких людей держать подальше, говорил тогда. Тем не менее, как и прежде, интеллигенция любила Булгакова за честность, за смелость. В их глазах писатель стал словно мученик, подобно Иисусу.

Однажды Булгакова пригласили на Пречистенку, где жила старая интеллигенция, на выставку художника Моисеева. Такие встречи приносили ему утешение, и там он словно забывал о реальности своего времени. Выставку организовали в квартире доктора Гинзбурга. Перед началом в большой гостиной хозяин квартиры познакомил гостей с художником, хотя он был многим известен по прежней выставке. Затем все разбрелись по комнатам, разглядывая картины на стенах. Михаил застыл у полотна, которое его потрясло. Был изображен взрыв купола церкви, а внизу прихожане, задрав головы, застыли с глазами, полными ужаса, как на картине Брюллова при взрыве вулкана Везувия.

— И ты здесь, — услышал Михаил за спиной голос Люси и обернулся.

Рядом стояла Елена — жена генерала, с которой он давно не виделся.

Она не сводила глаз с писателя. Михаил был так же рад этой встрече: от нее веяло теплом. И раньше он был неравнодушен к ней, но не смел себе признаться в этом.

— Я смотрю, тебе понравилась эта картина, — сказала Люси бывшему мужу и стала изучать ее, как и подруга. — Смысл есть, — сделав задумчивый вид, произнесла Люси, — но с эстетической стороны какие-то мрачные цвета, тоску наводят. Вообще-то не опасно такую картину выставлять?

Михаил ничего опасного не видел в ней и сказал:

— Ничего опасного, коммунисты гордятся этим, об этом пишут в своих газетах, даже документальное кино сняли.

В это время Люси увидела другую подругу и заспешила к той.

— А вы, Елена, что скажете об этой картине?

— Мне нравится, она напомнила мне ваш роман о Воланде, который Вы сожгли. Я до сих пор с содроганием вспоминаю тот день.

Такое признание тронуло его, и в душе он произнес: «О Боже, как она переживает за мой роман, словно это ее дитя!» И у него возникло желание сообщить, что он продолжает работать над романом. Ему хотелось доверить свою тайну человеку, который понимает его. Хотя это было опасно, он всё же решился и сказал с легкой улыбкой:

— Елена, я хочу сообщить Вам одну тайну, о которой никто не знает. В тот день мой роман не погиб, ведь у меня сохранился еще один экземпляр.

И тут глаза женщины вспыхнули от радости:

— Ах Вы хитрец, а я думала, Вы бросили в огонь всё... Вы себе не представляете, как я рада — и по щеке потекла слеза.

Они не сводили глаз друг с друга.

— А почему Вы именно мне доверили свою тайну?

— Вы — тот человек, который не просто любит мои произведения, но и понимает мою душу. Кому, как не такому другу, можно довериться? К Вашему сведению, я пишу продолжение этого романа.

— Очень приятно слышать такое, а почему об этом Вы не хотите сказать жене?

— Теперь я сообщу Вам вторую тайну. Дело в том, что мы уже не супруги, хотя живем вместе. Просто Люси пока негде жить.

С лица Елены сошла улыбка, и оно стало задумчивым.

— Только не спрашивайте причину, я не могу сообщить, но поверьте, это серьезно.

— Я не сомневаюсь, — ответила она, зная характер писателя.

С минуту оба молчали, размышляя над новостью.

— Я всё жду, когда вновь появятся на сцене «Дни Турбиных». Хочу увидеть их в десятый раз.

— Так мало? — пошутил писатель. — Говорят, Сталин смотрел тринадцать раз.

Оба тихо засмеялись. Тут сзади появилась Люси и на ухо зашептала ему: «Будь осторожен, здесь артист Сабянин, он ищет тебя, я не сомневаюсь, что он агент». И уже вслух сказала Елене:

— Нас ждут подруги, — и, взяв ее под руку, увела, хотя Елене хотелось еще поговорить с писателем.

Михаил стал разглядывать другие картины, и к нему присоединились три друга и среди них оказался Сабянин. Писатель был смущен, ему не хотелось протягивать руку этому артисту — и всё же пожал, из-за вежливости. Они тихо обсуждали работы Моисеева. Это был талантливый художник, хотя советские газеты называли его буржуазным художником. Когда они дошли до широкой прихожей, где висели картины малых размеров, сзади услышали знакомый голос. Михаил обернулся — рядом стояла Елена.

— Извините, что я Вас отрываю, не могли бы поставить свой автограф? — и протянула ему альманах «Недра», где была опубликована его повесть «Дьяволиада».

Изумленный автор произнес:

— Откуда у Вас этот журнал? А Вы знаете, это единственный раз, когда меня опубликовали.

— Я заметила его в руках у одной знакомой, она хотела принести Вам на автограф. Я отозвала ее в сторонку и за этот журнал предложила приличную сумму. От такой суммы знакомая не смогла отказаться. Ручка, чернила в той комнате — идемте туда.

Они направились к черной кушетке, перед которой стоял столик с вазой живых цветов. Михаил и Елена устроились там, и он написал в журнале: «На долгую память милой Елене Сергеевне от автора и друга».

Получив автограф, радостная поклонница призналась:

— Я должна Вам сказать, что я читала даже пьесу «Бег», которая так и не вышла на сцене. Дело в том, что моя сестра работает в театре секретарем главного режиссера. Я была в таком восторге, что три раза подряд прочитала.

— Я должен сказать, что в написании этой пьесы я обязан Люси. Как Вы знаете, в те годы она жила в Париже, будучи сама эмигранткой. Так вот, когда я слушал ее живые воспоминания о тяжелой жизни белой эмиграции, у меня зародилась мысль написать эту пьесу.

Тогда Булгаков завел разговор об этой пьесе и затем как-то незаметно они перешли на повесть «Собачье сердце». Он заметил, что Елена тонко чувствует замысел его произведений. Даже Люси не могла сразу понять, пока он сам не разъяснит. Елена явно начитана и мыслит глубже — не поверхностно, как другие. С каждой минутой она нравилась ему всё больше.

— Почему раньше я не уделял Вам внимания, — вырвалось у писателя, — хотя Вы не раз бывали у нас дома? Я воспринимал Вас лишь как подругу Люси и машинистку.

— Когда я бывала у вас в гостях, Вас окружали знаменитости: я стеснялась, да и не хотела быть навязчивой, тем более что Вы не обращали на меня внимания.

— Я немного знаю о Вас, Вы оказались необычной особой, расскажите о себе.

— Мне весьма приятное слышать такое от любимого писателя, — смутилась она и кратко рассказала о себе:

— В девичье я была Нюренберг, родилась в Риге. Отец — учитель, журналист. Мама — дочь православного священника. Окончив гимназию, я уехала в Москву вместе с родителями. В 18-м году обручилась с Юрием Неёловым, офицером. Через два года мы расстались. Вскоре я снова вышла замуж, и тоже за военспеца Евгения Шиловского. У нас два сына. Как видите, у меня скучная биография.

— Но о такой жизни мечтает каждая женщина: любимый муж-генерал, в доме достаток, важные гости.

— Мне завидуют многие подруги, и всё же я смотрю на это иначе. Должна признаться, хоть я обеспечена и муж — хороший человек, но жизнь моя скучная. Мне хочется самой что-то творить, создавать или быть кому-то полезной. Праздная, бесцельная жизнь угнетает меня.

— А что Вам по душе?

— Играю на рояле, могла бы преподавать, но муж против. Знаю два иностранных языка, люблю книги, театр, даже мечтала стать актрисой.

— Да, Вас не назовешь просто красивой женщиной, я чувствую, у Вас богатый внутренний мир.

— Знаете, у меня огромное желание быть Вашей помощницей и, как прежде, печатать Ваши произведения. Ты творите шедевры, и я хочу быть полезной Вам — это придаст смысл моей жизни. Для меня быть хорошей женой и матерью — это мало, ведь я личность, и у меня должна быть еще своя жизнь. Не все подруги понимают меня. Может, я буду печатать продолжение о Воланде? Я ужасно этого хочу, прошу, не отказывайте мне. Сейчас я живу у родни, так как мой муж в частых разъездах и жить одной довольно скучно. Приходите ко мне со своей рукописью, — и Елена назвала адрес.

— Весьма вам благодарен.

В это время к ним подошла Люси с подругой, сказав:

— Вот ты где! Я не сомневаюсь, что Вы увлечены беседой о литературе. А теперь мы хотим забрать нашу подругу: у нас свои, женские секреты.

Все засмеялись. Елена снова поблагодарила писателя за автограф и ушла с подругами. А Булгаков, сидя на кушетке, всё еще думал о ней. «Какая чудесная женщина! — сказал он себе, — умна, красива и цельная натура. Именно такие женщины нужны умным мужчинам». И Михаил позавидовал ее мужу, который до революции служил в царской армии, а сейчас — начальник штаба в Московском округе.