В тот день Пристойле должен был забрать свою пятнадцатилетнюю дочь Кэнди после занятий в хоре баптистской церкви. Из-за голосования по Мармеладову он уже опаздывал минут на тридцать, когда выворачивал с улицы Корыта на дорогу, ведущую к церкви. Но Пристойле был осторожный малый, который избегал риска любой ценой. Хотя он и опаздывал, но не превышал скорости в сорок миль на шоссе, прямом, как стрела, прорезающая болота. Когда он подъехал к церкви, все уже разошлись, и Кэнди тоже нигде не было. Остался только органист, который продолжал играть со страстью гуляки в баре. Победоносные звуки «Приношения снопов» гудели в церковных стенах, словно поднимались из бездны.
Пристойле подошел к большой стеклянной двери и приложил руку козырьком к глазам, намереваясь заглянуть внутрь, но тут оказалось, что дверь не стеклянная, а, собственно, зеркальная. Его собственное отражение — лысеющий человек с клочковатой бородой — уставилось на него из темноты. Пристойле попытался открыть дверь, но она не поддавалась. На какое-то мгновение его взгляд встретился с отражением в зеркале, и в это мгновение его посетило дурное предчувствие — как будто крошечная трещинка прошла по глянцевой поверхности той реальности, в которой он пребывал. Затем, к немалому удивлению Пристойле, его собственное отражение, нарушая все законы физики, услужливо открыло ему дверь изнутри.
— Кэнди уехала с руководителем хора, сэр, — вежливо сказало его отражение.
Пристойле разинул рот от удивления. Он зажмурил глаза и потряс головой, подозревая, что перед ним мираж, который немедленно рассеется. Но его всклокоченное отражение продолжало стоять перед ним, сочувственно изучая его лицо.
— Вы сердитесь? — спросил двойник тихо. Нотка искреннего участия прозвучала в его голосе. Он был одет точно так же, как и Пристойле, только смятый костюм давно нуждался в чистке. Почему-то (Бог знает почему) внимание Пристойле привлекло темное пятнышко на носке белой туфли его двойника — точно такое же, как и на его собственной, только темнее. Тот маленький пустячок, который заметен только самому владельцу, но страшно раздражает. На какое-то время глаза его остановились на этом пятнышке, потом он осознал, что эта похожесть, по крайней мере, была в порядке вещей.
— Нет, все нормально, — ответил Пристойле, весьма смущенный странным поворотом событий.
— Вы сегодня голосовали? — спросил двойник.
Пристойле был поражен. Откуда этот подозрительный тип, почти его двойник, мог знать о сегодняшнем голосовании? Пристойле неподвижно стоял в дверях, отчаянно надеясь, что все участники хора сию минуту выпрыгнут из укрытий и странный, но такой знакомый незнакомец снимет ловко сделанную маску из латекса и откроет свое настоящее лицо. Но увы, хор не выскочил из священных теней, не раздался веселый смех, и не было маски.
— Войдите, давайте поговорим об этом, — предложил мятый незнакомец. — Знаете, сбросьте тяжесть с души.
— Я не знаю, о чем вы говорите, — на ходу пробормотал Пристойле, направляясь к парковке, где стоял его сияющий черный БМВ. Но прежде, чем он дошел до трех крестов, возвышающихся на травянистом островке среди моря асфальта, назойливый незнакомец вновь настиг его.
— Направляетесь обратно в город? — поинтересовался отвратительный тип, очевидно надеясь, что его подвезут.
Пристойле решил, что пришел подходящий момент избавиться от незнакомца, и с легкостью изменил курс.
— Нет, на самом деле я собирался в ту сторону, — ответил он, махнув рукой в сторону деревьев, видневшихся за тонкой полосой пастбища. С этими словами он направился через парковку, надеясь освободиться от неприятного спутника.
Но ничего не вышло.
— А, идете на кладбище? — спросил тот. — У меня есть там дела. Я составлю вам компанию, если вы не возражаете.
И бородатые близнецы направили свои стопы через пастбище. Пристойле про себя проклинал свой неудачный план и перешел к другой тактике, чтобы избавиться от противной пиявки. Его гнев возрастал по мере того, как они пешком пробирались через грязь и свежий ароматный конский навоз. Его белые туфли насквозь промокли и почернели от грязи. Пристойле шел быстрыми, размашистыми шагами, все еще надеясь отделаться от нечаянного компаньона, но тот продолжал идти, увязая в грязи пастбища, тяжело дыша и размахивая руками, стараясь не отставать.
— Вы определенно не должны сожалеть о том, что говорили на собраниях. Это не должно вас мучить.
Пристойле с сомнением посмотрел на низкорослого толстяка, который старался обойти большую черную лужу. Откуда он мог знать, что собраний было несколько?
— Это меня и не мучает, — ответил он, стараясь говорить любезно.
— Рад это слышать. Вы просто сделали то, что должны были сделать, верно? Вы же сделали это не для того, чтобы укрепить свои отношения с Hörnerträger'ом (знаете, ради собственного продвижения). Вы просто сказали то, что любой ученый сказал бы на вашем месте: что вы бы не хотели, чтобы ваша дочь занималась у Юрия Ильича. Это же простая констатация факта. Верно? — Их взгляды встретились, но Пристойле ничего не ответил. Он чувствовал, что тут кроется какой-то подвох. Когда они дошли до края пастбища, клочковатый услужливо придержал колючую проволоку на заборе, чтобы Пристойле мог пролезть. Но как только круглый зад Пристойле оказался в заборе, любезный, но неловкий незнакомец нечаянно выпустил верхний ряд проволоки из рук так, что она хлопнула по заднему карману и проколола весьма чувствительные места повыше колена. Пристойле взвыл и упал на нижний ряд проволоки, изорвав штанину. Где-то в районе бедра показалась кровь. После недолгой борьбы Пристойле, с любезной помощью своего надоедливого спутника, удалось освободиться из колючих объятий забора. Неприятный разговор продолжился и тогда, когда они оказались в прохладной тени кладбища.
— В любом случае, у вас были все права высказать свое мнение по поводу высокомерия Мармеладова. Все права! Кто лучше вас может судить? Вы ведь читали Достоевского, верно? Верно?
Пристойле только метнул сердитый взгляд на своего собеседника. Он, кажется, истолковал этот взгляд как положительный ответ, кивнул и продолжал:
— Конечно, вы читали Достоевского. Правда, вероятно, еще в школе, но кто не согласится с вашим заявлением, что «величайшее открытие достоеведения» — чрезвычайно высокомерное утверждение. Да, оно высокомерно! Даже если оно истинно, оно высокомерно!
Они миновали мшистые надгробия и подошли к свежевыкопанной могиле. Рядом стоял экскаватор. Могила была большая и квадратная, стенки ее были аккуратно подровнены лопатами, которые остались воткнутыми тут же в кучи земли по обе стороны могилы. Незнакомец нелепо прыгал вдоль могилы с одной кучи земли на другую. Пристойле встал на ближайшую кучу и принялся созерцать работу могильщиков.
Назойливый болтун продолжал говорить, а Пристойле задумчиво пинал комья серой глины в могилу.
— А что мне оставалось делать? Воздержаться, как Икота? Что, если бы все воздержались? Что бы это было за голосование? И что бы подумал декан? Этот проклятый Икота никогда не ведет себя по-мужски! Заявляет, что не может судить о Мармеладове! У него было два года, чтобы ознакомиться с его теориями! Ему не хватило времени! Он, должно быть, птичьего молока хочет!
Пристойле глянул на несносного гаера со своей стороны могилы и удивленно поднял брови, как будто переспросил: «Птичье молоко?»
— Птичье молоко? — эхом откликнулся на его мысли грязный и мятый двойник. — О, это просто такое русское выражение. Его часто использует Юрий Ильич. Никогда не слышали прежде? Впрочем, я сомневаюсь, что вас интересует русский фольклор. Не так ли, профессор Пристойле?
— Послушайте, — наконец резко ответил Пристойле, — я не знаю, кто вы такой и кто дал вам информацию. Но эти собрания конфиденциальны, и вы не имеете полномочий знать, что на них происходило.
— Позволю себе с вами не согласиться. Эти собрания признаны конфиденциальными, чтобы защитить кандидата — для того, чтобы ложь и клевета, которая вами о нем говорится, не стала предметом общего обсуждения.
— Клевета! Вы обвиняете меня в клеветничестве?
— Разве я сказал, что вы виновны в клеветничестве, профессор Пристойле? Это было общее «вы». Оно не относится ни к кому в отдельности. В конце концов, против него собралась целая команда. Кажется, каждый собрался вколотить свой гвоздь в его гроб.
— Гроб? Вы намекаете, что мы были несправедливы?
— «Высокомерие»?... И ваш страх за вашу дочь, помните?.. Кто говорит, что вы не были справедливы? Это наука, верно? Скальпель резонности. Острие науки. Кто говорит, что ампутация проведена нечисто? Вы же не каждый день такие операции делаете, в конце концов. Все в соответствии с высочайшими стандартами, верно?
— Послушайте, с меня довольно вашей иронии...
— Профессор Пристойле, боже мой! Я боюсь, что вы не так меня поняли... То есть я проделал дьявольскую работу, чтобы быть понятным. Я должен извиниться. Намерения мои были самыми благородными, и я хотел только самого лучшего для вас! Я хотел сказать, что я вас поздравляю!
— Поздравляете?
— Поздравляю!
— ??
— Поздравляю! Вы убрали его!
Неприятный незнакомец улыбнулся и кивнул в сторону могилы. Пристойле впервые заметил мраморное надгробие, частично скрытое грязью. Он смог прочитать часть надписи: «Юрий Ильич Ма...».
— Вы это специально подстроили! — прошептал Пристойле.
— Минуточку! Чья это была идея прийти на кладбище? Это была ваша идея, профессор Пристойле! Нет никакой возможности, чтобы я мог подстроить это! Нет, эта могила так же реальна, как мы с вами, профессор Пристойле. И мы оба знаем, кто убрал Мармеладова и как это было сделано.
— Вы не были на собраниях. Вас туда никто не приглашал. Эти собрания строго конфиденциальны. Вы не имели права там присутствовать, и у вас нет права обсуждать наше решение. Я прошу вас воздержаться от дальнейших комментариев на эту тему. Согласно правилам Волшебного Королевства, эта тема не подлежит обсуждению вами, и значит...
— Но вы же видите, я знаю, что там говорилось, и... видите ли, у меня есть некие присущие мне нужды и потребности, понимаете? И у меня есть право удовлетворять свои потребности. Иногда у меня возникает потребность встать на перекрестке около часовни колледжа и начать кричать во все горло все, что я знаю... Хотите, чтобы я сделал это, профессор Пристойле?..
Пристойле пришел в ярость. Он выдернул из земли лопату, поднял ее и закричал:
— Закрой свою помойку, ты, сволочь! Гаденыш!
Но его оппонент только довольно улыбался и продолжал паясничать:
— Закрыть мою помойку! Но тут нет никакой помойки! Между нами могила, Пристойле!
— Заткнись! — завопил Пристойле.
— Между нами могила, Пристойле, — и на моей стороне больше! — Противный незнакомец дотронулся пальцами правой руки до лацкана запачканного белого пиджака чуть выше сердца.
Лицо Пристойле вспыхнуло, и он гневно сощурил глаза. Он поднял лопату, чтобы пригрозить незнакомцу, который только смеялся и продолжал дразнить Пристойле:
— На моей стороне больше, на моей стороне больше, Пристойле!..
Пристойле перепрыгнул через могилу и нанес отвратительному шуту сокрушительный удар по голове. Острый край лопаты резал глубоко и чисто. Кровь аккуратной лентой выступила на левой стороне головы жертвы. Более темная кровь потекла из левого уха незнакомца, и он повалился в грязь. Быстрым движением грязной белой туфли Пристойле скинул неподвижное тело в могилу. Затем он забросал труп тридцатью лопатами серой глины, аккуратно протер ручку лопаты незапятнанным носовым платком и поспешно направился обратно к церкви. Никто не видел его на кладбище. Никто ничего не узнает. Это будет его маленький секрет.
Пока он ехал обратно в город (строго соблюдая ограничение скорости), он испытывал дурноту каждый раз, когда смотрел в зеркало заднего вида, ожидая, что с его отражением снова приключится какая-то катавасия. Но его опасениям не суждено было сбыться. Его отражение послушно повторяло каждое его движение, строго соблюдая все правила и высокие стандарты достоинства и приличий, которые приняты между цивилизованными людьми.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |