Вдалеке над заливом уже полыхал огненный закат, когда мы с И. Ти. ехали в аэропорт. Наш план заключался в том, чтобы проводить И. Ти. в Юпитер, после чего Ханс должен был отправиться на Зефирные Холмы. Потом, тем же вечером, Ханс встретит его в аэропорту. И. Ти. попросил меня отвезти Ханса на Зефирные Холмы, поскольку у доктора Сандерсона была дурная привычка засыпать за рулем. В молодые годы он умудрился врезаться в пару автомобилей, асфальтовый каток и школьный автобус. Страховка стала ему больше не по средствам.
Мы приехали на аэродром как раз к отлету. Пилот, ас из асов по виду, уже запустил пропеллер и, поплевывая на очки, натирал их до блеска, ожидая пассажира. Увидев И. Ти., бредущего к самолету, он вылез из кабины и помог ему забраться на сиденье. Мы наблюдали из машины, как И. Ти. пытался справиться с летными очками. Перед тем как взлететь, летчик помахал пакетом с бумагами в сторону диспетчерской, где доброволец из службы гражданской авиации стоял наготове с рупором. Тот прокричал что-то в рупор, но из-за шума ревущего мотора ничего не было слышно. Тогда пилот опустил свои очки и показал два больших пальца. «Это значит, он готов», — перевел Ханс. Он изучал язык жестов и никогда не упускал случая попрактиковаться. Служащий с вышки помахал пилоту в ответ. «Это значит «все хорошо», увидимся позже», — перевел Ханс.
Одномоторный биплан стал разгоняться и наконец взлетел как раз там, где бугры и выбоины взлетной полосы уступали место ровному и плоскому клеверному полю. Летчик — видимо, действительно ас — едва не снес дуб в конце поля, ловко обломав несколько веток колесами шасси. Убедившись в том, что И. Ти. благополучно отбыл, мы отправились на Зефирные Холмы.
По дороге Ханс объяснил мне, в чем состоял смысл вечернего визита к двум ясновидящим. Я заметил, что их действия свидетельствуют о преданности коллеге и далеко выходят за рамки служебных обязанностей.
— Да уж, черт побери! — ответил Ханс, откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза.
Тут меня осенило:
— А почему бы вам просто не прочесть книгу Мармеладова? — спросил я.
— Это не так просто, Гейб, — пустился в объяснения доктор Сандерсон, вытаскивая «Марс» из кармана рубашки. Глаза он не открыл. — Это наука, понимаешь? В науке иногда нужно сразу постичь суть. В некоторых случаях наука не может ждать вечно. Понимаешь? Вот тогда щепки начинают лететь. Вот тогда ты входишь в лабораторию и находишь свою двухголовую собаку или своего Франкенштейна. В некоторых случаях ты должен быть на острие науки. Понимаешь, что я имею в виду?
Должен признать, что пока мы мчались тогда по шоссе, я не совсем понял, что он имел в виду, но с тех пор я много размышлял над его словами и сейчас понимаю, что не имею понятия о том, что он хотел сказать.
Я спросил его, правда ли, что ученые, как говорят, должны писать книжку за книжкой как ненормальные, если только хотят выжить в академических кругах. Доктор Сандерсон ответил, жуя свой «Марс» и по-прежнему не открывая глаз:
— Да, Гейб, это правда. Publish or perish. Это один из способов убрать инакомыслящих. Если ты не нравишься — тебе просто говорят, что ты мало публикуешься.
— И что, у всех, кто работает в колледже, много книжек?
— У Тфуттинутти выходит большая книга о жизни и творчестве нескольких итальянцев, которые писали о жизни и творчестве дюжины писателей-немчиков. У фрау Фрейлин есть зубодробительный труд о коллекции безделушек какого-то австрийского автора. Не помню, как его зовут.
— И чем же эта книга так примечательна?
— А тем, что весь тираж надо закопать трактором «Джон Дир». — Он смял в руке фантик от шоколадки и бросил его на заднее сиденье.
— А «Белорусом» нельзя?
— Нет, это не по-американски, Гейб. Только «Джон Дир». Поверь мне, я давно это пережевываю. ...Потом еще Пристойле. Он написал труд о причастиях прошедшего времени активного залога в португальском языке пятнадцатого века. Теперь выходит второй том: «Причастия прошедшего времени пассивного залога в португальском языке пятнадцатого века». Икота только что выпустил рецензию на польскую поваренную книгу. Поэтому он называет себя иконоборцем, новым Архимедом. Он придерживается теории, что образование должно быть прикладным, практическим. Иначе нет смысла вкладывать деньги налогоплательщиков в просвещение.
— А что Hörnerträger?
— Hörnerträger? Он редактор журнала Über alles. Это делает этого немца королем и канцлером сосисок, Гейб. Он их делает, он их и ест. Если ты ему не нравишься — будь уверен, что твоя работа будет отклонена. И потому все наши колбасники лижут ему задницу.
— Но можно же опубликоваться в другом журнале?
— Нет, если хочешь есть сосиски.
— А как же наука? Я имею в виду, если кто-то сделал открытие...
— Усовершенствуй мышеловку — и тропа к твоей двери не зарастет. Так происходит в химии или в других прикладных науках, где результаты открытия говорят сами за себя. А литературная критика? Кто ее читает? В лучшем случае несколько аспирантов. Это никого не волнует. Hörnerträger может все.
— Но ведь есть другие журналы, где можно печататься?
— Есть, Гейб, но там сидят другие Hörnerträger'ы, и все они друг друга знают, понимаешь? Это как английский клуб или братство. И все они цепляются за деньги — гранты, повышение зарплаты, раскрутка. И держатся друг за дружку. Дают положительные рецензии, блестящие рекомендательные письма, положительные отзывы на заявки на получение грантов. Делиться с другими не так уж и хочется. Они примут человека со стороны, но только если он может помочь им получить что-то. Люди со стороны обычно отнюдь не сильные мира сего. И потому нет никаких резонов пускать их в свое братство. Возможно, это достойно и щедро, но не разумно, потому что это означает, что придется поделиться. Понимаешь, о чем я говорю?
— А вы читаете работы друг друга?
— Нет. Сейчас век узкой специализации. Не можем же мы читать все.
— А как же вы судите о работах?
— Обычно все и так достаточно очевидно, Гейб, если только ты держишь нос по ветру, понимаешь? Слушаешь, что люди говорят.
Доктор Сандерсон зевнул.
Тут меня разобрало любопытство.
— А вы, доктор Сандерсон, вы что-нибудь публиковали?
Увы, усталость победила, наконец, доктора Сандерсона, и он уснул. Я продолжал обдумывать историю с Мармеладовым в то время, как мы ехали в тишине. Наступила ночь, и зарницы бесшумно вспыхивали вдали над заливом.
Въехав в Зефирные Холмы, мы без труда нашли дом Нелли Бельмо. Громадных размеров рекламный щит с хрустальным шаром привел нас от шоссе прямо к дому гадалки. Мы втиснулись позади ее электромобиля, который был припаркован у входа и подключен к розетке в стене дома.
Нелли была чуть больше метрика ростом, чуть горбатая. Ее приемная, маленькая и темная, освещалась единственной электрической свечой, которая мерцала на столе рядом с электрическим хрустальным шаром. Нелли усадила нас за стол, принесла китайское печенье с предсказаниями судьбы и чай. Большая кошка скептически смотрела на нас со своего места на видеомагнитофоне. Дела продвигались медленно, клиентов было немного, поэтому Нелли, как показалось, обрадовалась нашей компании.
— Ну, что же вы хотите узнать о своем будущем, ребята?
— Вообще-то, мисс Бельмо, мы хотели бы узнать о прошлом, — ответил доктор Сандерсон.
— Ну что ж, если это было не так давно, возможно, я смогу припомнить, — согласилась Нелли.
— Это было сто пятьдесят лет назад, мисс Бельмо.
— О, это больше, чем я могу припомнить!
— Но вы ведь ясновидящая, не так ли? Вы же можете видеть параллельные миры?
— Вообще-то, я гадалка. То есть я предсказываю будущее. А вы хотите, чтобы я гадала о вашем прошлом?
— Не о моем, мисс Бельмо. Мы хотим, чтобы вы сказали, правда ли то, что написано в одной книге. Книгу эту написал человек по фамилии Мармеладов, он из Скотопригоньевска. Она о человеке по фамилии Достоевский, который жил больше ста лет назад. Мы просто хотим знать, правда ли то, что там написано.
Нелли смотрела на нас подозрительно. Муха летала под потолком.
— Этот парень, Дасти, — он был ковбой?
— Нет, мисс Бельмо, он был известный писатель. Вы читали «Преступление и наказание» — роман о студенте, который топором убил старуху-процентщицу и ее сестру?
— Ребята, у вас что, неприятности с законом? — с легкой тревогой спросила старушка.
Доктор Сандерсон начал терять терпение.
— Пока еще нет, — ответил он. — Но мы очень расстроимся, если не получим информацию, которая нам нужна.
Я разломил свое печенье, чтобы снять напряжение, царящее в комнате. Доктор Сандерсон разломил свое, и напряжение потихоньку рассеялось.
— Послушайте, мисс Бельмо, — продолжал убеждать упрямую старушку доктор Сандерсон. — Если уж вы можете разговаривать с этим парнем (он указал на портрет Элвиса Пресли, сладко глядящий со стены), тогда и с Достоевским вы можете поговорить. Верно?
— Вы можете заплатить наличными, доктор Сандерсон?
Доктор Сандерсон посмотрел на меня.
— Ммм... Я заплачу, — вмешался я, припомнив, что доктор Сандерсон так же неохотно расстается с наличными, как дитя с конфеткой. — Конечно, я заплачу наличными. — Я полез за бумажником. — Сколько это будет стоить?
— Это зависит от того, смогу ли я найти его и даст ли он нам информацию, которая нам нужна. Это будет стоить 49.95 — это только за связь. Затем, если мы получим то, что хотели, это будет стоить еще 49.95.
Это было дороговато для меня, но И. Ти. пообещал, что возместит мне все расходы, включая бензин и пиво. Доктор Сандерсон хотел было торговаться, но я остановил его и согласился на ее условия.
— Итак, — продолжала Нелли, — вы хотите знать, истинно ли то, что написано в книге об этом Дасти?
— Достоевском, — поправил ее доктор Сандерсон.
— Дасти Ифском. А написал ее мистер Мармелад?
— Мармеладов. Он преподает русский в Волшебном Королевстве.
— А как я узнаю этого Дасти Ифского, когда увижу? — спросила Нелли.
— Ну, ответил доктор Сандерсон, — у него высокий лоб и длинная борода. Серьезный взгляд.
— Впалые щеки, — добавил я.
— Точно. Одет он в темный костюм — такой, знаете, как носили сто лет назад. Он по-настоящему серьезный. Не такой малый, которого футбол позовешь смотреть.
Нелли налила нам еще чаю и отхлебнула из своей чашки.
— Никто никогда не спрашивал меня о таком человеке, сколько я тут работаю. Вы уверены, что о нем вообще кто-то слышал? В «Ридерз дайджест» его издавали?
Доктор Сандерсон пожал плечами. Молния вспыхнула где-то вдали, и раздался гром. Все стихло. Потом вдруг не то летучая мышь, не то птица стукнула по стеклу крылом, отчего доктор Сандерсон подпрыгнул на месте. Нелли опять отхлебнула чаю, и мы услышали поскрипывание с верхнего этажа, как будто там медленно расхаживал кто-то грузный. Мы оба сидели неподвижно, уставившись в потолок.
— О, не обращайте внимания, это насос. Он все время так шумит. Мы уже привыкли.
Мы оба ожидали, что Нелли наконец уже обратится к медной кнопке, включающей хрустальный шар, и попытается найти там ответ на наш вопрос с помощью сверхчеловеческих экстрасенсорных способностей. Но ничего подобного она делать не собиралась.
— На Хэллоуин у меня обычно действует специальное предложение: два сеанса по цене одного. И всегда десятипроцентная скидка для пожилых.
Мы пили свой чай и ждали, когда же Нелли начнет. Но тут в соседней комнате зазвонил телефон. Нелли вышла, а мы обменялись удивленными взглядами. Пока Нелли болтала по телефону, мы решили изучить предсказания из наших печений. Мое гласило: «Уходя, ты будешь беднее, чем пришел». Предсказание доктора Сандерсона было проще: «Сукин сын!». Мы тихонько рассмеялись. Нелли, вероятно, не подозревала, что в ее рисовом печенье встречаются подобные предсказания.
Тут из темной комнаты появилась Нелли и присоединилась к нам.
— Это был он, — сообщила она.
— ??
— ??
— Это был мистер Дасти Ифский.
— По телефону? — скептически поинтересовался доктор Сандерсон.
— Ну да, по телефону. Иногда они звонят, иногда присылают телеграммы, иногда по телевизору появляются.
Мы ошарашенно смотрели на нее.
— Ребятки, на дворе двадцатый век! Иногда они присылают свои послания экспресс-почтой. Иногда звонят. Надоедает, когда на таких-то расстояниях звонят за мой счет!
— Ну, так что же он сказал, мисс Бельмо? — спросил доктор Сандерсон, возбужденный близостью разгадки мучительного вопроса.
— Ну, сначала он сказал «здравствуйте», «как вы поживаете». Я сказала, что поживаю отлично, только вот артрит разыгрался.
Она налила нам еще чаю. Мы выпили его одним глотком одновременно.
— Ну, потом что он сказал? — настаивал доктор Сандерсон.
— Он спросил, вернул ли мистер Липпевексель мне двенадцать долларов и пятьдесят центов, которые он мне был должен.
— Кто такой мистер Липпевексель? — спросил я.
— Это мой сосед. Я сказала, что нет, не вернул. Он сказал: «Все они такие, эти немцы». Я сказала: «Да, боюсь, что так».
— А потом что он сказал, мисс Бельмо?
— Потом он сказал «до свидания» и повесил трубку.
Мы молчали.
— А он ничего не сказал о книге Мармеладова? — с недоверием спросил доктор Сандерсон.
— А, ну да, конечно сказал!
— Ну?
— Не могу как следует припомнить... Минуточку... Нет.
— Мисс Бельмо, это вопрос жизни и смерти!
— Ах да! Он сказал, что это вопрос жизни и смерти. Он сказал, что половина книги верна, а половина — нет.
— Какая половина, мисс Бельмо? Какая половина?
— Ну, там главы верны через одну. Одна верна, а другая нет.
— Великолепно! — воскликнул доктор Сандерсон и в порыве эйфории потряс мне руку.
— Мисс Бельмо, а он не сказал, какие главы верны — четные или нечетные? — влез я в разговор.
— Минуточку... — Нелли начала загибать пальцы, пытаясь припомнить. — Нет, не могу.
— Мисс Бельмо! — настаивал доктор Сандерсон.
— Ну да! Первая, третья, пятая и седьмая верны. Да. Первая, третья, пятая и седьмая. Это должны быть первая, третья, пятая и седьмая, поскольку я определенно помню, как он говорил про третью, седьмую и первую, кажется.
Доктор Сандерсон громко чмокнул Нелли в ее нарумяненную щеку. Я выложил на стол три полсотни, и секунду спустя мостовая уже горела у нас под колесами, когда мы мчались к шоссе. Еще двадцать минут спустя мы вышли из пиццерии с большой пиццей и пивом в дорогу и помчались по шоссе обратно в Скотопригоньевск. Над нами в летнем небе тянулись гряды облаков, и зарницы исполняли свои танцы дервишей.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |