В то время как И. Ти. проходил через таможню в надежде объясниться с Достоевским, в студенческом телецентре в полуподвале Башни готовились к ежегодной церемонии вручения премии «Лучший преподаватель колледжа».
Наряду с каникулами и большим футбольным матчем с «Горлорезами», командой сельскохозяйственного института из Бойнедельфии, это было одним из самых долгожданных и праздничных событий учебного календаря. В этом году страсти накалились до предела, потому что спонсоры продолжали увеличивать размер приза в течение последних недель, предшествующих марафону.
Доски объявлений на воротах колледжа и внутри ежедневно сообщали свежую информацию о размере суммы, которая перейдет на счет лучшего учителя Волшебного Королевства. На досках объявлений рисовали сундук с сокровищами под черепом со скрещенными костями и водопад золотых сверкающих монет. Сумма приза, которую писали на заветном сундуке, росла день ото дня, пока не достигла цифры в две тысячи девятьсот долларов в день церемонии. Приз был столь желанен не только потому, что означал кругленькую сумму, но и потому, что означал изрядную прибавку к зарплате, которая сохранялась до самой смерти или до увольнения, что бы ни последовало раньше.
По мере приближения дня церемонии беспокойство росло с каждым часом. Ставки никогда прежде не были так высоки, и вряд ли кто мог игнорировать слухи, что сумма удвоится или даже утроится к моменту окончания телемарафона. Все преподаватели из кожи лезли, чтобы максимально увеличить число студентов на своих занятиях и поразить студентов широтой эрудиции и заботой об их, студентов, комфорте и успехе. В это время занятия больше напоминали предвыборную кампанию, хотя все обещания представляли собой тщательно завуалированные намеки на годовой средний балл и предстоящие экзамены, а также водопад ежедневных положительных отметок. Несколько особенно рьяных студентов, которые не по своей вине унаследовали ген активизма (или крошечную S-образную хромосому пресмыкательства), носили плакаты вроде: «Поддержи профессора Лаповку (бухгалтерское дело) — ему есть до нас дело!» или «Отдай голос за профессора Дира» (Джек Дир, агрономия)! Группа немецких студентов носила черные повязки на рукавах с фамилией Hörnerträger'а и ходила гуськом через кампус в бар, чтобы выпить за землячество и братство.
«Вестник Скотопригоньевска» ежедневно печатал статьи о наиболее популярных претендентах. Хельвина послала свое досье в газету вместе с фотографией времен окончания школы и была страшно разочарована тем, что статья о ней появилась без фото тридцатилетней давности. Но гораздо хуже было то, что статья помещалась рядом с рекламой супермаркета, расхваливающей свиное филе и говяжий язык!
На съемки телемарафона в студию было приглашено около ста пятидесяти студентов, преподавателей и благодетелей колледжа. Их тщательно отобрали и послали им специальные приглашения. Видеосвязь наладили с футбольным стадионом, где собрались большинство студентов, чтобы приветствовать своих претендентов и посмотреть представление на большом экране под табло. Телемарафон транслировался в прямом эфире, что давало возможность жителям Скотопригоньевска, фермерам, живущим в ближайших окрестностях, и большинству преподавателей смотреть происходящее, комфортно расположившись дома. В прежние годы Колдбурн брал на себя обязанности мастера церемоний. В этом году Воланд любезно отклонил предложение вести церемонию, сославшись на то, что он стесняется камеры. Заменить своего коматозного коллегу в этой роли была избрана Эмили Диксон — немолодой социолог и верная опора программы по женским вопросам.
В тот вечер мне случилось проезжать мимо стадиона. Я услышал шум собравшейся толпы и решил посмотреть шоу. Но около турникета высокий худой человек в клетчатой спортивной куртке предложил мне «местечко в переднем ряду». Он заговорщицки подмигнул и позвал меня пойти за ним следом, направившись в сторону Гусиной Трясины, что находилась недалеко от стадиона. Я очень удивился, заметив, что, как бы быстро я ни ехал на своем велосипеде, долговязый незнакомец каким-то образом умудрялся быть впереди меня на том же расстоянии, с легкостью удлиняя шаг, как будто у него резиновые ноги. Очень скоро мы прибыли в роскошный дом декана Колдбурна, который напоминал каменный замок, с трех сторон окруженный похожей на ров ирригационной канавой, известной как Гусиная Трясина.
Когда мы вошли в замок, меня представили просто как Гейба временному декану Воланду и его коллегам (хорошенькой мисс Гелле, Азазелло — несимпатичному парню с бельмом и торчащим клыком — и огромному коту Бегемоту, который, обрядившись в белый фартук, готовил семгу на кухне). Мой высокий гид представился как Коровьев. Я удивился, что ему известно мое имя, потому что не помнил, чтобы я называл себя на стадионе. Я чувствовал, что оказался в весьма любопытной компании, и начал подозревать, что это может быть как-то связано с необычным поведением И. Ти. в последние дни. Марафон вот-вот должен был начаться, и все мы расположились у телевизора с «Маргаритами» и холодными закусками. Бегемот передал мне «Маргариту», а Коровьев пододвинул поближе столик с закусками. Воланд поставил ноги на маленькую скамеечку и повернулся ко мне.
— Насколько я понимаю, вы писатель, Гейб, — спросил он.
Я вновь удивился, что эти абсолютно незнакомые мне люди имеют доступ к информации обо мне.
— Ну, — ответил я, — на самом деле, я только написал пару пьес. Они никого не заинтересовали.
— Тогда, — ответил Воланд, — вам нужно внимательно посмотреть сегодняшнее представление. Но поменяйте жанр, Гейб. Поменяйте жанр. — Он подмигнул мне.
Тут как раз Эмили Диксон появилась на экране и представила двух жонглеров. Все — и публика в студии, и на стадионе — радостно приветствовали начало шоу. Жонглеры, видимо, были наделены воистину недюжинным талантом, потому как умудрялись перекидываться шестью булавами, жонглируя при этом еще тремя. Живительный номер вызвал восторженное «ура» у студентов и преподавателей (даже, чего таить, и у администрации, которая, как всем известно, видала все, что можно видеть, и еще чуть-чуть на оплаченных налогоплательщиками банкетах в других университетах и даже на других континентах).
За номером жонглеров последовала солянка из местных бизнесменов и лидеров студенческих организаций, которые демонстрировали огромные картонные чеки с цифрами своих вложений в общий праздник — начиная от восьмидесяти восьми центов (лавка Гарри «Все по 88») и заканчивая тремястами долларов (от сестер «Альфа-Омеги»). Каждый бизнесмен тепло говорил о «детях Уилбура» и клялся вмести больший вклад на будущий год, выражая искреннее желание продолжать служить сообществу колледжа. Некоторые ссылались на медленное развитие экономики и извинялись за скромное вложение, но все выражали солидарность в том, чтобы оказывать поддержку высшим целям и стандартам в обучении американской молодежи. Это желание было талантливо выражено Генри Барфилдом (Закусочная Барфилда за $36,90):
— Отличное качество образования привело Скотопригоньевск туда, где он сейчас, и, вероятно, приведет туда, где он будет завтра. Статистика показывает, что качество знаний неизбежно следует за качеством обучения. Я всего лишь держу закусочную и сам не видал этой статистики, но другие люди видели, и они заверили меня, что это действительно так. Кстати, по пятницам у нас специальное блюдо — свиные ребрышки — ешьте, сколько сможете съесть, всего за $3,69.
После представления чеков, как сообщила доктор Диксон, сумма приза перевалила за три тысячи семьсот долларов. Камера на стадионе показала табло, на котором горела цифра $3791,88.
— Это все для «детей Уилбура», — объяснила доктор Диксон. — Давайте пригласим некоторых из «детей Уилбура»!
Студенты колледжа в инвалидных креслах начали выезжать из-за золотого занавеса. Все, впрочем, выглядели вполне упитанными и здоровыми. Одетые в мантии и шапочки с кисточками, они махали и жестами приветствовали своих друзей в студии. Каждую коляску катил профессор, тоже в мантии и шапке с кисточкой. Когда доктор Диксон призвала публику поприветствовать «детей Уилбура», рев на стадионе стал невыносимым. Двое «деток Уилбура» вскочили со своих колясок, с тем чтобы раскочегарить толпу, вращая в воздухе кулаками. Наконец шум стих, и пошли документальные кадры про колледж. За кадром звучала запись голоса Уилбура Колдбурна:
— Здесь, в Волшебном Королевстве, нашей первейшей задачей является улучшение качества преподавания. Скотопригоньевск с его атмосферой тихого провинциального городка и живописными окрестностями — озерами, реками и изобильной дикой природой — дает идеальную для обучения среду.
Пока Колдбурн говорил, мелькали кадры Башни, газона перед колледжем и статуи Джефферсона Дэвиса (другого Джефферсона Дэвиса) — мецената колледжа, который добился всего благодаря самообразованию. Затем последовали виды Банка Скотопригоньевска, автовокзала, куда прибывает ежедневный автобус, и беседки в парке со старым локомотивом, по которому лазят дети. Затем показали берега Кабаньей речки и бесконечные камыши Южного Болота. А потом вдруг ферму Гарри Таннера, где свиньи теснились, отпихивая друг друга, у длинного корыта, а рыжие курочки деловито копались в грязной земле.
— Вот оно, Волшебное Королевство, — продолжал голос Колдбурна. — Наш коллектив предпринимает все усилия, чтобы обучение было безболезненной операцией. Мнение, что боль является неотъемлемой частью процесса обучения, давно устарело, и мы категорически его отвергаем. Мы стараемся использовать новейшие теории развития и обучения, с тем чтобы устранить все трудные моменты образовательного процесса. Никакой боли, никакого напряжения. Естественно, у студентов есть индивидуальные потребности. Не все студенты учатся одинаково. Обучение должно быть терпеливым и прощающим. Преподаватель несет ответственность за то, чтобы подобрать методы, подходящие для каждого студента. И прежде всего хороший учитель всегда помнит, что не все студенты имеют способности к его предмету. Таланты распределены неодинаково. Здесь, в Волшебном Королевстве, мы верим в положительное подкрепление. Оценки должны быть наградой за успех, а не наказанием за неудачу. Строго говоря, студенты не могут потерпеть неудачу в обучении, а вот преподаватель может потерпеть неудачу в выборе задания — которое не вдохновляет и не продвигает студента в познаниях. Благодаря прогрессивным программам, таким как наша Ежегодная церемония, мы прививаем преподавателям глубокое уважение к мнениям, желаниям и потребностям каждого отдельно взятого студента. Мы верим, что все студенты рождены равными, и — если вовремя платят за обучение — наша цель сохранить это равенство всеми способами.
В то время как Колдбурн рассказывал, кадры видеозаписи демонстрировали чудеса уважения преподавателей к студентам: профессор, который вежливо придерживает дверь для группки счастливых студентов, входящих в аудиторию, профессор, который терпеливо дает второкурснице Мэри Лу Уолкот четыре попытки найти Мадагаскар на карте мира и сердечно улыбается, когда ее неуверенный пальчик наконец движется в сторону восточного побережья Африки. Голос Колдбурна продолжал:
— Лучшие студенты, представители нашей прекрасной страны, собраны в Волшебном Королевстве, в котором никогда не прекращается процесс усвоения знаний.
В это время пошли кадры, демонстрирующие студентов, которые снова и снова обжигают себе пальцы, упрямо стараясь присоединить электрическое устройство в физической лаборатории. Затем фокус сдвинулся на Студенческий центр поддержки, где студенты лежали в солнечных очках и наушниках и отдыхали на терапевтических кушетках. В другой комнате девушка-советник читала из учебника отдыхающим студентам и периодически проверяла пульс.
Наконец рассказ Колбурна подошел к заключению:
— Здесь, в Волшебном Королевстве, для нас самоочевидны следующие истины: все люди созданы равными; все граждане имеют право на обучение в колледже. Плати за обучение — получишь результат, то есть диплом. Учение без напряжения. Наконец-то нашлось место демократии в учебе. За студентами теперь последнее слово. Сегодня, студенты, у вас есть возможность поупражняться в применении своего права формировать будущее нашего учебного заведения, выбрав и наградив лучшего профессора Волшебного Королевства. Используйте свое право свободно, но ответственно, помня, что вы теперь взрослые и что даже если вы сами еще не платите налогов, ваши родители являются налогоплательщиками. Используйте свое право объективно и разумно, как и должны поступать взрослые. И пусть выиграет самый лучший педагог!
По окончании речи поднялся воодушевленный гул на стадионе. Сюжет был тщательно рассчитан по времени — испытывал терпение студентов ровно столько, сколько они могли терпеть, и ни минутой больше. Еще бы минута или две душеспасительных рассказов Колдбурна — и единичные свистки выросли бы в мощное крещендо, напоминающее рев сорока львов, рвущихся из цирковых клеток обратно в бесконечные пространства африканской саванны. Видеосюжет закончился как раз в ту минуту, когда мог сорвать овации не только внимательно слушающего меньшинства, но и всех остальных. Вторые, правда, хлопали не столько содержанию речи, сколько ее окончанию.
В камере возникло лицо Эмили Диксон с восторженной улыбкой на устах.
— О! Как чудесно слышать голос доктора Колдбурна! Как бы я хотела, чтобы он сегодня был с нами, а не... а не...
Азазелло нажал кнопку на своем пульте, и внезапно его голос (из-за клыка говорил он немного в нос) раздался в студии:
— А не в морге, вы хотели сказать, мисс Диксон?
Глаза мисс Диксон едва не повыскакивали из орбит от удивления.
— А не в коме...
— Ну что ж, тогда продолжайте, — милостиво разрешил голос в студии. — Вперед!
Студенты смеялись и одобрительно покрикивали, услышав таинственный голос, считая его частью сценария. Командовали выкриками студенты в инвалидных колясках. Один даже встал и кувыркнулся через голову прежде чем радостно плюхнуться обратно в свое кресло.
— Ну что ж, — продолжала доктор Диксон, — давайте подсчитаем голоса без дальнейших церемоний.
Открылся золотой занавес позади нее, открывая студентов, сидящих за телефонами, которые уже зазвонили. Внизу телевизионного экрана появился номер телефона.
— Я думаю, вы знаете правила. Сначала молодые люди, сидящие за телефонами, определят кандидатов по звонкам телезрителей. Голоса, отданные за каждого, будут сосчитаны, и десять номинантов станут нашими финалистами. Тут решение будет за студентами — за тем, насколько громко они прокричат за своих кандидатов. И, наконец, результаты студенческого голосования преобразятся с помощью изумительной формулы, выведенной в офисе декана с неоценимой помощью математического факультета. Давайте поприветствуем математический факультет!
Раздалось нестройное приветствие математическому факультету.
— Как вы знаете, эта формула дает непосредственное представление о том, сколько каждый преподаватель проводит времени на занятиях со своими студентами. Качество, помноженное на количество, — вот что значит высокий класс обучения в Волшебном Королевстве. И... большие бабки счастливчику, которого выберут. Ну что ж, давайте начнем церемонию!
Студенты со всех углов студии вскочили со своих мест и выстроились в очередь, чтобы поддержать своего любимого преподавателя. Были подняты плакаты с портретами кандидатов, и студенты скандировали имена своих любимых профессоров. Скандировали и на стадионе, но куда громче. Теперь зрелище напоминало одновременно футбольный матч и политический съезд. Каждое братство и женская община выдвигали своего кандидата. Праздничные черные и синие вымпелы реяли в высоте. Желтые и оранжевые столбы света пробегали по лицам собравшейся толпы. Каждый пытался шуметь погромче за своего кандидата, чтобы прибор, регистрирующий уровень шума, зафиксировал как можно более высокие показания. Хаотически верещали рожки и трещотки. К телефонам стояли длинные очереди.
Наконец на телеэкране над головами телефонных операторов-добровольцев из «Альфа-Омеги» начал появляться список кандидатов. Они побеждали и по количеству телефонных звонков, и по показателям шумовой шкалы. Фаворитами оказались профессор истории, профессор английского, профессор математики и... И. Ти. Пух.
Внезапно стадион взорвался оглушительными криками, поскольку цифра на табло превратилась в $5000.88. Табло замигало, и фейерверк осветил сумеречное небо оранжевым, черным и синим. Все собравшиеся окончательно разогрелись и пришли в окончательную готовность к действиям.
Когда радостные крики стихли, студенты в телевизионной студии начали выступления в пользу своих кандидатов, а толпа на стадионе смотрела на экран. Приветственный гул усиливался после каждого высказывания, отчего стрелка на шкале шумометра подскакивала до 6,0 и даже до 6,5. Однако настоящий шум на стадионе возник после высказывания за доктора Пирра, профессора истории. Его показания по шкале составили 8,3, но его победа была недолгой, потому что показания подскочили до 9,0 за доктора Шарон Теккерей, профессора английского. Судя по визгу и писку, большинство ее поклонников составляли девушки. Но это как раз в порядке вещей, да и визжали все-таки не только девушки. Доктор Теккерей была щедро вознаграждена за то, что служила молодым женщинам образцом для подражания.
Казалось, что именно доктор Теккерей уйдет домой в лавровом венке (и с большими баксами), но неожиданно доктор Годфри Ракеев, профессор математики, набрал 9,4 на шумовой шкале. Лиз Хаббард поведала исключительно трогательную историю о том, как он лично помогал ей на экзамене управиться со счетной линейкой, потому что она всю ночь напролет готовилась к экзамену и очень устала, чтобы работать самостоятельно.
Тут И. Ти. набрал 9,2 после рассказа одного студента о его, И. Ти., выдающихся человеческих качествах и о мастерстве сделать великую русскую литературу близкой жизни современных студентов. Эмоциональные, сердечные истории продолжались до тех пор, пока показания шумометра не составили: Пирр — 8,9, Теккерей — 9,2, Пух — 9,2, Ракеев — 9,4. Но после того, как на редкость благодарная студентка страстно рассказала, что доктор Пух должен быть награжден за его гибкость, терпимость и уважение к личности, которое выражается в том, что он позволяет каждому студенту развиваться со своей скоростью, и за то, что он задает на экзамене вопросы типа «как эта повесть может повлиять на нашу жизнь?», И. Ти. внезапно получил 9,9! Это было как гром среди ясного неба. Никто не ожидал, что И. Ти. пойдет так далеко. 9,9 — неслыханный показатель в истории соревнований. Предыдущий рекорд составлял на три десятых меньше. Многие полагали, что не обошлось без синхронно шумящих трещоток или еще чего в этом роде, но эти подозрения оказались беспочвенными. Соревнование приближалось к концу — табло показывало, что до конца оставалась минута. Казалось, что перекрыть И. Ти. никому уже не удастся, но лихорадка толпы не стихала, подогреваемая скорым оглашением результатов.
В этот момент Воланд нацелил на телевизор пульт и сказал: «Знаешь, Гелла, я не уверен, что правильно понимаю, о чем говорят эти студенты. Давай посмотрим, нельзя ли выяснить получше...».
Вдруг большая стрелка на табло словно обессилела и повисла — пыталась сдвинуться вверх, но не могла. Абигаль Уильямс, одна из юных студенток, которая так высоко оценила доктора Ракеева, прыгнула вперед и вырвала микрофон из рук другой студентки.
— Вот что я имела в виду: доктор Ракеев всегда дает нам заранее вопросы к тесту. Он не садист! Он не Мармеладов! Он не воспевает страдание и человеческую трагедию. Он хочет, чтобы мы получили свою степень и убрались отсюда к чертям, — как раз то, чего мы и сами хотим.
Воланд еще раз щелкнул кнопкой пульт и пояснил:
— А, вот теперь я понимаю, чего она хочет!
— Господи, прямо не верю, что я это сказала! — воскликнула Абигаль, возвращая микрофон и убегая в смущении так быстро, словно пленку прокручивали с ускорением.
Стрелка на табло начала было подниматься, но потом снова упала, когда Азазелло щелкнул своим пультом. Студентка, которая так высоко отозвалась об И. Ти., что он набрал 9,9, теперь сунула свое круглое лицо едва ли не в самую камеру, всего в нескольких сантиметрах от нее. Быстро жуя свою жевачку, она закричала:
— А у профессора Пуха можно пропустить почти все занятия и просто прийти на экзамены, и получить «4» или «3». Пропустить все занятия, конечно, нельзя, потому что занятия должны быть, понимаете? Кто-нибудь должен все равно время от времени ходить на занятия. Это такая работа в команде. Сегодня один, завтра другой. Без занятий как будто и колледжа нет, а значит, нет и диплома.
Рьяная студентка выдула большой пузырь, который лопнул, когда задел линзу камеры. Затем ее лицо исчезло из виду. Остальное было видно через смутную пелену розовой жевательной резинки. Азазелло снова щелкнул пультом, и визга стало не слышно.
Доктор Диксон появилась из-за декораций и объявила, что, несмотря на технические проблемы с табло, время истекло. Настало время судьям, прячущимся за сценой, подсчитать окончательные результаты. Сторонники профессора Пуха ликовали. Казалось, победа была у них в руках.
Азазелло нажал на кнопку, и доктор Диксон продолжала сквозь сжатые зубы:
— Что, черт возьми, происходит? И что за ублюдки куролесят с нашим шоу?!
Еще одно нажатие на кнопку — и Эмили Диксон вспыхнула от смущения. Она закрыла свое розовое личико руками так, что только букольки на седой голове было видно, когда она убегала за сцену. Золотой занавес опустился, скрывая операторов из «Альфы-Омеги», и на сцене снова появились жонглеры, приветствуемые бешеными аплодисментами студии. На сей раз они жонглировали пылающими факелами Прометея, перебрасывая их высоко над головами «детей Уилбура», которые боязливо поеживались, когда пламя взлетало вверх. Но тут Коровьев дотянулся до своего пульта, и горящие факелы как по волшебству превратились в горящие цифры! Притихшая аудитория в студии и на стадионе взорвалась бурными аплодисментами. Огненные единицы, тройки и семерки летали в воздухе от жонглера к жонглеру. Аплодисменты усилились, когда цифры стали множиться. Пятерки, девятки и целый поток шестерок метались взад и вперед так часто, что жонглеры едва с ними справлялись. Пот струился по их смуглым лицам, и казалось, неловкие цифры стали обжигать их проворные пальцы. Но количество горящих цифр продолжало расти, они начали валиться на детей Уилбура и сопровождавших их преподавателей. Кисточка на шапочке одного из студентов загорелась, а горящие цифры продолжали все падать и падать, пока дети Уилбура пытались затоптать пламя. Веревка, на которой крепился занавес, начала тлеть, как сигара, как раз тогда, когда доктор Май Донг с математического факультета вышел объявить решение судей.
— Рейди и джентрьмены! Я рад объявить лезурьтаты. Пять тысяч дорраров достаются Годфли Лакееву!
Сторонники доктора Ракеева, опьяненные сладкой победой, вскочили со своих мест и махали руками, приветствуя своего кандидата. На стадионе между парнями из братства «Пи Ро Мания» (сторонники Годфри Ракеева) и парнями из братства «ХиХиХи» (которые поддерживали Пуха и считали, что у них украли победу) началась драка. Небольшая драка переросла в крупную потасовку, в результате которой несколько десятков девушек оказались пригвожденными к стене. Они беспомощно пищали в агонии, хватая ртом воздух и, возможно, размышляя о великом послании, которое снизошло на человечество из другой, высшей реальности: что хотя студенты теперь свободны и демократия пришла в образовательный процесс, власть все-таки еще в руках администрации. Фейерверки взрывались над стадионом, освещая ночное небо. В это время в студии доктор Донг звонил профессору Ракееву, с тем чтобы узнать его реакцию:
— Годфли Лакеев, вы счастривы, что вас выбрари?
Азазелло щелкнул пультом, когда доктор Ракеев отвечал:
— Да, конечно, доктор Донг. Глэдис всегда хотела побольше. Я имею в виду, что мы живем в материальном мире, в конце концов. Мы не можем питаться просфорой. Если налогоплательщики хотят более хороших учителей, как я, то во имя Бога они должны раскошелиться! Если вы хотите хорошую электрическую газонокосилку, придется заплатить за нее хорошие деньги. Мы не можем игнорировать основы торговли. За качество нужно платить. Так же и с хорошими учителями, как я. Перед ними нужно потрясти капустой, или они не поднимутся, когда будет нужно. Если не будет капусты — не будет качества — не будет Ракеева!
Затем последовали краткие поздравления от других преподавателей в студии. Первым говорил Hörnerträger:
— От имени факультета современных языков я хотел бы поздравить профессора Ракеева и математический факультет с заслуженной честью. Поражение других в этом году послужит вдохновением для того, чтобы быть лучше в следующем. Мы предпримем все усилия для того, чтобы увеличить число наших студентов, и пройдем эту дополнительную милю, чтобы убедиться, что желания и ожидания студентов удовлетворены...
Внезапно Азазелло влез прямо в телеэкран, схватил Hörnerträger'а за грудки и втащил его плечи и голову в комнату, где сидели мы с Воландом.
— А Достоевский? — требовательно прогнусавил Азазелло. — А Достоевский будет удовлетворен? — Азазелло неистово потряс Hörnerträger'а. — Ну, так что с Достоевским? Что там о первопроходцах науки? Об «острие»?
Азазелло отвесил Hörnerträger'у шесть быстрых пощечин. Коровьев приставил к голове Hörnerträger'а бритву, сверкающую как молния. В панике Hörnerträger попытался схватить бритву за ручку, но вместо этого ухватился за лезвие. Кровь хлынула из его ладони. Его рот распахнулся от боли, и огромная подожженная хлопушка, напоминающая шашку динамита, оказалась у него между зубов, бог знает откуда. Зрители в студии были изумлены. Сквозь шум борьбы они слышали голос Азазелло и видели ноги и нижнюю часть туловища Hörnerträger'а, но его голова и плечи исчезли прямо в камере. Затем раздался гром небесный. Hörnerträger ощутил сокрушительный удар по раздвоенному подбородку (железный кулак Азазелло) и рухнул на спину на полу телестудии. Хлопушка взорвалась у него между зубов, отчего он лишился сознания и почернел лицом.
Профессор религиоведения Сэм Пэрриш, который украшал своими речами любые события в колледже, но опоздал к началу телемарафона, ринулся на сцену, надеясь остановить неистовство силой молитвы:
— Мы молим Тебя, Господь, избавь нас от сатаны, дьявола, ревущего льва, змия, врага всех добрых людей. Да не послужит ему наша злоба и зависть, пусть с этого дня и во веки веков пребудет с нами любовь, да будем мы добры друг к другу и да простит нас Господь...
Но в этот момент длинный пастуший посох появился из-за сцены и аккуратненько вытолкал доктора Пэрриша со сцены туда, откуда он пришел.
К этому времени горящие цифры в студии плодились сами собой совершенно бесконтрольно. Жонглеры старательно пытались ловить их, но им приходилось все чаще и чаще облизывать обожженные пальцы, а потом они и вовсе бежали со сцены, потому что проклятые цифры все продолжали падать сверху — бог знает каким образом. Когда жонглеры удрали, Эмили Диксон вышла к камере с блаженной улыбкой, не обращая внимания на огненный дождь, бушующий вокруг нее. Молитвенно сложив ручки, она восторженно объявила:
— Господа! У нас есть для вас невероятно приятный и самый неожиданный сюрприз! Декан Колдбурн почтил своим визитом нашу студию. Он снова на ногах и пришел поздравить доктора Ракеева и истинных победителей соревнования — детей Уилбура!
Ошарашенная публика в студии и толпа на стадионе забыла вражду и обиды, чтобы встретить Колдбурна овацией, когда он появился из-за сцены. По прибытии, впрочем, стала заметна некоторая неестественность походки. Ноги его (а также руки и шея) двигались несколько с трудом, что, вероятно, вполне нормально для человека, через чье тело прошел ток в семьсот тысяч вольт. Появление декана явилось чудом. Человек вернулся с того света, чтобы снова пройти по полу Башни, даже и хромая. Такая мысль мелькнула у тех, кто стоя аплодировал Колдбурну в студии и на стадионе, где его пришествие можно было наблюдать на большом экране.
Но дети Уилбура и их сопровождение со своего места на сцене разглядели кое-какие крошечные детали во внешности декана, которые ускользнули от внимания тех, кто видел его на расстоянии. Даже при том, что они отчаянно топали по горящим мантиям и шапочкам, дети Уилбура различали швы, напоминающие молнии, на шее и лбу Колдбурна. А еще они разглядели небольшие резиновые пробки, торчащие из артерий на шее декана с каждой стороны. И ощущали мертвенную тяжесть походки, и безразличие во взгляде, и слегка подрагивающую верхнюю губу, обнажающую верхние зубы, тосковавшие по... одному дьяволу известно, по чему там они тосковали! Его воротничок и галстук были сильно накрахмалены.
Говоря кратко, можно сказать, что для тех, кто видел декана близко, стало очевидно, что декан так до конца и не оправился от смерти. Когда он доволочил ноги до своих детей, они побросали борьбу с упрямым пламенем, которое никак не желало гаснуть. Одна из студенток с визгом убежала, толкая свою коляску. Паника распространилась и среди других детей Уилбура и их сопровождающих, которые разбежались в разные стороны, бросив свои инвалидные кресла. Декан Колдбурн продолжал идти вперед к камере.
— Я очень рад, — начал он дребезжащим, замогильным голосом.
Но как раз в этот момент веревка, поддерживавшая верхнюю балку, перегорела, и балка с тяжелыми прожекторами верхнего света рухнула на пол. Сначала были просто облака пыли, дыма и осколков, но затем балка, золотой занавес и вся сцена загорелись. Колдбурн стоял неподвижно, недосягаемый для языков пламени, которые лизали его штанины без особого эффекта.
— Мои дети! — дребезжал он. — Где мои дети?!
Он пробирался среди пламени на ощупь, очень потерянный и смущенный с виду. Публика покинула студию. Вдалеке завыли сирены. Колдбурн слепо уставился в камеру, но она вдруг треснула — очевидно, из-за жары. Толпа на стадионе видела, как покрытое шрамами лицо декана на минуту заполнило собой весь экран, прежде чем он обратился в желтую пустыню горячего песка.
Половина студентов захотели посмотреть пожар в студии и бросились к выходу со стадиона, чтобы бежать к Башне. Два или три раза вспыхнули зарницы, освещая облако дыма, рвущееся из нижних этажей Башни. Творилось что-то непонятное. Те, кто так торопился покинуть горящее здание, теперь почему-то стояли у окон и дверей первых двух этажей и отчаянно жестикулировали. При свете зарницы стала очевидна причина столь странного поведения. Весь газон вокруг Башни кишел аллигаторами. Твари окружили все здание и теперь атаковали двери, щелкая огромными челюстями, и били хвостами, словно хлыстами. С первого этажа доносились крики, а в окнах виднелись силуэты людей, мечущихся из комнаты в комнату. Очевидно, некоторые из аллигаторов уже пробрались внутрь.
Почему так случилось — бог знает. Возможно, что-то случилось в атмосфере и запустило генетически обусловленный механизм, который заставил аллигаторов сойтись к допотопному месту гнездовья. Но возможно, была и другая причина. В любом случае, в тот год аллигаторов расплодилось невероятное множество, и зрелище глазам предстало ужасное: тысячи маленьких аллигаторчиков, аллигаторих и отвратительно огромных аллигаторов, ползающих здесь и там, кусающих друг друга при вспышках зарниц и пытающихся пролезть поближе к Башне. Аллигаторы все продолжали подползать с ближайших болот. Крики, раздававшиеся то там, то здесь, провозглашали появление рептилий на опасно близком расстоянии.
В это время пожарные машины наконец прибыли. Им удалось приблизиться к Башне не более чем на сорок метров — дальше невозможно было проехать из-за рептилий, раскинувшихся живым ковром. Аллигаторы разорвали несколько пожарных шлангов, что заставило машины отступить метров на десять. К этому времени в южном конце Башни пламя поднялось от телестудии внизу на четвертый этаж. Пожарные прицепили шланг к гидранту около корпуса Гримма, но когда открыли кран, там не оказалось воды. Подъехал пожарный водовоз, но тушить же пожар оттуда, где стояли машины, было бессмысленно.
Съемочная группа, закончив вещание, подтянулась со стадиона. Вокруг при свете зарниц сновали полицейские, размахивая пистолетами и удерживая разгоряченную толпу студентов от места происшествия. Незадолго до пожара видели бродягу по имени Слик, который шатался недалеко от студии и лил какую-то жидкость в основание Башни. Все жители Скотопригоньевска могли подтвердить, что видели Слика в городе. Обычно он болтался около почты и предлагал дамам облизать марку для конверта за пять центов. Вышло постановление об его аресте. Всезнайки и пророки говорили:
— Я знал, что его давно надо было упечь.
— Они должны были предвидеть! Ясно же, что парень ненормальный...
Наконец пошел дождь. Это был настоящий тропический ливень из тех, к которым привыкли на юге. В ту ночь мы находились в самом центре грозы. Молнии разрезали небо, грохотал гром. Полицейские немедленно промокли до нитки. Рубашки буквально прилипли к полным телам, а на значках плясали и вспыхивали отблески молний. Пожарные отступили к своим машинам и натянули плащи. Несмотря на дождь, пламя полыхало все выше и выше, поднимаясь внутри здания, недостижимое для бушующего снаружи ливня. Полицейские принялись стрелять по аллигаторам, прикончив несколько десятков, но это только разозлило тварей, которые ринулись теперь на полицейских, заставляя ретироваться лучших мужей Скотопригоньевска.
Когда прибыло еще три пожарных расчета из соседних районов, было решено направить все три шланга на аллигаторов, чтобы расчистить дорогу бедолагам, запертым в Башне. Пожарные выстроились в ряд и включили свои шланги. Дюжина храбрых мужчин, вооруженных топорами и огнетушителями, стала продвигаться за пожарными со шлангами. Рослые пожарники продвигались вперед шаг за шагом, пробивая дорогу среди разозленных аллигаторов. Двенадцать смельчаков шли след в след за пожарниками, удерживая животных отвратительной белой пеной огнетушителей. Перепаханный тысячей тяжелых аллигаторских брюх, газон превратился в болото жидкой грязи. В некоторых местах грязная вода доходила до колена, и пробираться было тяжело. Опасность заключалась в том, что аллигаторы могли разорвать шланги позади пожарников. Шланги пытались прикрыть лестницами, но все равно опасность оставалась.
Прибывали машины скорой помощи и катафалки, готовые увозить несчастных. Пожарным никак не удавалось прогнать шесть или семь тварей, упрямо ломящихся в центральную дверь в Башню. Они оставались безразличными к струям воды, под давлением бьющим в их древние лбы. Пожарники выяснили, что наиболее эффективный способ борьбы — направлять струи воды в глаза и раскрытые пасти. Это помогло удерживать тварей на некотором расстоянии, пока поднимали лестницу к навесу над входом.
Вскоре пленники стихии выбрались на крышу навеса над крыльцом. Сопровождаемые дюжиной смельчаков и тремя рослыми парнями со шлангами, они медленно продвигались через ливень и прибывающую воду к машинам скорой помощи. Это весьма напоминало переход через Красное море, только вода была куда грязнее, а впереди не было ни Моисея, ни Чарлтона Хестона, чтобы обеспечить успех. Зрители в отдалении приветствовали спасение радостными возгласами. Но тропический дождь продолжался, и пламя в Башне бушевало.
Повреждения у жертв были в основном незначительные, но всех доставили в больницу для осмотра. Эмили Диксон была среди тех, чью жизнь только что спасли. Когда ее на носилках погружали в скорую, она вдруг вспомнила: «Декан Колдбурн!» Она истерически кричала: «Декан Колдбурн все еще там! О господи!»
Аллигаторы плотно запечатали проход через Красное море, и их, казалось, стало даже больше. Даже храбрейшие из людей не отважились бы пересечь болото во второй раз. Пламя бушевало почти в каждом окне Башни. Аллигаторы лезли с наглым видом по балконам и грызли перила. Внезапно в главном входе показался Колдбурн. Молния полыхнула, и камера захватила изменившееся лицо Колдбурна в шрамах, даже на видео передавая выражение болезненной меланхолии, запечатленное над его бровями и в невидящих глазах.
И тут произошло событие, которое можно считать самым загадочным во всей моей хронике этой катастрофы. Когда я видел это по телевизору, то не мог поверить своим глазам, хотя Воланд и вся компания смеялись от души. Дело в том, что аллигаторы буквально склонили головы перед Колдбурном, когда он проходил, позволяя ему ступать по их головам и перейти через болото даже не замочив ног! Аллигаторы ни разу не покусились щелкнуть на него зубами — ни разу! — как будто он был их брат, как будто они были одной крови — он и они. Все застыли, не веря своим глазам, глядя, как Колдбурн ступает весьма тяжело, но спокойно среди кишащих аллигаторов и забирается в катафалк.
— В морг! — продребезжал он.
Увидев это через окно скорой, доктор Диксон потеряла сознание. Машина, в которой она находилась, немедленно помчалась в больницу, скользя по жирной грязи около корпуса Гримма. Катафалк Колдбурна был устойчивее и мирно катил по прибывающей грязи в сторону Амбарной улицы.
Все ожидали, что тропический ливень скоро кончится, но он полил еще сильнее. Молнии несколько раз попадали в деревья. Дождевые струи лупили по земле с бешеной яростью, поток болотной воды вынудил пожарные машины отъехать подальше от Башни. Пожарные теперь могли только сидеть в кабинах машин и смотреть, как огонь поглощает Башню.
Затем неожиданно земля задвигалась под ногами. Потоки воды хлынули в основание Башни. Полицейские и пожарные отъехали еще дальше и заставили телегруппу работать с безопасного расстояния. Раздался жуткий скрип и стон, когда Башня слегка накренилась на одну сторону. Топкая земля стала скользить. Водители в панике слишком быстро пытались отъехать назад от опасного места. Пожарные машины сталкивались с полицейскими. Ужасный всасывающий звук сопровождал глубокий подземный грохот, когда Башня начала тонуть.
— Воронка! — закричал один из полицейских. Это слово вскоре эхом зазвучало со всех сторон, когда третий и четвертый этажи Башни медленно исчезли под землей.
— Гигантская воронка, черт побери! — бормотал начальник пожарного расчета в рацию.
Аллигаторы сползали с балконов Башни в воду, но большинство из них тут же уносило потоком, и они могли только беспомощно бултыхаться, когда их затягивала под землю сила, с которой им еще не приходилось сталкиваться прежде. Пламя шипело, и облака дыма и пара поглощали Башню по мере того, как она исчезала в бездне. Она тонула, как корабль в море, который покинули матросы, капитан, и даже крысы взобрались на верхушки мачт и нюхают воздух, а корабль кренится на одну сторону, издавая стоны и треск, медленно погружаясь в водную могилу. Телекамера запечатлела события наилучшим образом, дав крупные планы уходящей в мерзкую грязь верхушки Башни. Но короткий момент она помедлила, омытая дождем и освещенная бушующим светом молний. Аллигатор, бывший на время царем горя, соскользнул со своего трона на вершине Башни, и его немедленно поглотил смертоносный поток. Голубая вилка молнии ударила во флагшток на вершине, испепелив флаг секундой раньше, чем Башня пропала в бездне навеки. Огромная грязевая воронка отрыгнула, пока флагман Юга погружался все глубже и глубже во чрево земли. Произошло небольшое извержение, как будто от подземного взрыва, и в ночное небо полетели грязь, сучья, трупы аллигаторов... Дождь понемногу утих, продолжая поливать землю, а молнии полыхали в небе. Под освещенными блеском молний тучами пузырилось и светилось жутким фосфоресцирующим светом болото, где прежде стояло самое высокое здание Скотопригоньевска.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |