После собрания И. Ти., совершенно опустошенный, сидел в своем офисе. Он медленно перебирал китайские пластиковые четки. До лекции оставалось еще два часа, которые надо было как-то убить. Он чувствовал, что должен делать что-то, чтобы помочь Юрию Ильичу, но все уже было кончено. Что он мог сделать теперь, после того как они уже проголосовали за то, чтобы выгнать Мармеладова? От нечего делать И. Ти. решил взять у Зои рукопись книги Мармеладова «Тайный код Достоевского», которая хранилась в его деле. Войдя к себе в кабинет, он нашел под дверью маленький розовый конверт. «Неужели любовное послание?» — взволнованно подумал И. Ти., вскрывая конверт. Он почувствовал, что лицо его вспыхнуло, а сердце застучало в два раза быстрее. В конверте была маленькая записка, написанная на розовой бумаге:
«Некоторые студенты говорят, что профессор Мармеладов целует своих студенток. Они говорят так просто от злости, что он ставит им те оценки, которых они заслуживают.
Это правда, что профессор Мармеладов иногда целует женщин, но только руки. Он ведь родом из Старого Света. Он всегда делает комплименты красивым женщинам и говорит, что мир женщины — это мир сердца. Они его за это ненавидят и называют неандертальцем. Я не хочу называть свое имя».
И. Ти. задумался. Разочарование от того, что в конверте лежала не любовная записка, вскоре сменилось радостью, что теперь у него есть ответ на обвинения Hörnerträger'а. Первым порывом И. Ти. было бежать к нему и показать записку, но потом он представил реакцию Hörnerträger'а. Письмо не подписано. Кто поручится, что И. Ти. не сам его написал? Как улика этот бесполезный клочок бумаги ничего из себя не представляет. Контраргументы Hörnerträger'а встали перед ним, как тюремный забор с мотками колючей проволоки. Возведя в своем сознании сей непреодолимый барьер, И. Ти. быстро пришел к выводу, что единственный способ действовать в этой ситуации — не делать ничего. Такой способ действия — а это был его излюбленный способ действия в любой ситуации — вернул ему ощущение комфорта, и поднявшееся было из-за письма беспокойство начало потихоньку стихать.
И. Ти. закрылся у себя и выключил свет, чтобы его не беспокоили. Эту предосторожность он предпринимал всегда, кроме официального приемного часа в понедельник и среду. Да и этот час он изрядно укорачивал, опаздывая минут на десять и исчезая на пять минут раньше. Теперь же он поудобнее устроился и начал листать рукопись Мармеладова. Постепенно он начал разбирать почерк Юрия Ильича, что местами было особенно тяжело из-за плохого качества копии или винных пятен и прожженных сигарами дыр в страницах. И. Ти. быстро пролистал рукопись до шестой главы, в которой разбирались «Братья Карамазовы», — этот роман И. Ти. знал лучше других, как раз сейчас он изучал его со своими студентами. Он удивился тому, что за этой главой следуют главы об Иване Бунине и Иване Гончарове, однако вернулся к главе шестой и погрузился в дебри рукописного текста — неверного, напоминающего мшистые леса русского Севера. И. Ти осторожно пробирался сквозь эти дебри, надеясь все же выбраться обратно к началу своей лекции.
А в это самое время дальше по коридору Гого Хамелеонов, преподаватель по обмену из Москвы, поднял свой маленький кулачок, чтобы постучать в дверь Hörnerträger'а. Звали его на самом деле Игорь, но американские студенты превратили его в Гого. (Go! Go!) Он только что узнал от Зои о голосовании по поводу Мармеладова и решил, что пора ему поймать свою рыбку в мутной водице. Его не радовали долгие московские летние вечера или волшебные тополя, которые выстроились вдоль широких бульваров, ведущих к окраинам столицы. Его не радовали голуби на Комсомольском пруду или тот потрясающий вид на суетящуюся Москву, который открывался с площади, где можно отдохнуть в тени бессмертного Пушкина. Ничего этого он не хотел, он хотел одного — остаться в Скотопригоньевске. Он выслуживался и прислуживал ради этого. Единственное, что им двигало теперь, — желание закрепить свои позиции. А потом, быть может, он заберется и повыше.
По мере того как приближался день голосования по должности Мармеладова, он терял сон. Его низкая должность (всего лишь инструктор по обмену из Москвы) давала очень скудный заработок. Он вынужден был прирабатывать в мутных водах озера Апопка, где его основным делом было изображать утопающего на занятиях спасателей. К унижению от того, что его снова и снова тащили из воды и оживляли на берегу, добавлялся страх перед аллигаторами, которых так необычайно много развелось в это лето. А теперь вот пришло время взять все в свои руки.
Хамелеонов трижды постучал в дверь Hörnerträger'а и вскоре уже как бы сам собою сидел перед громадным дубовым столом заведующего. Hörnerträger разговаривал с Хамелеоновым, не отрываясь от печатания, объяснив, что он готовит важное письмо для декана. Касательно судьбы Мармеладова.
— Да, — робко заговорил Хамелеонов, — я слышал, что профессор Мармеладов уходит из колледжа.
— К сожалению, это так. Профессор Пристойле говорил мне, что и вы не можете сказать о нем ничего хорошего.
Хамелеонов прочистил горло.
— Профессор Пристойле — честный человек, — ответил он.
— Ну что ж, должен сказать, что и Хельвина так считает. В письме декану я отразил ваше мнение — разумеется, анонимно.
— Рад оказать содействие, — откликнулся Хамелеонов. — Если в будущем я смогу что-либо сделать для вас...
— А вы не думали о постоянной работе у нас?
— Нет, никогда прежде... Но сейчас, когда вы сами заговорили об этом, я мог бы предложить некоторые пути увеличения числа студентов на нашем отделении. Во-первых, снизить чересчур высокие требования Мармеладова к студентам. Особенно первого курса. У нас студентов будет как сельдей в бочке. Профессор Мармеладов отпугивает студентов своими суровыми оценками. Студентам можно внушить любовь к языку, только если ставить им положительные оценки. Они нуждаются в поощрении. Они молодые и хрупкие, и требуют нежного обращения. Я бы предложил систему, в которой отсутствуют «2» и «1», а есть только «3» как средне негативное поощрение для самых злостных прогульщиков.
— Ну, может, все-таки изредка «2» или «1» для студентов, которые пропустили целый курс?
— Точно! Я уже применял в качестве эксперимента систему оценок, где используются только «5», «5−», «5−−», «5−−−», «5−−−−», «4+». Результаты вполне удовлетворительные. Во всех отношениях. Не только отношение студентов стало лучше, но и инструктор также получил более высокие оценки студентов.
— Это именно то, чего я и Хельвина добивались от Мармеладова. Джентельменская «3» для тех, кто посещает занятия и прилагает хоть какие-то усилия к учебе. Но Мармеладов — каков упрямец! Он не понимает в управлении отделением того, что понимаем мы, немцы. Прежде всего, отделение должно работать, как хорошо отлаженный и хорошо смазанный механизм. И где же, позвольте спросить, отлаженный механизм, если студенты забросали заведующего жалобами на несправедливые оценки какого-то русского преподавателя? Где смазка, я спрашиваю?
Хамелеонов выразил восхищение заведующему за озарение и интуитивное понимание тонких материй. Они говорили все с большим увлечением, пока Hörnerträger заканчивал письмо. Оба были рады, что нашли в лице друг друга единомышленников. На самом деле удовольствие Хамелеонова подогревалось нервным страхом, что он может поскользнуться и упасть, так круто поднимаясь наверх. Он мог нечаянно высказать мнение, которого не разделяет заведующий. Удовольствие же заведующего подогревалось той по наследству передающейся проницательностью, которая свойственна всем заведующим отделениями вне зависимости от возраста, национальности или партийной принадлежности и которая обнаруживает себя при общении с низшими чинами в академической иерархии.
Общая приятность разговора была поддержана любезным предложением Хамелеонова облизать конверт, в который Hörnerträger заключил письмо с решением судьбы Мармеладова. Hörnerträger же, в свою очередь, доверил Хамелеонову отнести письмо, и Хамелеонов с должной поспешностью отправился в офис декана на другом этаже Башни.
Несмотря на проплывающие облака, день был изнурительно жаркий, и пот с Хамелеонова лил ручьями, когда он добрался до офиса декана. На двери красовалась большая золотая табличка с надписью «Профессор Воланд, временный декан факультета гуманитарных наук», повешенная за угол поверх таблички с именем Колдбурна. Хамелеонов поднял было свой маленький кулачок, чтобы постучать в дверь, но заметил большой бронзовый молоток в форме головы дракона с кольцом в носу. Когда он взялся за кольцо, драконья пасть защелкнулась, закусив его палец, как мышеловка. Хамелеонов едва смог вытащить свой палец, который пульсировал от адской боли. Он стоял, посасывая палец, и тут дверь медленно отворилась, и маленький, но необыкновенно широкоплечий субъект с бельмом и торчащим изо рта клыком поприветствовал Хамелеонова несколько в нос:
— А, мистер Хамелеонов! Мы ждали вас. Входите, входите. Какое удовольствие...
Приземистый малый протянул грубую мозолистую руку. Хамелеонов протянул в ответ свою, ожидая рукопожатия, но странный привратник только выдернул из его левой руки письмо.
— Какое счастье получить эту музейную редкость! Это бесценное сокровище, — объяснял он мрачно, несколько гнусавя из-за клыка.
Воланд сидел за столом Колдбурна с бокалом розового шампанского в руках. На колене у него сидела рыжая девица. Ее рыжие волосы, казалось, горели огнем в солнечном свете, льющемся через окно. На ней было маленькое зеленое платьице, не скрывающее красного шрама на шее. Коренастый тип с клыком и бельмом положил письмо на стол Воланда.
— Спасибо, Азазелло, — сказал Воланд, отставляя шампанское в сторону и открывая запечатанный конверт острием турецкого кинжала, блистающего на солнце. — Присаживайтесь, мистер Хамелеонов. — И он указал туда, где длинный как жердь человек в клетчатом картузе и пиджаке предложил Гого стул. Стул был резной, с высокой спинкой, как в монастыре. Или как электрический стул.
— Располагайтесь поудобнее, — сказал длинный с мерзкой улыбочкой, подмигивая через треснувшее стекло пенсне. Азазелло передал Хамелеонову бокал шампанского.
Воланд читал письмо с веселым оживлением, время от времени охая, ахая и посмеиваясь от удовлетворения.
— Любопытный документ! — воскликнул он, дочитав до конца. — Должен сказать: ваш заведующий блистательно владеет словом! А его мастерство проведения процесса оценки деятельности подчиненных нужно признать непревзойденным! Другие заведующие могли бы многому у него поучиться. Особенно впечатляет мастерская техника отбора анонимных жалоб студентов, с тем чтобы создать видимость неминуемого скандала. Немногие на его месте додумались бы до этого, поверьте! Герр Hörnerträger одарен редким талантом. Особой похвалы заслуживает его таинственная способность замалчивать некоторые неприятные моменты, останавливаясь только на том, что годится для его целей. Оптимальный вариант: минимальное усилие с максимальным повреждением. Его претензия, что Мармеладов мало печатается, — молниеносный блицкриг, а намеки на «напряженность в отношениях» со студентами и некоторыми временными преподавателями особенно привлекли мое внимание. Так кто же эти преподаватели, мистер Хамелеонов?
Гого прочистил горло, слегка покраснел и начал:
— Ну, у нас есть несколько преподавателей французского и немецкого...
— Да, но я уверен, что эта «напряженность в отношениях» существует не у преподавателей французского и немецкого. Вы чувствуете «напряженность в отношениях» с профессором Мармеладовым?
Гого снова прочистил горло:
— Да, сэр, кажется, есть некоторые проблемы. Методы профессора Мармеладова не приносят хороших результатов. Его требования к студентам неоправданно высоки. Мы с профессором Hörnerträger'ом разработали план, который поможет увеличить число студентов по меньшей мере в три раза. Квоты для изучающих русский язык могут быть увеличены. На занятиях будет использоваться видео. Это позволит сэкономить деньги, уменьшить число отчисленных за неуспеваемость и повысить число выпускников... Но Мармеладов закрыт для экспериментов такого рода.
— Молодой человек, ответьте мне: когда мы отошлем Мармеладова, вы хотите занять его место? Разумеется, на вас ляжет полная ответственность за программу курса русского языка, если ваш заведующий одобрит эту идею...
Гого не мог поверить своим ушам. Все происходило так, как если бы испорченная кассета, которую он сотни раз прослушивал в мечтах, вдруг заиграла наяву отчетливо и чисто. Он сглотнул и, собрав все достоинство, каким наделил его Господь, ответил:
— Сэр, почту за честь. Конечно, я не из тех, кто хочет залезть повыше да побыстрее...
— Что вы думаете об «открытии», которое, как полагают, сделал Мармеладов? Что-то об Илье-пророке у Достоевского?
— На самом деле, ничего нового. В России давно все об этом знали — настолько давно, что никто не потрудился даже написать об этом. Хотя многие исследования по Достоевскому затрагивают тему Ильи-пророка. Мармеладов, кажется, преувеличивает значимость своей работы. Если бы у меня были время и финансирование, я бы сделал те открытия, о которых говорит Мармеладов.
— Ну что ж, безусловно, убедительно, что практически все отделение единодушно в оценке этого старого чудака... — Взгляд Воланда внезапно стал рассеянным, начал искать на столе и в ящиках что-то, очевидно, очень важное, что он потерял.
— Гелла, — спросил он рыжеволосую девицу, которая продолжала сидеть у него на колене, перебирая его волосы, — где мой ржаной хлеб с ветчиной?
— Должно быть, вы оставили его на верхней площадке Башни.
Воланд продолжал рыться в ящиках стола.
— Странно, я был уверен, что оставил его здесь. Нет...
Он вытащил игрушку йо-йо из среднего ящика, затем рогатку и, наконец, длинный канареечно-желтый шарф. Наподобие тех шарфов, которые фокусники тащат из волшебных цилиндров, — казалось, он не имеет конца. Тут он добрался до самого нижнего ящика, запустил в него уже обе руки и извлек оттуда черного кролика, которого быстро пересадил на колени Геллы.
— Нет, его здесь нет. Хммм... Гелла, должно быть, права. Я думаю, он все еще на верху Башни.
— Хотите, я его принесу, сэр? — вызвался Хамелеонов. Его распалившееся воображение быстро выткало героический гобелен беспримерных пропорций: Хамелеонов и Воланд плечо к плечу, как почетные гости местного Ротари-клуба. Воланд показывает диаграмму в виде круто ползущей вверх кривой, представляющей число студентов, и члены клуба одаряют восторженными взглядами и благодарными аплодисментами Хамелеонова, который застенчиво продолжает пить свой коктейль.
— Но подняться на вершину Башни очень нелегко. У слабого человека может закружиться голова. Я не могу просить вас об этом...
Хамелеонов поднялся с электрического стула.
— Нет ничего сложного, сэр. Я буду счастлив принести вам ваш бутерброд с ветчиной.
— О нет, пожалуйста! Лучше позовем Бегемота, и пусть он принесет. Я не думаю, что вы сможете одолеть такой крутой подъем. Коровьев, а ты что думаешь?
— Вполне согласен, мессир. Подъем слишком крутой.
— Видите? — заключил Воланд. — Вам это не по зубам.
Но Хамелеонов уже направлялся к двери. Коровьев окликнул его:
— Подождите минуту! Допейте сначала свое шампанское.
Хамелеонов взял недопитый бокал шампанского, выпил его залпом и поспешил к двери. Вскоре он уже поднимался по крутой витой лестнице, ведущей на вершину Башни. Он преодолел первые два пролета, и пот лил с него ручьями. После третьего пролета он почувствовал внезапную усталость, которой никогда раньше не испытывал. «Наверное, это из-за шампанского», — подумал он. На четвертом пролете его сердце начало колотиться все сильнее. Он хотел только одного: лечь на лестницу и спать, спать, спать.
Но нет! Ветчина на ржаном хлебе! Каждый удар сердца отзывался ударом в голове. Лестница начала пульсировать в унисон с пульсацией в голове. Она то становилась широкой, как лестница в соборе, то узкой, как в подземелье. Такой узкой, что Хамелеонов едва мог протиснуться вперед. Идти становилось все труднее и труднее. Гого продвигался все медленнее и медленнее. Потом, наконец, он упал на колени и пополз на карачках, свесив голову и воздев ягодицы к небесам. Лестница начала изгибаться, как волны на океане, сдвигаясь и раздвигаясь, как мехи гармони. Иногда, когда зияющие каньоны открывались перед ним, приходилось цепляться ногтями за ступеньки. Ужас овладел им. Его сердце скакало то вверх, то вниз, как вантуз в канализационной трубе. Его взор застилали разноцветные облака, зрение помутнело.
Последний витой пролет лестницы тянулся и тянулся вверх, как гармонь, но Гого продолжал упорно ползти вперед. На короткий миг он позволил себе остановиться, чтобы перевести дух и дать отдых усталому сердцу. Он прижал щеку к холодному бетонному полу в неуверенности, хватит ли у него сил взобраться наверх. Сомнение овладело им, и, вызвав волевым усилием видение конечной цели, он полез дальше. Зловещие фигуры в темных нишах Башни шевелились, как будто готовились броситься на него, вооружившись кинжалами.
Наконец, он, поскользнувшись, преодолел последнюю ступеньку — и вот он, вожделенный бутерброд с ветчиной, лежащий на серебряном блюде! Оно безмятежно покоилось на кирпичном пьедестале на вершине Башни. Рядом стоял шезлонг. Казалось, радуга воссияла над кирпичным алтарем, перекинувшись через маленький флагшток с треугольным флагом и уходя прямо в небеса. Хамелеонов прищурился, глядя на благословенную ветчину с ржаным хлебом, над которой, словно мираж в пустыне, струился воздух. Струи воздуха переливались нежными цветами. Хамелеонов поднялся на ноги и направился к предмету своей миссии. В это время куранты пробили два. Хамелеонов подпрыгнул на месте от испуга, но потом взял себя в руки и подошел к вожделенной ветчине. Как только он дотронулся до нежных, прохладных кусочков хлеба, куранты заиграли мелодию часа, которой оказался «Волшебный миг». Хамелеонов поднес бутерброд к ноздрям, чтобы вдохнуть божественный аромат. Но что-то в этом бутерброде было не так — что-то неуловимое, загадочное и трудно определимое. Гого очень аккуратно приподнял верхний кусочек хлеба, чтобы заглянуть внутрь. Сперва в нервных клетках его мозга зародилось крошечное сомнение, которое быстро переросло в явное подозрение. Затем внезапно его подозрение переродилось в ужас, потому что кусочек ветчины начал распухать и превратился в скользкого визжащего поросенка! Перед носом Гого оказался вдруг волосатый, хрюкающий пятачок. Хамелеонов попытался было удержать поросенка, но мерзкая тварь стала чрезвычайно скользкой от майонеза, горчицы и кетчупа, вывернулась из его рук и спряталась за кирпичным алтарем. Хамелеонов погнался за поросенком, который норовил забиться в угол, вырываясь из его объятий. Когда наконец проклятая тварь запрыгнула на алтарь и скотским взглядом уставилась на своего преследователя (латук и помидоры все еще украшали ее щетинистую голову), Хамелеонов решил сделать геркулесово усилие и изловить ее. Он изо всех сил бросился к свинье. Она скакнула со своего пьедестала, бросившись к лестнице, но неожиданно ее копытца поскользнулись на гладком цементном полу. Понимая, что если он не схватит эту сволочь сейчас, то не схватит никогда, Хамелеонов прыгнул и уцепился за задние ноги свиньи. Но это, кажется, только помогло ей разогнаться. Проклятое созданье помчалось вниз по винтовой лестнице, волоча за собой Хамелеонова. Хамелеонов попрощался с жизнью, но не выпустил добычу из рук. Он пересчитал лицом все ступеньки, катясь вниз на животе наподобие корыта, привязанного к задним ножкам свиньи. К первому этажу он и вовсе потерял сознание. Из разбитого носа и рта текла кровь, а лестница была усеяна выбитыми зубами. Ветчина, нечего и говорить, ускакала, унося на ушах латук и помидоры. Куда-то в сторону Кабаньей речки, кажется.
Зубы Хамелеонова были впоследствии вставлены один за другим на проспекте Карла Маркса превосходным московским дантистом. Восстановленная мостами челюсть поразительно напоминает шоссе Санта-Моника. Он использует специальную жидкость, чтобы поддерживать свои мосты в чистоте. Теперь он боится лестниц, предпочитая лифты. И никогда не говорит о своей попытке подняться на Башню, но в его печальных глазах можно иногда прочесть следы осознания, что Башня оказалась круче, чем он полагал.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |