Я поехал к Мармеладову в надежде найти его и рассказать обо всем, что случилось в эту полную событий ночь. К несчастью, на его конце Северного Болота дорогу совсем размыло, и я пробирался к его дому пешком по колено в воде около трех миль. У его дома я был около половины пятого утра. Во время грозы болото поднялось и сомкнулось вокруг старого деревянного домика, который снимал Мармеладов. Построенный без фундамента, дом, казалось, поднялся над водами наводнения, как хижина на сваях в глуби тропических лесов Амазонки. Старый ржавый «меркури», относительно безопасно припаркованный ближе к шоссе, выглядел как никогда сияющим в отблесках молний. Я ожидал, что Мармеладов, скорее всего, спит, но я должен был его видеть. Было слишком много вопросов, которые требовали немедленных ответов. Кто на моем месте не захотел бы знать?
Спускаясь с шоссе и пробираясь к дому, я увидел желтый свет, который отбрасывала масляная лампа. Через дверь я разглядел, что Мармеладов спит на веранде на старой кушетке. В ответ на мой стук он только храпел и что-то бормотал во сне. Как только я вошел, с моих ботинок и штанов на деревянный пол ручьями полилась болотная жижа.
Я попытался разбудить Мармеладова, но он был пьян и сопротивлялся моим попыткам поведать ему последние новости. Я схватил его за воротник рубашки и хорошенько начал трясти, пока он не приоткрыл глаза.
— Юрий Ильич, вы меня слышите? Вы уже знаете? Юрий Ильич!
Он открыл рот, но не последовало ни звука.
— Вы слышали о Башне? Она сгорела, а потом утонула.
— Утонула? — бессвязно пробормотал Юрий Ильич.
— Да! На самом деле! Она погрузилась под землю и исчезла. Ее больше нет!
— Больше нет?
— Ну да. Больше нет. Все по телевизору показывали. Если, конечно, у вас был свет. Половина города сидит в темноте. И пожары повсюду. Все началось во время телемарафона.
Поскольку Мармеладов продолжал смотреть на меня непонимающе, я счел нужным пояснить:
— Церемония награждения.
— Ее больше нет.
— Ну да. Целая чертова Башня просто взяла и провалилась к чертям в преисподнюю.
— И что... есть жертвы? — спросил он.
— Ну, я точно не знаю... то есть, конечно же, жертвы есть, нотам уже все оцепили. Я был с Воландом и Коровьевым. Это они устроили так, чтобы Башня утонула. Своими пультами дистанционного управления. Я в этом убежден. Я видел, как это случилось. Я был с ними в замке Колдбурна. Они показали Hörnerträger'у, что значит быть на острие науки, и выпустили изрядно крови. — Я поднялся со стула и налил себе стакан джина. У меня кружилась голова. Я чувствовал, что заболеваю. Я добавил немного спрайта в свой джин и попытался припомнить вопросы, которые хотел задать Мармеладову.
— Юрий Ильич!... Юрий Ильич, — тянул я его за рукав. — Юрий Ильич, это правда, что... — Я потряс его за плечи. Он слегка приоткрыл глаза как раз в ту минуту, когда широкая молния полыхнула в далеких темных небесах. — Юрий Ильич, вы действительно считаете, что сделали величайшее открытие в истории достоеведения?
Он попытался поднять руку, чтобы указать на меня, но смог только нечленораздельно произнести:
— Ты меня... уважаешь? — затем он рухнул обратно на кушетку. От него пахло спиртным, табаком и чесноком.
Я попытался заставить его отвечать мне:
— Юрий Ильич, вы думаете, вы лучше их всех?... А?... Вы лучше всех? Вы туз?... Думаете, открыли Америку? Думаете, что Америку открыли?
Все было без толку. Юрий Ильич был пьян в стельку. Я решил подождать до утра, чтобы получить ответы на свои вопросы. У меня голова шла кругом от водоворота сегодняшних событий, но, по крайней мере, джин слегка снял лихорадку. Я стянул с себя мокрую одежду и плюхнулся на диван в гостиной. Засыпая, я слышал храп Мармеладова и отдаленное ворчание грома.
Позднее — должно быть, перед самым рассветом, потому что небеса уже слегка посерели, — я проснулся от звука голосов. Все, что слышал и видел, я воспринимал через искривленную призму лихорадки — я даже признаю, что все это мог быть только сон. Глумливое лицо Коровьева возникло перед моими глазами. Он насмешливо мне подмигнул и сказал:
— Надеюсь, происходящее не пошатнет вашу веру в свободную волю, Гейб. Такого рода прямое вмешательство в людские дела не каждый день случается, знаете ли... Это как погода: сегодня здесь — завтра там. И потом: мы же всегда предоставляем выбор: свобода или хлеб. Хлеб всегда легче выбрать. Вы тут приглядывайте, — продолжал Коровьев. — Объективный хроникер поможет жителям Скотопригоньевска разобраться, что случилось.
Коровьев подмигнул и исчез. Закрывая глаза, я слышал, как захлопнулась скрипучая входная дверь. Я подумал, что сплю и видел Коровьева в нелепом сне. Но затем я услышал шум моторов и вскочил с дивана, чтобы проверить, не во сне ли. Четыре машины тронулись вверх по шоссе: два «Форда Мустанга», джип «Бронко» и старый ржавый «меркури» Мармеладова. В слабом утреннем свете я не мог разглядеть подробностей. Все, что я видел, — это огромного черного кота, который сидел в «Бронко», высунув наружу кончик хвоста. Он вложил пальцы в рот и так оглушительно свистнул, что оконное стекло передо мной треснуло и большая ветка дуба рухнула на дорогу, как только проехали машины.
Я проверил веранду и спальню — Мармеладова нигде не было. На столе рядом с масляной лампой лежали его бумаги. Они были, надо признать, в большом беспорядке. Часть из них, очевидно, относилась к рукописи «Тайного кода Достоевского», часть примешалась из других рукописей. Вино, табачные крошки и жир от блинов прочно сцементировали их. Я прошелся по археологическим слоям и нашел перевод, который недавно появился в разделе «Любимые рецепты» в «Вестнике Скотопригоньевска», где экономный редактор дал его в строку, как прозу, чтобы сберечь место. (Вообще-то, в «Вестнике» нет специальной полосы для поэзии, но редактор всегда рад поместить местное творчество, что, впрочем, случается нечасто.)
Это было то самое «эротическое» стихотворение, о котором столь негодующе сообщила Хельвина:
Half the moon's unfathomed secrets glowed on her brow then, it seemed, as it nodded earthward between starry ringlets of Spanish moss and forgotten dreams. Inquisitive spirits hovered above the singing hacienda and winged their way through the window, incognito, under cover (pious crickets, praying manti, ladybugs and cicadas), to wonder how eyes so dark caress the heart with light all-seeing, warm and everlasting. Stopping time temporarily, she lengthened the night by one small eternity and poured out for me a momentary salvation, a bittersweet communion, sensuous and neverlasting. The warm earth sang and stars swarmed overhead, and round and round night's beehive spun — womb of sweeter, warmer days to come. I marvelled at the curve and firmness of lips which brought the Conquistadors to their knees. Nothing said of that inner sanctum where Madonnas with child peer chastely from walls of mother-of-pearl. I hurried home to peruse The Conquest of Mexico and The Conquest of Peru, and vowed to pray on Resurrection Day — to light three small candles at the chapel and whisper sweet hosannas to each slope and twist and turn of the Sierra Madre. I'll weave these songs into my humble psalter, but, God, I long to touch the little altar, to forget all sin and shame and burn in tortuous tongues of flame.
Я искал в этих стихах скрытых непристойностей, которые разглядела лучшая половина заведующего отделением, но с моими скудными способностями к интерпретации литературных произведений это задание оказалось мне не по силам. Но я, конечно, не литературный критик.
Я продолжал листать бумаги Юрия Ильича. И те, что были на столе, и те, что лежали в трех ящиках под столом. Все бумаги были в большом беспорядке. Листы перемешались по мере того, как Юрий Ильич перескакивал от одной работы к другой. Проза переходила в поэзию, и поэзия обращалась в прозу. На самом деле Юрий Ильич разделил рукописи, используя в качестве закладок отказы от примерно двадцати издательств. Каждое письмо содержало стандартную формулировку: «Предлагаемая вами рукопись не вписывается в текущие планы нашего издательства». Привести бумаги в порядок займет, пожалуй, никак не меньше месяца. Больше всего меня поразило то, что Мармеладов писал все в стол, не считая единственного опыта с его переводом для «Вестника Скотопригоньевска». Позднее я принес все бумаги к И. Ти., и он, просмотрев их, пояснил, что большую часть составляли художественные произведения: рассказы, стихи, пьесы. Все это до сих пор хранится у И. Ти. в гараже.
Небо было облачным, но необычайно тихим после вчерашней кошмарной грозы. Уровень воды упал, но позади дома в грязи все еще неподвижно лежал какой-то аллигатор. Козодой привычно распевал в ветвях деревьев. В сторону Скотопригоньевска, где после вчерашней катастрофы начиналась уборка, двигался вертолет. Я собирался вернуться в город, чтобы посмотреть при дневном свете разрушения, но, вернувшись в постель, понял, что у меня не хватит сил.
Весь день и следующую ночь я провалялся в лихорадке, погрузившись в бред, где мне виделись деканы, заведующие отделениями и другие бюрократы, которые обшаривали дно темного болота в поисках угрей, черепах и водяных змей. Здесь были Салли, Тфуттинути, Пристойле, Хельвина — вся наша шайка, — все в шапочках и мантиях, ведя занятия в тростниках. Они были реальнее самой жизни; каждый цеплялся за дно болота перепончатыми руками и ногами.
В моменты относительной ясности сознания я припоминал свои школьные годы — классику, которую мы читали, и то, что делало эти произведения классикой: высоконравственные рассуждения о добродетелях — честности, мужестве, настойчивости, человеческом достоинстве, уважении к оригинальности, к творчеству, правам человека, — и столкнулся с мыслью, что эти менторы американской молодежи, эти коллеги Юрия Ильича... они, наверное, тоже преподносят эти идеалы своим студентам — на словах... Но потом, прежде чем эти смутные мысли выстраивались в стройную линию рассуждений, меня озарила еще одна любопытная мысль: даже если Мармеладов был бы единственным человеком в мире, который верит, что его открытие является величайшим в истории достоеведения, — значит, тогда был бы хоть один человек, который верил бы в свое достижение. Один — больше, чем никто. Иногда, думал я, это неизмеримо больше. Но это просто одна из тех абсурдных мыслей, которые так характерны для бреда. Я засыпал, и во сне видел конкистадора.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |