Небольшой сук еще в самом начале урагана проломил крышу в доме доктора Сандерсона, отчего тот пропустил большую часть марафона, расставляя по полу мансарды тазы и ведра, чтобы собирать потоки дождевой воды. Но он видел вынужденное исчезновение Hörnerträger'а в камере и разрушение Башни. Он смотрел и не верил глазам своим: каждая вспышка молнии, казалось, добавляла новое звено к цепи ассоциаций, которые вызывали события, передаваемые с экрана: Hörnerträger — вспышка, раскат, гром! — Достоевский — тарарах, бах, бум! — Мармеладов — свет, раскат, громыхание! — тонущая Башня — вспышка, буме! — И. Ти. Да, И. Ти. предупреждал их! Теперь весь Скотопригоньевск в опасности, как он и предсказывал! Но что же делать? Куда бежать? И. Ти. — вот кто должен знать!
Доктор Сандерсон потянулся, чтобы выключить телевизор, но внезапно огромная кошачья лапа вылезла из экрана и пригвоздила его руку к кнопке. Полыхнула молния, экран перегорел, кот, хрипло мяукнув, затянул лапу обратно в телевизор. Доктор Сандерсон облизнул кровоточащую руку и выбежал под тропический ливень. Он попытался с разбега запрыгнуть на велосипед, но промахнулся и упал в грязь, поднялся, попробовал еще раз, уже не так прытко, и покатил в сторону дома И. Ти. Дорога шла как раз мимо дома Hörnerträger'а. Тут необходимость вынудила доктора Сандерсона действовать более решительно, чем он бы осмелился в другое время. Он бросил велосипед у высокого крыльца, поднялся по ступенькам и позвонил в звонок, не предупредив заранее о своем визите! Ответа не последовало. Он позвонил снова. Снова нет ответа. Конечно! Hörnerträger'а наверняка увезли в больницу с порезанной рукой! Но вероятно, еще не поздно предупредить Хельвину! Он потрогал ручку двери. Дверь была не заперта. Сандерсон забежал внутрь и закричал: «Хельвина!» Его голос эхом разнесся под высокими сводчатыми потолками, но ответа не последовало. Большое блюдо красных слив отсвечивало на столе в столовой. Оленья голова над камином, казалось, с подозрением смотрела на ночного посетителя. Флейта Hörnerträger'а, немая и одинокая, лежала на каминной полке.
Тут я должен добавить, что Hörnerträger очень гордился своим умением играть на флейте. Дважды в семестр Хельвина устраивала праздничные посиделки в своем роскошном доме, на которых Hörnerträger неизменно скромно сидел у мерцающего камина и исполнял несколько классических пьес для своих коллег. Они благоговейно слушали, а после устраивали джем-сейшн. Пристойле становился рядом с Hörnerträger'ом и лупил в бубен, Хенрик Икота выделывал кренделя по комнате, пощелкивая испанскими кастаньетами. И. Ти. колотил в тамтам, украшенный ярко раскрашенными перьями и бычьими головами. Фрау Фрейлин завешивала свет и скользила среди гобеленов, пытаясь воспроизвести движения Айседоры Дункан, которая пыталась воспроизводить движения танцующих менад. Хельвина подавала вино и играла вместе с Салли на сковородках разных размеров. Полосатая кошка смотрела на них широко раскрытыми глазами с оттоманки, а потом уходила в тень за пальмой в горшке. С наступлением вечера ученые беседы становились все более специальными. Разговор с повышения зарплаты переходил на численность студентов, деньги на путешествия и способы уменьшения нагрузки. Когда речь заходила о «связях» (то есть о том, кто ближе стоит к различным комитетам по распределению грантов и как можно воздействовать на этих суровых мужей), Hörnerträger чувствовал, что и к нему все это тоже как-то относится, а потому становился более сосредоточенным на беглой игре на клавишах флейты. В конце концов, наука, как и алхимия, имеет свои сурово охраняемые секреты. С чего вдруг кто-то должен делиться с непосвященными тайнами вселенной, добытыми годами упорного труда в лаборатории? Позднее веселье переносилось на задний двор (в Hinterland, как любовно называл это место Хельмут) для игры в крокет, поджаренных ребрышек и дальнейших музыкальных интерлюдий под древними дубами. Уилл Салли должен был поддерживать огонь, пока Хельвина в черно-оранжевом купальнике приглашала всех нырнуть в джакузи. Hörnerträger поджигал спирали от комаров, и все потягивали вино у джакузи, пока Хельвина демонстрировала чудеса дрессировки полутораметрового питона-боа, который нежно обвивался вокруг ее тела.
Теперь доктор Сандерсон бегал из комнаты в комнату в поисках лучшей половины Hörnerträger'а, но нигде не мог ее найти. Он решил больше не искать и направился к выходу из роскошного дома, но неожиданно услышал смех, доносившийся с заднего двора. Джакузи! Она была в джакузи! Доктор Сандерсон помчался на задний двор, где под навесом на полу из красного дерева стояла джакузи, с криками: «Хельвина, Хельвина! Это наказание за Мармеладова! Башня исчезла! Она утонула! Провалилась к черту!»
Хельвина слегка вскрикнула. Только тогда доктор Сандерсон заметил, что лучшая половина заведующего не одна в джакузи. Она сидела на коленях своего лучшего студента, Баки Слая, для которого она написала отличное рекомендательное письмо для приема в аспирантуру. Оба они были в нарядах Адама и Евы, но Баки стыдливо прикрыл крошечные груди лучшей половины Hörnerträger'а своими большими мозолистыми руками. Из магнитофона тихонько доносилась скрипичная соната.
— Может быть, И. Ти. знает, что делать, — продолжал доктор Сандерсон, запыхавшись. — Хельмут уже сегодня на себе почувствовал, что такое острие науки. Его увезли в больницу, я полагаю. Это из-за Достоевского. Может быть, если вы найдете Воланда и извинитесь перед ним за Юрия Ильича... Может быть, тогда все закончится... и Скотопригоньевск будет спасен...
Тут остолбенение Хельвины прошло, и она сказала, скрежеща зубами:
— Ах ты, сукин сын! Подумать только — ворваться в чужой дом! Убирайся к черту отсюда!
Она швырнула бутылку с маслом для тела в доктора Сандерсона, и та разбилась у его ног. Он убежал, поскальзываясь на деревянном полу, а вслед ему гремели проклятия:
— Мерзавец! Никакого уважения к другим людям! Я уж прослежу, чтобы этот маленький извращенец в жизни не получил повышения!..
На улице доктор Сандерсон забрался на велосипед и снова отправился сквозь сумасшедший дождь к дому И. Ти. Дверь была открыта, поэтому он сразу побежал в спальню И. Ти., где нашел своего коллегу свернувшимся под одеялом в позе эмбриона.
— И. Ти., просыпайтесь, — твердил он, теребя пижаму. — И. Ти., началось! Башня исчезла! И. Ти., просыпайтесь!
И. Ти. брыкался, вцепившись в свою пижаму, пинаясь и извиваясь, как будто от боли.
— И. Ти., просыпайтесь!
И. Ти. проснулся и сощурился, с ужасом глядя на доктора Сандерсона. Он натянул одеяло на голову и выглядывал из-под него, как трусливый солдат выглядывает из своего бункера в раскаленное небо пустыни. При свете отдаленных молний И. Ти. разглядел, что его коллега совершенно промок.
— И. Ти., вы были правы. Они не оставят камня на камне от города. Башня просто провалилась к чертям — сгорела и утонула в трясине. Hörnerträger получил все, что причитается за Мармеладова. Они грубо обошлись с Hörnerträger'ом. Не так грубо, как с Хамелеоновым, но показали ему, что такое острие науки, так сказать, — его левая рука изрядно порезана. Молнии приносят много ущерба. Этому, возможно, не будет конца, И. Ти...
Глаза И. Ти. теперь были широко открыты. Он съежился, когда молния полыхнула над домом и раздался громкий раскат грома.
— ...Возможно, нам следует бежать из города?.. — предположил доктор Сандерсон.
— Поздно, — ответил И. Ти. хриплым, как у гнома, голосом. — Достоевский, Мармеладов... Бегством не спастись...
— Я пытался заставить Хельвину пойти к Воланду и извиниться, но она, кажется, не беспокоится о том, что происходит. И. Ти., может, нам следует пойти к Воланду и извиниться?
Тут над крышей раздался такой раскат грома, что почтенные доктора пригнули головы.
— Ханс, вам доводилось читать в Библии такие слова: «И всех собрали, чтобы судить живых и мертвых. И двое живых шагнули вперед перед Илией и архангелом Михаилом и сказали: «Мы просим прощения, Ваше Величество, за то, что сделали». И Илия и архангел Михаил погладили этих двоих по голове и сказали им: «Можете отправляться в рай. Придерживайтесь правой стороны, проходя через ворота, и не грешите больше». И двое извинившихся прошли сквозь ворота в рай и поселились в доме Господа во веки веков». Помните вы такие слова, Ханс?
— Нет...
— Потому что их нет в Библии.
— Послушайте, а за что нам, собственно, извиняться? Мы поддерживали Мармеладова. Это вот Хельвина и Хельга пытались смешать его с грязью.
— А Достоевский?
— ??
— А что Достоевский, Ханс? Разве мы поддерживали его?
— Послушайте, И. Ти., я не по русскому специалист...
— Но вы же с одного отделения с Юрием Ильичом.
— Да, но моя ответственность где-то заканчивается.
— А где же она начинается и продолжается?
— Ну, начать с того, что я не читаю по-русски...
— Ну язык-то вы не проглотили? Можно же спрашивать.
— Да кто вы такой, чтобы судить? Вы-то по-русски читаете, но... вы прочитали книгу Мармеладова?
— ...В том-то и дело.
Их глаза встретились в то время, как доктор Сандерсон обдумывал слова И. Ти. в молчании. Где-то в отдалении раздался гром, последовали яркая вспышка молнии и страшный грохот за окном И. Ти. Старый дуб свалился на землю, оцарапал стену снаружи и выбил окно. Доктор Сандерсон в испуге вскочил на кровать. После некоторого колебания он спросил:
— Что, по-вашему, мы должны делать?
— Нам остается только одно, — спокойно ответил И. Ти. — Сидеть тише воды, ниже травы.
Над их головами снова прогремел гром.
— Вы позволите?.. — робко спросил доктор Сандерсон.
И. Ти. приподнял одеяло, и доктор Сандерсон, с которого все еще лилась вода, забрался в убежище И. Ти. И. Ти. потянулся за ночником и тремя книжками, которые лежали на полу возле кровати. Снаружи продолжала бушевать гроза, а одеяло И. Ти, поддерживаемое двумя задами, начало мерцать неестественным голубым светом.
Была половина второго ночи. В городе полыхали пожары. Большая часть Скотопригоньевска осталась без электричества. Известили губернатора Беллингема, и из чрезвычайных происшествий события были официально переведены в разряд катастрофы. Одно крыло корпуса Гримма получило сильные повреждения от пожара, но лингвистическая лаборатория и редкая коллекция вавилонских черепков остались нетронутыми. После катастрофы уцелели немногие аллигаторы, в основном те, что подоспели после того, как земля уже раскрылась и поглотила свои жертвы. Более мелких особей отловили и отвезли на дальние болота, а тех, что побольше и вполне отвечали за свои действия, казнили напоказ.
Башня исчезла бесследно. Земля поглотила самое высокое здание в Скотопригоньевске вместе с огромным бассейном грязи, который образовался вокруг него. Все, что осталось, — огромная яма семьдесят метров в диаметре и неопределенной глубины. Дым и пар поднимались из темной глубины до трех часов утра. К рассвету яма достаточно просохла для того, чтобы спуститься по ее крутым краям. Данте Талахаси, наш уважаемый геолог из Тироля, прибыл на место в шипованных ботинках, опустился в яму и исследовал ее со всех возможных сторон. Он сказал репортерам, что в жизни не видел ничего подобного, хотя заметил некоторые черты сходства с кратером Везувия.
Я покинул Воланда и компанию около полуночи, вскоре после того, как Башня исчезла. Я хотел увидеть место происшествия своими глазами. Я расстался с Воландом неохотно, потому что замок Колдбурна стал к этому моменту самым центром событий. Воланд продолжал орудовать пультом, а Азазелло и месье Коровьев колошматили одну испуганную физиономию за другой — Коровьев вытаскивал жертвы из телевизора с помощью длинных, словно резиновых рук.
Когда я приехал к колледжу, место происшествия уже было оцеплено. Добровольцы из Пи Гамма Гамма в миккимаусовских желтых дождевиках уже помогали полиции удерживать студентов подальше от запретной зоны. Все хотели посмотреть таинственный кратер. Прибыл архитектор Башни и истово клялся репортерам, что фундамент разработан так, чтобы выдержать хоть две Башни. Директора были явно смущены исчезновением своих офисов, этакого нервного центра всего заведения. Репортеры начали задавать скользкие вопросы о том, как могло случиться, что Башня потонула как раз во время телемарафона. Мог ли стать причиной происшествия заложенный недовольным студентом или преподавателем динамит? Арест профессора Пуха всколыхнул много вопросов. Какое отношение ко всему происходившему имеет Достоевский, которого, кажется, уже и в помине нет? Следуя приказу проректора, администрация не давала комментариев.
На улицах и в закусочных ходило множество самых разных предположений. В большинстве своем они сосредоточивались вокруг фигуры Слика — бродяги, которого видели выливающим какую-то жидкость в основание Башни. Старый Бык Хендрикс, которого можно встретить в баре «У Чарли» в любой день недели, первым предположил, что Слика нанял какой-нибудь недовольный профессор, чтобы поджечь бензином заложенную бомбу. Профессор этот — скорее всего, Пух, проигравший в телемарафоне.
У теории Быка Хендрикса было много сторонников, но она оставляла некоторые вопросы без ответа. Как, например, профессор Пух мог заранее знать, что проиграет? И кто мог так быстро закопать под Башню такое количество динамита? Некоторые полагали, что телемарафон был подстроен и Пух решил все взорвать, когда узнал о заговоре. Другие полагали, что отсутствие Ламбады во время происшествия весьма подозрительно, но стойкие фанаты футбольной команды обиделись и принялись защищать честь президента колледжа кулаками. Драка у Чарли закончилась в половине третьего. Дело обошлось несколькими сломанными пальцами и фингалами, все расстались друзьями.
Около трех утра, когда закрыли бар, я направился к дому И. Ти. Все еще шел сильный дождь, и на улицах по колено стояла вода. Дом И. Ти. серьезно пострадал. Несколько окон было выбито, огромный дуб повалился вдоль стены, перерезав все провода и задев часть стены и крыши. Сук другого дерева проломил крышу, отчего осыпался камин. Велосипед доктора Сандерсона лежал у крыльца. К моему удивлению, сияющий «мерседес» Hörnerträger'а стоял тут же. Зад машины был сильно поврежден. «Вероятно, упавшим деревом», — подумал я тогда. Косяки входной двери покосились, и она не закрывалась.
Я проскользнул в дверь и вошел в гостиную. Шторы колыхались на сквозняке (тянуло в выбитые окна). Штукатурка потрескалась, и вода капала с потолка на персидский ковер. Вода хлюпала у меня под ногами, когда я проходил в столовую. Казалось, дома никого не было. Я тихонько постучал в дверь спальни И. Ти. Мне показалось, что оттуда доносится чей-то голос, но на стук никто не ответил. Я слегка приоткрыл дверь. В комнате, освещенной далекими вспышками молний, было холодно и темно. Большой заостренный сук с ободранной корой торчал в потолке. Затем я заметил, что кровать И. Ти. слегка мерцала, словно большой голубой купол, напоминающий НЛО. Голос затих, когда я вошел. Затем он продолжал:
«К десяти часам надвинулись со всех сторон страшные тучи; ударил гром, и дождь хлынул, как водопад. Вода падала не каплями, а целыми струями хлестала на землю. Молния сверкала поминутно, и можно было сосчитать до пяти раз в продолжение каждого зарева».
Другой голос продолжил чтение:
«— Подожди, Евграф Ларионыч! — вскричал дядя. — Умоляю! Еще одно слово будет, Евграф, одно только слово...
Сказав это, он отошел, сел в углу, в кресло, склонил голову и закрыл руками глаза, как будто что-то обдумывая.
В эту минуту страшный удар грома разразился чуть ли не над самым домом. Все здание потряслось. Генеральша закричала, Перепелицына тоже, приживалки крестились, оглупев от страха, а вместе с ними и господин Бахчеев.
— Батюшка, Илья-пророк! — прошептали пять или шесть голосов, все вместе, разом».
Возникла небольшая пауза, прежде чем первый голос закончил сиплым, как у гнома, голосом:
«Но в эту самую минуту в конторе произошло нечто вроде грома и молнии. Поручик, еще весь потрясенный непочтительностью, весь пылая и, очевидно, желая поддержать пострадавшую амбицию, набросился всеми перунами на несчастную «пышную даму», смотревшую на него с тех самых пор, как он вошел, с преглупейшей улыбкой.
...— Опять грохот, опять гром и молния, смерч, ураган! — любезно и дружелюбно обратился Никодим Фомич к Илье Петровичу».
Как я позднее узнал, Hörnerträger'а силой забрали из больницы огромный черный кот и коренастый парень с бельмом и клыком. Они отвезли его к домашнему очагу в коляске довоенного немецкого мотоцикла. Он все еще был не в себе от взрыва и все время бормотал: «Kugelblitz... Kugelblitz». Совершенно промокнув и все еще в рогатом шлеме викинга после поездки на мотоцикле, он обнаружил свою лучшую половину в джакузи с Баки Слаем — и пришел в ярость. Он развернулся и направился в гараж в поисках оружия, крича по пути: «Schweine in meinem Jaccuzzi! Diese Frau... sie ist mein Stalingrad!»
Баки Слай схватил свою одежду и со всех ног бросился бежать по затопленной улице. Хельвина выпрыгнула из джакузи, но поскользнулась в луже пролитого масла и порезала правую руку о разбитое стекло. Hörnerträger примчался из гаража с вилами, но испугался, увидев кровавый след, ведущий в спальню жены. Дверь была закрыта. Он подумал, что она вскрыла себе вены. Он минуточку подумал: не оставить ли жену истекать кровью? В конце концов, в этом случае его шашни с барышней из Штутгарта сойдут с рук. Но нет, решил он. Это будет плохо выглядеть. В колледже пойдут разговоры (если колледж все еще есть). Он набрал девять-один-один медленно и неуверенно, но телефон молчал.
Тут как раз приехал Тфуттинутти на своем «фиате», у которого таинственным образом отказали тормоза, и он врезался в «мерседес» Hörnerträger'а. Теперь у Hörnerträger'а не было выбора. Они с Тфуттинутти барабанили в дверь к Хельвине, но она только театрально всхлипывала у трюмо, изучая свое трагическое лицо с разных ракурсов. Наконец Hörnerträger схватил топор и прорубил большую дыру около дверной ручки. Тфуттинутти повернул ручку, и они открыли дверь.
Разразилась истерическая сцена со слезами, взаимными обвинениями и праведным негодованием. Она обесчестила семейный очаг. Она укусила руку, которая кормила ее. Он никогда ее не понимал. Он игнорировал ее, заставляя жить отдельной жизнью. Присутствие Тфуттинутти несколько смягчило драму. Он перевязал порезанную ладонь Хельвины, щедро полив ее сначала спиртом, что вызвало поток элегантных славянских восклицаний сквозь стиснутые зубы Хельвины.
Вскоре прибыл Уилл Салли на велосипеде, весь грязный от макушки до пят и с дыркой в голове. Он находился в состоянии шока. Долговязый бандит вытащил его из постели и препроводил за дом к курятнику для «допроса». Он приставил ко лбу Салли маузер и попросил перевести три повседневные фразы на три иностранных языка. Салли попытался припомнить свое верное практическое правило: «Избегай контактов с носителями языка». Но правило не помогло, и он не выполнил ни одного задания. Затем негодяй прижал маузер к его лбу и предоставил последний шанс остаться в живых, ответив на вопрос:
— Была ли гроза в тот день, когда Фому Фомича выгнали из Степанчикова?
— Ну, — начал гадать Салли. — Может быть, и не было грозы в тот день в Степанчикове?..
Салли не угадал. Негодяй спустил курок — раздался выстрел чудовищной силы, и Салли растянулся на полу курятника. Было бы преувеличением сказать, что вся его жизнь промелькнула у него перед глазами, но он припомнил Мармеладова и свое голосование против него. Куры возмущенно кудахтали и перепархивали с места на место по курятнику. Салли подумал, что это последнее, что он видит в жизни, и дальше будет чернота. Но грандиозное шоу продолжалось, так сказать. Он отчетливо видел черно-белый куриный помет на полу и ощущал отражения молний, все еще бушевавших над Скотопригоньевском. Когда ему удалось подняться на ноги, долговязого бандита уже не было. Салли пощупал бумажник. Тот был по-прежнему в кармане, но когда Салли открыл его, обнаружилось, что он пуст. «Чисто сработано», — подумал Салли, все еще считая, что того и гляди потеряет сознание. Он потрогал рану на лбу, полагая, что нащупает кровь, но... но крови не было! Только дыра причудливой формы. Он посмотрел на себя в зеркало ванной. Точно, в голове была дыра! Подковообразное отверстие, через которое было видно свечку, горящую на полке позади него! Он снова припомнил Мармеладова. Потом предупреждения И. Ти., которые все пропустили мимо ушей как вздор. И. Ти. должен знать, что происходит!
Он бросился к своему велосипеду, чтобы отправиться к И. Ти., но когда доехал до развилки, решил поехать к Hörnerträger'у. В конце концов, это внутреннее дело отделения, и Hörnerträger строго-настрого запретил действовать в обход него. Десять Галлонов послушно повернул налево, вместо того чтобы повернуть направо. По мере того, как он ехал все быстрее и быстрее, ветер свистел в его голове, и в его мозгу начали вырисовываться давно забытые формулы аэродинамики.
Фрау Фрейлин приехала к роскошному дому Hörnerträger'а вскоре после Салли. Она тоже чувствовала, что все происходящее как-то связано с Мармеладовым, особенно в свете загадочного упоминания о Достоевском во время телемарафона. Однако отнюдь не отсылка к Достоевскому заставила ее тронуться в путь. И не потоп в доме, не протекший потолок или осколки хрусталя, которые усыпали пол в столовой. Дело было в ее языке. Около двух часов ночи она почувствовала что-то неладное. К половине третьего язык охватили спазмы, отчего он начал сам собою высовываться изо рта, как будто она собиралась поймать им слепня. К тому же язык словно бы рос! Фрау Фрейлин посмотрелась в разбитое зеркало столовой и ужаснулась, увидев, что кончик ее языка раздвоился. Ее язык теперь был розовый, раздвоенный и узкий. И вибрировал, выстреливая изо рта с бешеной скоростью на целых двадцать сантиметров. С ней приключилась истерика, как всегда бывает в таких ситуациях. Она попробовала позвонить своему гинекологу, но телефон молчал, тогда она набрала номер косметолога, и, к ее удивлению, телефон по-прежнему молчал. Она металась от зеркала к зеркалу, надеясь, что все не так плохо, как отразилось в том первом, разбитом зеркале.
Тут она услышала голос разума, который говорил в нос и исходил, как казалось, из телефонной трубки на стене в столовой. Голос вещал:
— Подождите одну минуту. Успокойтесь. Давайте обдумаем все спокойно. Может быть, это не такая уж большая потеря? Почему мы всегда судим о женщинах с позиций патриархальных представлений о женской красоте? Почему у всех женщин должны быть узкая талия, нежная кожа, чувственная грудь, никаких шрамов и короткий закругленный язык, который никогда не высовывается далеко изо рта?
Фрау Фрейлин всхлипнула и попыталась прикрыть шустрый заостренный язык руками. Она схватила трубку, чертыхаясь, как грузчик, и гневно швырнула ее на пол. Осколки пластика разлетелись по полу, но голос разума не замолк:
— Нет-нет. Давайте попробуем быть объективными. То, что кажется потерей, может обернуться большим приобретением. Взять хотя бы ваш язык. Вообразите себя в итальянском ресторане с тарелкой шикарных спагетти. Только подумайте о своих преимуществах! Или подумайте, как быстро вы сможете теперь печатать! Или обо всех трудно достижимых местечках. Подумайте об эрогенных зонах!.. Но самое главное: подумайте обо всех этих змеиных колкостях, которые вам приходилось отпускать раньше. Теперь можно не ходить вокруг да около — можно сразу вцепляться в глотку!
Фрау Фрейлин замахнулась большой китайской вазой (с розовым драконом) и швырнула ее в непослушный телефон. Попала прямо в точку. Голос разума смолк. Она схватила желтый шарф, чтобы хоть как-то прикрыть язык, и направилась прямиком к Hörnerträger'у, слепо надеясь, что кто-нибудь сможет ей помочь. Когда она приехала, профессор Тфуттинутти, Hörnerträger, Хельвина и Салли изучали ее мутировавший язык. Hörnerträger и Тфуттинутти высказывали искреннее сочувствие, но Хельвина буквально давилась от смеха над невезением фрау Фрейлин. Когда фрау Фрейлин демонстрировала бесконтрольное движение языка, Хельвина даже решилась передразнивать движение жала фрау Фрейлин. Но ее веселье сменилось ужасом, когда она почувствовала, что теряет контроль над движениями. Ее собственный язык начал высовываться дальше и чаще. Он рос! Она побежала в ванную и посмотрелась в зеркало. Точно! Он раздвоился на конце и рос с каждой минутой. Она никак не могла контролировать его движения. Фрау Фрейлин обрела сестру по несчастью. Две дамы присели на кровать и рыдали друг у дружки на плече, а их раздвоенные розовые языки выстреливали наружу.
В это время Hörnerträger и Тфуттинутти изучали дыру в голове Салли. Они определили, что она имеет форму подковы и образует сквозной туннель в голове. Hörnerträger заглянул внутрь, но констатировал, что не увидел ничего достойного внимания. Профессор Тфуттинутти залез мизинцем внутрь отверстия, но мог сказать только, что дыра внутри на ощупь как моцарелла. На большом пальце правой руки у Салли появилась загадочная татуировка: крошечные буковки, выписанные причудливой спиралью, заменили привычный отпечаток пальца. Почтенные доктора дивились, глядя на мелкий филигранный шрифт с завитушками, и, наконец, смогли разобрать слова с помощью лупы: «Избегайте контактов с носителями языка любой ценой».
Когда Калин, Пристойле и Икота прибыли, они принялись обсуждать загадочное явление.
— Должно быть научное объяснение всему происходящему, — говорил Калин.
— Да, — подал голос Пристойле, — возможно, радиация...
— Или ядовитые отходы? — предположил профессор Тфуттинутти. — Может быть, это объясняет поведение аллигаторов?
— ?
— ??
— ???
— Вы говорите о генетических мутациях, — возразил Калин. — Они требуют длительного времени. А тут все случилось внезапно.
Наконец они решили поехать к И. Ти. и попытаться выяснить все как следует. Все забились в «мерседес» Hörnerträger'а и отправились к И. Ти. Путь таинственно освещали молнии, мстительно преследовавшие их всю дорогу, несколько раз ударив в машину и выведя из строя фары и отопление. К тому времени, как они прибыли к дому И. Ти., правые руки Икоты, Пристойле, Тфуттинутти и Калина, к всеобщему ужасу, превратились в устрашающие скорпионьи клешни. Однако куда страшнее был носорожий рог, который проглянул между глаз Hörnerträger'а и рос с пугающей быстротой. Он забавно дополнял рога на викинговском мотоциклетном шлеме, который тот до сих пор не снял со времени похищения из больницы.
Когда я приехал около трех часов ночи и открыл дверь в комнату И. Ти., все девятеро коллег устроились под мерцающим одеялом на огромной постели И. Ти. с водяным матрасом. Они сидели опершись на локти и колени, сбившись в кружок в середине кровати, где мерцание было ярче всего. Сиплый голос читал:
«Едва только произнес Фома последнее слово, как дядя схватил его за плечи, повернул, как соломинку, и с силой бросил его на стеклянную дверь, ведущую из кабинета во двор дома.
Удар был так силен, что притворенные двери распахнулись настежь, и Фома, слетев кубарем по семи каменным ступенькам, растянулся на дворе. Разбитые стекла с дребезгом разлетелись по ступенькам крыльца.
— Гаврила, подбери его! — вскричал дядя, бледный, как мертвец. — Посади его в телегу, и чтоб через две минуты духу его не было в Степанчикове!..
...— Прибавлю еще, что в эту минуту разразилась сильная гроза; удары грома слышались чаще и чаще, и крупный дождь застучал в окна.
— Вот-те и праздничек! — пробормотал господин Бахчеев...»
Молнии продолжали обрушиваться на деревья. Раскаты грома напоминали бомбежку Дрездена. Мне вдруг пришла в голову мысль, что эти люди, вероятно, впервые сидят вот так вместе, чтобы... одному богу известно...
Вспоминая, что произошло в тот день, я часто пытался представить, каково для девяти ученых мужей и жен было прятаться под одеялом И. Ти. с высовывающимися языками, скорпионьими клешнями, рогом на лбу, загадочной подковообразной дырой в голове, тихим сиплым голосом, как у шамана... Добавьте к этому угрозу удара молнии... Должно быть, страшно было под одеялом. Но в то время я еще ничего не знал о таинственных метаморфозах и дыре в голове Салли. Я чувствовал, что преступаю границы приличий, стоя здесь незамеченный, — как будто ворвался в исповедальню или на поминки. Я решил найти Мармеладова и оставил их под светящимся куполом — девять вздымающихся задов, отмечающих места, где девять ученых мужей притихли ниже травы, тише воды, опасаясь меча Истины, которая переживет их всех.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |