Звонок домой

Прошел месяц — ответа всё не было. Булгаков сомневался: Сталин будет отвечать на его письмо, да и попало ли оно к нему? Но в эти дни случилась еще одна неприятность. Об этом он узнал, когда к ним приехала Анна Ахматова. Увидев ее на пороге, Булгаков обрадовался — это был желанный друг, с кем он мог делиться мыслями, чувствами. Правда, их разделяло расстояние. Она жила в Ленинграде, и виделись они редко. Анна жила в бедности, ее стихи издавались редко, так как ее вольные мысли были не по душе властям. За такими личностями был установлен надзор — в основном этим занимались доносчики — соседи и знакомые, а иногда это могли быть и друзья. Для коммунистов такие, как Анна, были опасными людьми, и некоторые свои произведения они читали в узком кругу.

Булгаков обнял поэтессу и завел в комнату. Люси была рада, и женщины поцеловались. Затем хозяйка заспешила на кухню, чтобы поставить чай. Михаил с улыбкой сел рядом на диван и спросил у нее:

— Ну, рассказывай, как ты там? Да, скажи, твоего сына отпустили? Ведь он еще малолетка, в школе учится!

— О чем ты говоришь, если в стране появился закон, по которому можно расстреливать детей с 12 лет?

— Какой ужас! Им «врагов народа» мало, так теперь добрались до детей.

— Мне думается, всё это придумал Сталин для шантажа своих противников, которые не разделяют мнение вождя. Теперь во время следствия все арестованные будут оговаривать себя, лишь бы спасти своих детей от расстрела. Славу Богу, моего Леву отпустили. Страшно вспомнить те дни. Я, как сумасшедшая, бегала по кабинетам всяких начальников. Я думаю, таким путем коммунисты хотели напугать и закрыть мне рот. И всё же я буду писать то, что угодно моей душе.

— А ты как... слышала, ты совсем под запретом...

Михаил махнул рукой:

— Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— К сожалению, я приехала сюда с печальной новостью. Снова арестовали Мандельштама. Я получила письмо от его жены из Воронежа. Осипа ждет суд, говорят, ему дадут лет пять. Он слаб здоровьем, если его отправят в Сибирь, то не перенесет этого. Я прибыла в столицу в надежде найти здесь покровителя в советском правительстве.

— Увы, кто в прежние годы нас поддерживал, те лишились должностей, некоторых посадили в тюрьму. Да, есть такой заместитель прокурора — Крылов, образованный человек, университет окончил, я с ним дважды имел беседу на торжественном вечере в Большом театре. Мои пьесы ему нравятся. Может быть, к нему обратиться, хотя о нем дурные слухи ходят. И все-таки следует попробовать, вдруг поможет.

— Было бы хорошо.

На другое утро Михаил и Анна приехали на фаэтоне к массивному серому зданию с колоннами. На первом этаже приемной прокуратуры они предъявили свои документы и спросили о Крылове.

— Его еще нет, — ответил молодой человек в военной форме за столом.

И тут за спиной Булгаков услышал знакомый голос:

— Неужто это Михаил Афанасьевич!

Они обернулись и увидели высокого Крыленко, лет пятидесяти, в зеленоватом кителе и фуражке с красной звездой.

— А мы к Вам, — сказал писатель и уже хотел представить гостью.

— Неужели это Анна Ахматова? — воскликнул заместитель прокурора. — Очень рад такой встрече, идемте ко мне.

Они поднялись на второй этаж. В приемной Крылов попросил молодую секретаршу принести кофе. По тем временам это было редкостью. Когда гости сели на черный кожаный диван, а прокурор — в старинное кресло, вошла секретарша и поставила на столик чашки и дорогие конфеты в вазочке. Между образованными людьми сразу возникла теплая среда. Хозяин кабинета начал спрашивать о творческих делах Булгакова, хотя всё было известно. С улыбкой писатель махнул рукой — мол, не стоит говорить.

— Мне искренне хотелось бы помочь Вам, но увы... А вы, Анна Андреевна? Я слышал, отпустили Вашего сына. Я очень рад, это было какое-то недоразумение?

— Самое главное, мой сын — дома, всё остальное переживем. Хотя нет, мы пришли к Вам с просьбой. Нашего замечательного поэта Осипа Мандельштама опять арестовали. Говорят, его ждет Сибирь, он этого не перенесет, слаб здоровьем.

Крылов тяжело вздохнул и опустил чашку.

— Мне об это известно, и сразу скажу, помочь я не могу, так как в своем стихе он задел нашего вождя.

— За это безобразие он уже три года провел в Воронеже, — сказала Ахматова. — И в знак искупления он каждый год писал по одной поэме, посвященной товарищу Сталину.

И Ахматова протянула ему три книжки в твердом переплете и добавила:

— Может быть, там, наверху, вождь не знает об этом?

Крылов задумался и не сразу ответил:

— Вы хотите, чтобы я показал эти книжки ему?

Булгаков кивнул. Прокурор покачал головой:

— Я не могу: это опасно, — тихо произнес Крылов, — он решит, что я поддерживаю поэта, а значит, разделаю его взгляды. Поверьте, он не будет читать эти книжки, потому что ему известно, что старая интеллигенция в душе не изменит своих убеждений. Сталин вам не верит.

Булгаков удивился:

— Но ведь Вы — прокурор страны, и разве не можете повлиять на решение Воронежского суда?

Крылов слегка задумался: стоит ли этим людям доверять?

— Буду с Вами откровенен. Да, я могу. Но вопрос, на кого замахнулся Ваш друг? Вот в чем дело. А что, если кто-нибудь донесет Сталину, что я стал на защиту опального поэта?

— Но ведь он не виноват. Его арестовали на основе доноса какого-то писателя, который в его стихах нашел намек на клевету Советской власти. И на основе этого его вторично судят.

— Неужели Вы не понимаете, что у нас законы не работают, и суды могут выносить решения без всяких доказательств. Забудьте слово «закон».

— А может, вы рискнете, — заговорил Булгаков, — а может быть, Сталину не донесут, ведь речь идет о жизни человека, поэт там умрет.

— Нет, нет, это опасно — могу лишиться должности, а у меня — семья. Мне жаль Мандельштама, он талантлив, но... Я уверен, что наша беседа останется между нами.

Булгаков и Ахматова поднялись с дивана.

— Посидите еще немного, поговорим о литературе. Так хочется отвлечься от работы и поговорить о чем-нибудь красивом, возвышенном!

Оба литератора ничего не ответили, им хотелось скорее убраться из этого душного кабинета. Уже у двери Булгаков набрался смелости и спросил:

— Скажите, Вас не будет мучить совесть, что Вы послали невинного человека на смерть? И причина тому — Ваша трусость. Наверно, это один из худших пороков человека. Вы мне напоминаете прокуратора Иудеи Понтия Пилата.

Прокурор сделал удивленное лицо и спросил:

— Вы хотите сказать, что Мандельштам или Вы есть Иисус?

— Нет, мы просто свободные философы — мыслящие своей головой.

Михаил и Анна направились по полутемному коридору, а прокурор остался стоять на месте. Ему было стыдно за свою трусость. Стыдно, что не смог побороть в себе это унизительное чувство. Чтобы успокоиться, Крыленко подошел к рабочему столу, оттуда из шкафчика достал бутылку водки, налил в стакан и разом выпил, без всякой закуски.

Мандельштама не смогли спасти. Все понимали, что ниточка этого дела ведет к Сталину. В тот день вождь вызвал к себе в кабинет Ягоду — начальника ОГПУ. Лет сорока, в военной форме, он стоял напротив стола генсека, весь вытянувшись, боясь пропустить хоть одно слово хозяина Кремля.

— Как у тебя идут дела с «врагами народа», ведь до съезда, где оппозиция хочет выбрать другого генсека, остался всего год. Ты не забыл это?

— Я ничего не забыл, товарищ Сталин. Работа идет полным ходом, всех неугодных людей мы выискиваем в ходе оперативной розыскной работы. То есть, как Вы сказали, мы внедряем наших людей среди разных руководителей и узнаем их мнения: будут ли они голосовать за товарища Сталина или против. По всей стране ведется такая работа. Врагов, к сожалению, у Вас оказалось много, но не беспокойтесь, мы знаем, что с ними делать.

— Смотри, головой будешь отвечать, если меня не изберут. Ладно, можешь идти, — сказал Сталин и остановил главного чекиста у двери. — Подожди, а что с этим Мандельштамом? Этот негодяй, наверно, думает, что я забыл, как он меня оскорбил. Такое я никому не прощаю.

— Расстрелять его?

— Нет! Слишком мягкая смерть. Дайте ему лет пять лагерей, чтобы люди не говорили, что я суров и свожу счеты с поэтом. Но пусть это будет ад, из которого он вернется.

Мандельштама со всеми заключенными посадили в товарный вагон для скота и отправили на Дальний Восток. Там с другими политзаключенными поэт работал на лесоповале. С утра до ночи в снежной тайге они валили топорами и пилами лес. Через год поэт умер от истощения — у него остановилось сердце. С неделю его тело лежало в тайге на холоде, и когда таких тел набралось еще с десяток, тогда заключенные выкопали общую яму и всех закопали.

Как обычно, Булгаков работал по ночам. В тот день после обеда, писатель прилег на диван, чтобы часок вздремнуть. И тут в прихожей раздался телефонный звонок. Люси была на кухне и подняла трубку. Затем она открыла дверь в спальню и с тревожным голосом произнесла:

— Тебя к телефону, говорят из ЦК.

Удивленный писатель взял трубку. Люси стояла рядом.

В трубке он услышал:

— Михаил Афанасьевич Булгаков, сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.

— Что? Сталин? Что за шутки, кто это?

И тут же Булгаков услышал голос с явно грузинским акцентом. И в самом деле, это был он. От волнения забилось сердце, ведь от одного слова этого человека зависит судьба любого человека в стране. «Неужели он прочитал мое письмо?»

— Да, с Вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков.

— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.

— Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь... Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели?

Хотя голос был дружеский, зато вопрос звучал провокационно. Сказать правду? Но это было крайне опасно. Писатель растерялся и не сразу нашел, что ответить.

— Я очень много думал в последнее время, может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может, — ответил Булгаков, и вполне искренне: на самом деле он любил родину и не хотел ее покидать.

— Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

Этот вопрос о театре говорил о том, что вождь о нем всё знает.

— Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.

— А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с Вами.

Последняя фраза потрясла писателя: значит, Сталин расположен к нему, коль хочет познакомиться с ним поближе. А может, в его бедах не вождь виноват, а трусливые чиновники?

— Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить, — радостно ответил писатель — ведь в таком случае все театры откроют свои двери пред ним, а также книги будут издаваться.

— Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего.

Затем в трубке раздались гудки.

Довольный собой, за столом вождь положил трубку и усмехнулся. Он знал, что завтра вся Москва будет говорить об этом телефонном разговоре. И будут говорить о том, что вождь, узнав о бедственном положении любимца интеллигенции, сам позвонил ему домой и помог с работой. А это означает, что писателя травили чиновники Министерства культуры и цензура, но только не Сталин. Вождь — на стороне интеллигенции, за свободу в творчестве. И тут же Сталина осенила другая мысль, и он поднял трубку: «Любаша, соедини-ка меня с Ягодой». И вскоре он услышал голос начальника ОГПУ:

— Слушай меня, Ягода, завтра арестуй парочку цензоров, редакторов и объяви, что эти люди — «враги народа», то есть душат творческую интеллигенцию всякими запретами и умышленно создают такой образ, будто бы коммунисты — враги свободы слова и мысли.

— Всё ясно, товарищ Сталин, завтра же будет исполнено.

Затем Сталин начал расхаживать по кабинету. Он был доволен собой. Ему удалось сразу убить двух зайцев: во-первых, он опять проявил благородство и показал интеллигенции, кто истинный защитник их творчества. И второе — он дал понять этому Булгакову, что его жизнь, а также творчество — в руках вождя. И еще. Этим миром управляет не Господь, а он — Сталин. Это он довел писателя до нищеты в жизни и в творчестве, а теперь проявит благородство и даст ему слегка свободы. Пусть этот гордый Булгаков знает, что в этой стране всё подвластно ему — жизнь и творчество любого человека. Без Сталина все эти писатели, поэты — ничто.

— Завтра вся Москва будет говорить, как я спас Булгакова от таких подлых министров, как Луначарский, — и снова смешок прошелся по его тараканьим рыжеватым усам.

Такая игра доставляла тирану удовольствие. Он чувствовал себя сильным и могучим, даже перед интеллигенцией, которая с презрением глядит на его портреты в стране.

С минуту потрясенный Булгаков держал в руках трубку. «Почему он решил проявить ко мне такую милость? Наверно, сработало мое письмо, где я упомянул о сожженном романе о дьяволе, и это успокоило его».

— Неужели это был Сталин? — спросила Люси.

— Как ни странно, это был он. Сталин обещал мне работу в театре, и еще: он хочет поговорить со мной.

— О Боже, какая радость! — воскликнула Люси. — Значит, твои пьесы опять будут ставить.

Она хотела сказать, что снова будут большие гонорары, но вовремя прикусила язык, так как знала, что для Михаила главное — творчество, а деньги — на втором месте.

Они вернулись в гостиную, и Люси восторженно произнесла:

— Видишь, он не такой, он не Воланд, это зло творят чекисты. Такое событие нужно отметить, я сбегаю в магазин за вином.

— Пока не надо, завтра я схожу в театр, и тогда всё станет ясно. Пока это лишь телефонный разговор.

И всё же Булгаков в душе радовался.

На другой день Булгаков уже сидел в кабинете директора Большого театра. Лицо Лаврова сияло, и было заметно, что ему уже позвонили «сверху».

— Да, мне позвонили из Министерства, чтобы по распоряжению товарища Сталина восстановили Вас на работе. Мы хотим предложить должность помощника редактора. Я понимаю, что эта должность для вас низкая, однако сейчас ничего другого нет.

— Честно говоря, я рассчитывал на прежнюю должность.

— Я понимаю вас, но... — и директор развел руками.

— Согласен, я готов на любую работу, так как нуждаюсь в деньгах.

— Вот и хорошо! Видите, как товарищ Сталин заботится о театре, о творческих людях, таких как Вы.

Директор пожал ему руку через стол и сказал:

— Рад, что будем работать вместе.

— А мои пьесы будете ставить?

— Про это разговора не было. Если будет указание, то поставим.

Затем Михаил зашел в кабинет Станиславского. Главный режиссер был весьма рад и, указав на диван, спросив:

— Вам уже сказали о должности?

— Унизительно, но у меня нет выбора.

— Разговор между нами. Я предлагал восстановить Вас в прежней должности, но пришло указание из Министерства, что именно на это место. Очень странно, им какая разница — это всегда мы сами решали. Но главное — Вы с нами. Вам действительно звонил Сталин? Мы были удивлены.

И писатель рассказал о вчерашнем звонке.

— Вот видите, не так уж плох Сталин. Звонит людям домой, беспокоится, хотя и управляет огромной страной. И Мандельштаму помог в первый раз, хотя тот ужасный стих написал.

— Я всю ночь думал об этом человеке. С одной стороны, в стране — голод, аресты, суды, расстрелы, а с другой — нам помогает. Как это понимать? Не могу я закрыть глаза на все эти ужасы, где страдают тысячи людей, и лишь довольствоваться тем, что лично мне хорошо. Почему мы должны вымаливать у него то, что принадлежит нам по божьему велению — свободно мыслить, как человек по рождению? А может быть, вождь ведет игру с нами? Я сам теряюсь в догадках. Сталин сказал, что хотел бы со мной встретиться и поговорить. Я тоже жду этой встречи, потому что хочу до конца понять, что это за человек. Если в самом деле он порядочный человек и не злодей, то смогу убедить его, что без свободы слова немыслима настоящая литература. В душе каждого человека есть доброе начало, просто это чувство нужно пробудить в нем, каким бы он ни был человеком.

Таким путем Булгаков надеялся спасти себя, как писателя, как творческую личность, и других. Седой режиссер сразу понял его замысел и в ответ лишь улыбнулся ему.

В эту ночь за своим столом Булгаков вновь принялся за свой уничтоженный роман. Дело в том, что писатель уничтожил лишь первый экземпляр, а второй он хранил у верного друга — Петрунича. Это на случай, если чекисты вновь явятся с обыском. В новой главе он решил рассказать о том, как Воланд иногда делал людям добро. Хоть по природе он — дьявол, тем не менее, Сатана должен творить и добро, чтобы скрыть от людей свою сущность. Иначе люди отвернутся от него, и в этой стране ему будет делать нечего. В предыдущих главах Воланд наказывал плохих людей, но делал это в своих личных интересах. Так, наглого Лиходеева в одних подштанниках он «отправил» в Ялту по той причине, что Воланду приглянулась его просторная квартира. То же самое случилось и с Берлиозом, который занимал вторую часть этой квартиры. Обычно так делают коммунисты и чекисты, когда им хочется расширить свою жилплощадь. Они отправляют несчастных в Сибирь (Булгакову очень хотелось написать слово «Сибирь», но он не мог, так как цензоры сразу догадаются, и заменил словом «Сочи»), а когда те возвращаются, то чекисты сажают в тюрьму, как Лиходеева. А иных, типа Берлиоза, — просто убивают. Однако Воланд иной раз проявлял справедливость, так он наказал председателя жилищного товарищества Босого, который попался на взятке. Народу это понравилось, хотя на взятку соблазнили его люди Воланда. Второй случай — когда в «нехорошую квартиру» № 50 явился буфетчик варьете, который обманывал народ, продавая испорченную осетрину. Воланд наказал его смертельной болезнью. То есть Сталин все-таки иногда делает полезные дела для народа. И народ это ценит и терпит его.