Воланд появляется в Москве в ту минуту, когда Берлиоз отчитывает Бездомного.
«Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе... Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново...
Иисус у него получился ну совершенно живой, некогда существовавший Иисус, только, правда, снабженный всеми отрицательными чертами Иисус.
Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем — простые выдумки, самый обыкновенный миф» (гл. 1).
«Наезд» Берлиоза на Бездомного — это отражение той полемики в рамках советского атеизма, которая прошла через всю его историю. Спор между «мифологической школой» и «исторической»1.
Одни богоборцы удовлетворялись тем, что низводили Христа с Неба на землю и говорили о нем как об обычном человеке. Другим хотелось смести Христа даже с лица земли и вычеркнуть Его вообще из истории. Они видели в Иисусе лишь литературно-мифологический персонаж и отрицали какую бы то ни было его историчность2. Не было Христа и его 12 апостолов. Был только Берлиоз и его 12 литераторов3.
Восходит эта линия к книге Артура Древса «Миф о Христе». Булгаков ее читал4. В 20-е годы об этом громко говорил нарком просвещения Луначарский5.
«Пролам» легче было просто отмахнуться от всего, что связано миром Евангелия: «Выдумки и вранье!»
Для них писал Демьян Бедный6 (в журнале «Безбожник»):
Точное суждение о Новом завете:
Иисуса Христа никогда не было на свете.
Так что некому было умирать и воскресать,
Не о ком было Евангелия писать.
«Образованцы» же готовы были к более сложным схемам: «Каким-то образом некогда исторически существовавший человек, о котором нам известно крайне мало, но о реальности существования которого мы можем заключить на основании свидетельств Тацита и Талмуда, сделался объектом явно мифических рассказов о воплотившемся боге»7.
Это — линия Ренана (на закате СССР — И. Крывелева). О его книге Достоевский сказал: «Поцелуй Иуды». Мол, был проповедник любви в древней Палестине. Его распяли. Но потом учение этого моралиста было искажено церковниками, и из человека сделали Бога...
Так вот, вполне очевидно было, что линия «мифологистов» и Демьяна Бедного не имеет серьезной перспективы. Столь серьезный историко-культурный феномен, как христианство, не мог зародиться просто из пустоты. И крикливая, но малоаргументированная пропаганда мифологистов рано или поздно породит обратную волну. От тотального неприятия Евангелий к их тотальному же приятию массовым сознанием советских граждан.
Мог ли этого не понимать Воланд? Мой критик пишет: «Воланд оказывается в Москве, где уже и так победил атеизм и где, как известно, в каждом окне можно увидеть по атеисту. Он должен быть полностью доволен. Зачем ему напоминать о Христе, ворошить эту всеми забытую историю? Почему, встретив двух неверующих людей, он начинает им настойчиво внушать: "Имейте в виду, что Иисус существовал". Чего ему, исчадью ада, неймется?»8.
Ответ на этот вопрос есть.
Во-первых, прошло еще совсем немного лет от эпохи православной империи — 15—18 лет; «страна-подросток».
Во-вторых основное население страны все еще религиозно. Даже если бы из каждого московского окна выглядывало по атеисту — в ту пору перенаселенности коммуналок за каждым окном жило много больше одного человека.
В-третьих, Воланд как раз знает цену пропаганды в стиле Демьяна Бедного и Берлиоза.
Так что интерес Воланда вполне прост: чтобы новое поколение богоискателей смотрело на те давние события его глазами.
Просто атеисты Воланду недостаточны.
В рукописи 1928 года Берлиоз (тогда он еще звался Владимир Миронович) растолковывает Ивану (тогда еще по фамилии Попов), какую именно стихотворную подпись должен он сочинить к уже готовому рисунку в журнале «Богоборец» — к карикатуре, где Христос заедино с капиталистами.
Слушая его, Иванушка рисует прутиком на песке «безнадежный, скорбный лик Христа»9. Причем это именно карикатура: на Христа Иван надевает пенсне.
Вот тут атеисты перестают быть одни. Отрицаемый ими мир духов вторгается в их беседу. Появляется Воланд с вопросом: «Если я правильно понял, вы не изволите верить в Бога». «Не изволим, — ответил Иванушка».
Затем следовал разговор о пяти доказательствах бытия Бога (в первой рукописи еще без упоминания о Канте)... И вот взгляд незнакомца падает на рисунок Иванушки: «Ба! Кого я вижу! Ведь это Иисус! И исполнение довольно удачное».
Иван делает попытку стереть рисунок, но Воланд останавливает его, предостерегая: «А если он разгневается на вас? Или вы не верите, что он разгневается?» Рисунок временно остается на песке. (А Воланд рассказывает, как он искушал Иисуса, уговаривая его прыгнуть вниз с крыла храма.)
Во второй главе (она носила название «Евангелие Воланда», затем — «Евангелие от Воланда», «Евангелие от дьявола») Воланд рассказывает свою версию суда над Христом.
А в третьей главе — «Доказательство инженера» — теперь уже Воланд провоцирует Ивана не то что стереть, а наступить на лик Христа и тем самым доказать свое неверие.
Иван поначалу отказывается, но Воланд подзуживает его, обзывая «врун свинячий» и «интеллигент». Последнего оскорбления Иван стерпеть не смог — и растоптал лик Христа. «Христос разлетелся по ветру серой пылью... И был час шестой»10.
В Евангелии именно тогда тьма распростерлась над тем же Городом («От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого» (Мф. 27:45))...
Так начиналась первая попытка Булгакова написать тот роман, что известен нам под именем «Мастера и Маргариты».
В более поздних черновиках (1929—1931 годы) этот эпизод звучит так:
«— А вы, почтеннейший Иван Николаевич, — сказал снова инженер, — здорово верите в Христа. — Тон его стал суров, акцент уменьшился.
— Началась белая магия, — пробормотал Иванушка.
— Необходимо быть последовательным, — отозвался на это консультант. — Будьте добры, — он говорил вкрадчиво, — наступите ногой на этот портрет. — Он указал острым пальцем на изображение Христа на песке.
— Просто странно, — сказал бледный Берлиоз.
— Да не желаю я! — взбунтовался Иванушка.
— Боитесь, — коротко сказал Воланд.
— И не думаю!
— Боитесь!
Иванушка, теряясь, посмотрел на своего патрона и приятеля. Тот поддержал Иванушку:
— Помилуйте, доктор! Ни в какого Христа он не верит, но ведь это же детски нелепо — доказывать свое неверие таким способом!
— Ну, тогда вот что! — сурово сказал инженер и сдвинул брови. — Позвольте вам заявить, гражданин Бездомный, что вы — врун свинячий! Да, да! Да нечего на меня зенки таращить!
Тон инженера был так внезапно нагл, так странен, что у обоих приятелей на время отвалился язык. Иванушка вытаращил глаза. По теории нужно бы было сейчас же дать в ухо собеседнику, но русский человек не только нагловат, но и трусоват.
— Да, да, да, нечего пялить, — продолжал Воланд, — и трепаться, братишка, нечего было, — закричал он сердито, переходя абсолютно непонятным образом с немецкого на акцент черноморский, — трепло ты, братишка. Тоже богоборец, антибожник. Как же ты мужикам будешь проповедовать?! Мужик любит пропаганду резкую — раз, и в два счета чтобы! Какой ты пропагандист! Интеллигент! У, глаза бы мои не смотрели!
Все что угодно мог вынести Иванушка, за исключением последнего. Ярость заиграла на его лице.
— Я интеллигент?! — Обеими руками он трахнул себя в грудь. — Я — интеллигент, — захрипел он с таким видом, словно Воланд обозвал его, по меньшей мере, сукиным сыном. — Так смотри же!! — Иванушка метнулся к изображению.
— Стойте!! — громовым голосом воскликнул консультант. — Стойте!
Иванушка застыл на месте.
— После моего евангелия, после того, что я рассказал об Иешуа, вы, Владимир Миронович, неужто вы не остановите юного безумца?! А вы, — и инженер обратился к небу, — вы слышали, что я честно рассказал?! Да! — И острый палец инженера вонзился в небо. — Остановите его! Остановите! Вы — старший!
— Это так глупо все! — в свою очередь закричал Берлиоз. — Что у меня уже в голове мутится! Ни поощрять его, ни останавливать я, конечно, не стану!
И Иванушкин сапог вновь взвился, послышался топот, и Христос разлетелся по ветру серой пылью.
— Вот! — вскричал Иванушка злобно.
— Ах! — кокетливо прикрыв глаза ладонью, воскликнул Воланд, а затем, сделавшись необыкновенно деловитым, успокоенно добавил: — Ну, вот, все в порядке, и дочь ночи Мойра допряла свою нить»11.
После этого Воланд уже может задать свой главный вопрос: «А дьявола тоже нет?»
Напоминая об этом эпизоде в истории текста романа, В. Лепахин справедливо комментирует: «Иван, не задумываясь о смысле своего действия, хочет стереть "карикатуру" на Христа. Воланд же, остановив его, затем предлагает совершить то же самое, но как сознательный акт осквернения образа Христова, как отречение от Него»12.
Атеисты Воланду не по нраву: «Он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту» (гл. 1). Воланду недостаточно атеизма. Он хочет видеть вокруг «инженеров с копытами»13. Ему нужно превращение атеистов в колдунов и сатанистов. Это путь Маргариты, которая в конце восклицает: «Великий Воланд!» (гл. 30).
Ближе к финалу мастер совершит поступок, схожий с «инициацией» Иванушки: он тоже уничтожит созданный им самими образ Христа. Под поощрительные реплики Азазелло он сожжет свою рукопись.
На пути к той вечности, в которую Воланд ведет мастера (покой без света), любой образ Христа (даже карикатурный) должен быть попран.
Итак, Воланду нужно не просто отрицание Христа и Его существования. Над пустотой нельзя царствовать. Ему нужен образ Христа, который для самого Воланда был бы не опасен, но на отношении к которому можно было бы проверять своих неофитов.
Была ли известна Булгакову такая параллель, когда в Японии XVII века начались гонения на христиан? «Потомки казненных христиан до семи поколений находились под надзором полиции. Каждый год они должны были приходить в известный буддийский храм и здесь давать письменное отречение от христианства. А чтобы не было каких-либо ложных показаний, подозреваемых заставляли тут же попирать ногами христианскую икону. До сих пор сохранились такие иконы, литые из меди. Они очень стерты ногами попиравших, но особенно стерты, прямо ямами, их края, выступавшие вокруг иконы в виде рамы. Не имея решимости открыто отказаться от попирания своей святыни, христиане становились на края и избегали, таким образом, касаться самой иконы. К стыду европейцев нужно сказать, что эту лукавую меру подсказали японскому правительству протестанты-голландцы»14.
Этой версии противоречит финальное сожжение рукописи романа? «Азазелло сунул руку с когтями в печку, вытащил дымящуюся головню и поджег рукопись» (гл. 30). Но, во-первых, рукопись уже хранится в «облаках памяти» как мастера, так и Воланда. Во-вторых, Воланд в любую минуту может чудесно воссоздавать сожженные манускрипты. В-третьих, он уже разнесен Маргаритой по редакциям. Мастер больше не нужен в Москве.
Воланд, конечно, дальновиднее творцов «безбожной пятилетки». Он понимает, что очарование Берлиоза и Демьяна Бедного с их тотальным отрицанием долго не проживет. Нужны новые «иконы» Христа.
В начале 80-х я видел начало их изготовления: потомок «Безбожника у станка» — журнал «Наука и религия» стал совмещать критику христианства с похвалами в адрес буддизма и язычества. Становилось все более модным видеть во Христе историческое лицо, мудрого и даже «посвященного» махатму. Понятно, что в западной литературе все эти процессы начались много раньше. Там Берлиозы всегда были в меньшинстве на фоне Безант и Штейнеров. Так что у «знатного иностранца» были свои мастера вдали от несчастной Москвы.
С образом Христа в советской атеистической литературе происходило ровно то же, что и с образом немцев в советском военном кинематографе. В военные годы и первые послевоенные десятилетия немцы — это свирепые дебилы без всяких нюансов. «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей». А потом появляется симпатяга и умница Шелленберг.
Аналогичные и еще более разительные перемены происходят со временем и с образом белогвардейцев. И тут Булгаков — первый, кто очеловечил врагов советской власти. Но Сталин прикрыл этот его «классовый грех»: мол, Булгаков показал умных врагов, все знают, что мы, большевики, победили их, а значит, мы умнее и сильнее.
Вот так же будет очеловечиваться образ Иисуса в атеистической литературе. Булгаков и его Воланд это предвидели. Берлиоз не мог предвидеть даже своей скорой смерти... И хотя несколько странным образом он не принимал участия в травле мастера и его рукописи (Маргарита разнесла ее по редакциям задолго до смерти Берлиоза, хотя мы и узнаем об этом после описания данного события), его коллеги и без него сочли «пилатчину» и «попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа» недопустимыми.
Тут произошло разминовение минут и интересов: Воланду мастер уже нужен, а Берлиозам — еще нет.
Примечания
1. Подробнее см.: Дождикова Н. Чем был недоволен Берлиоз? // Нева. 2009. № 7.
2. В фельетоне Булгакова «Москва 20-х годов» есть следующая сцена: «В лето от рождества Христова... (в соседней комнате слышен комсомольский голос: "Не было его!!"). Ну, было или не было...».
3. «...Томились двенадцать литераторов, собравшихся на заседание и ожидавших Михаила Александровича».
4. См.: Яновская Л.М. Последняя книга, или Треугольник Воланда. С. 424.
5. В. Шаламов вспоминает о диспуте Луначарского и священника А. Введенского: «Утверждение Луначарского было самым смелым образом подвергнуто открытой иронической критике. Камня на камне не осталось от положений Луначарского. В том диспуте "Бог ли Христос?" Луначарский слишком много напирал на противоречия в Евангелии, опровергая историчность Христа» («Четвертая Вологда», гл. 12). Не знаю, тот ли диспут описывает Шаламов, а на диспуте 3 октября 1927 г. Луначарский говорил: «...опасность есть; достаточно есть попов и попиков, которые уцепятся за это произведение и будут говорить: "Вот и Барбюс признал, что Иисус был великий человек и праведник". Я не убежден, что и сегодня мы не будем присутствовать при таком моменте, когда мой оппонент захочет сыграть на близости с Барбюсом. Попытка Барбюса докопаться до человека-Иисуса не удалась, но его книга ценна, потому что все перечисленные им аргументы приводят к недопущению какой-либо исторической личности, лежащей в основе легенды о Христе» (http://lunacharsky.newgod.su/lib/ob-ateizme-i-religii/lichnost-hrista-v-sovremennoj-nauke-i-literature-ob-iisuse-anri-barbusa).
6. Булгаков следил за публикациями этого предельно разнузданного атеистического «мастера», кое-что вырезал из газет и даже собрал в небольшую специальную папку (см.: Чудакова М.О. Жизнеописание М.А. Булгакова. С. 386). «На протяжении многих лет Демьян Бедный был невольным литературным раздражителем для Булгакова» (Кузякина Н.Б. Михаил Булгаков и Демьян Бедный // М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 410).
7. Робертсон А. Происхождение христианства. М., 1956. С. 133.
8. Бугославская О. Бдительность прежде всего // Октябрь. 2012. № 3.
9. См.: Чудакова М.О. Опыт реконструкции текста М.А. Булгакова. С. 95.
10. Чудакова М.О. Опыт реконструкции текста М.А. Булгакова. С. 98. Для сравнения — слова Максудова из «Театрального романа»: «Сколько раз в жизни мне приходилось слышать слово "интеллигент" по своему адресу. Не спорю, я, может быть, и заслужил это печальное название».
11. Копыто инженера (1929—1930) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. С. 56—57.
12. Лепахин В. Иконное и иконическое в романе «Мастер и Маргарита» // Вестник Русского христианского движения. Париж, 1991. № 1 (161). С. 178.
13. «Копыто инженера» — название черновиков 1928—1929 гг.
14. Архим. Сергий (Страгородский). По Японии. Записки миссионера. М., 1998. С. 82—83.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |