3. Босой?

И все же — есть. Но только в черновиках. Там остался единственный персонаж романа, которого можно было бы назвать положительным.

Как ни странно, этим единственным положительным персонажем оказывался Никанор Босой.

Его грехи не переезжали человеческие судьбы. Он взяточник, а не людоед, не доносчик и не палач.

И он пережил покаянную перемену (очень дорогая трансформация для русской литературы).

Он единственный, кто признал наказание заслуженным.

«— Бог истинный, бог всемогущий, — заговорил Никанор Иванович, — все видит, а мне туда и дорога. Господь меня наказует за скверну мою, — с чувством продолжал Никанор Иванович, то застегивая рубашку, то расстегивая, то крестясь, — брал!» (гл. 15).

Его покаяние осталось уникальным в романе по своей глубине и необратимости.

Вот как это было в черновиках.

«Шатаясь, с мертвыми глазами, налитыми темной кровью, Никанор Иванович Босой, член кружка "Безбожник", положил на себя крестное знамение и прохрипел: — Никогда валюты в руках не держал, товарищи, Богом клянусь!»... С того момента, как Никанора Ивановича Босого взяли под руки и вывели за ворота, он не сомневался в том, что его ведут в тюрьму. И странное, никогда еще в жизни не испытанное им чувство охватило его. Никанор Иванович глянул на раскаленное солнце над Садовой улицей и вдруг сообразил, что прежняя его жизнь кончена, а начинается новая. Какова она будет, Никанор Иванович не знал, да и не очень опасался, что ему угрожает что-нибудь страшное. Но Никанор Иванович неожиданно понял, что человек после тюрьмы не то что становится новым человеком, но даже как бы обязан им стать. Как будто внезапно макнули Никанора Ивановича в котел, вынули и стал новый Никанор Иванович на прежнего совершенно не похожий»¹.

В более ранних черновиках (1928—1931 годов) этот же персонаж говорит тем, кто его арестовывает:

«Я пострадать хочу... Христом-Богом клянусь.

— Что это вы, партийный, а все время Бога упоминаете? Веруете?

— А в Бога Господа верую. Верую с сего 10 июня и во диавола... Полон я скверны был, людей и Бога обманывал, но с ложью не дорогами ходишь. А потом и споткнешься. В тюрьму сяду с фактическим наслаждением»².

В 1933 году Булгаков (после ареста некоторых вхожих в его дом людей) удалил из романа следующие слова, свидетельствовавшие о том, что Босой перестал быть комическим персонажем: «Вовсе не потому, что москвич Босой знал эти места, был наслышан о них, нет, просто иным каким-то способом, кожей, что ли, Босой понял, что его ведут для того, чтобы совершить с ним самое ужасное, что могут совершить с человеком, — лишить свободы»³.

Кстати, эта фраза о «кожном знании» объясняет фамилию персонажа — Босой...

Оголенная кожа, связанная, правда, уже не со знанием, а с верой, равно как и готовность страданием искупить свое неверие, были в булгаковских черновиках упомянуты и в связи с реакцией Ивана Бездомного на нечисть. В окончательном варианте романа сказано: «Никому не известно, какая тут мысль овладела Иваном, но только, прежде чем выбежать на черный ход, он присвоил одну из этих свечей, а также и бумажную иконку. Вместе с этими предметами он покинул неизвестную квартиру» (гл. 4). «Он был бос, к груди английской булавкой была приколота бумажная иконка со стершимся изображением неизвестного святого. В руке Иван Николаевич нес зажженную венчальную свечу» (гл. 5).

В редакции романа 1928 года об этой иконке сказано больше. Она приколота к голому тела Ивана, причем Иван поясняет, что это его добровольное мученичество: надо «кровушку пустить», чтобы искупить свое кощунство — «Я Господа нашего Христа истоптал сапожищами»⁴.

Затем эту слишком яркую черту Булгаков будет смягчать. В варианте 1937 года икона названа по имени — это икона Христа⁵. Причем Иван поясняет: «Без нее его [Воланда] не поймаешь»⁶. Икона по-прежнему приколота к груди Ивана, но мотив этой боли уже вполне посюсторонний: чтобы свободной рукой легче было задерживать преступников⁷.

Однако и в этом варианте Иван, войдя в писательский ресторан, переходит на церковную лексику: «Здорово, братья»⁸ (совсем скоро об этом слове вспомнит и Сталин — в катастрофическом июле 1941 года он поразит советскую страну своим непартийным обращением: «Братья и сестры!»).

Кстати, Иван именно в минуту своего религиозного обращения ведет себя отнюдь не как Иешуа (значит, и обращен он был не в «евангелие Воланда»). «Товарищ Понырев! Помилуйте! — ответило лицо. — Нет! Уж кого-кого, а тебя-то я не помилую, — с тихой ненавистью сказал Иван и, неожиданно размахнувшись, ударил по уху это лицо»⁹. Лицо, кстати, было «ласковое, мясистое, бритое и упитанное, в роговых очках», которых оно лишилось «исключительно за свою страсть к произнесению умиротворящих речей». Это лицо предлагает: «возьмите покой» — а получает «лицо по морде»¹⁰.

Впрочем, Иван ищет не встречи с Богом, не истины в Боге; он просто искал в Нем минутной защиты. Прошел испуг — исчезла и минутная религиозность Ивана. Оттого уже после первых же процедур в психлечебнице он говорит: «Меня же сейчас более всего интересует Понтий Пилат... Пилат... — тут он закрыл глаза» (гл. 25). В «Князе тьмы»: «Интересно мне теперь только одно: что было с Понтием Пилатом»¹¹. Христос Ивану не интересен. В «Князе тьмы» Иван еще просит выдать ему Евангелие («Хочу проверить, правду ли он говорил»¹²), но в «Мастере и Маргарите» этой детали уже нет. Оттого и окажется он в эпилоге «красным профессором». Так что обращение Ивана было временным. Но — было.

Подобное религиозное обращение может показаться карикатурным. Оно должно было казаться таковым цензорам. Но слишком серьезные слова и мысли Булгаков вкладывает в эти эпизоды своих книг, и паяцы становятся чем-то живым и серьезным. Они, как юродивые, получают право вслух сказать то, чего говорить вообще-то нельзя...

Вот вполне пошленький певец «колхозного счастья» писатель Пончик говорит в булгаковской пьесе «Адам и Ева» (1931 год). «Пончик (в безумии). Самое главное — сохранить ум и не думать и не ломать голову над тем, почему я остался жить один. Господи! Господи! (Крестится.) Прости меня за то, что я сотрудничал в "Безбожнике". Прости, дорогой Господи! Перед людьми я мог бы отпереться, так как подписывался псевдонимом, но тебе не совру — это был именно я! Я сотрудничал в "Безбожнике" по легкомыслию. Скажу тебе одному, Господи, что я верующий человек до мозга костей и ненавижу коммунизм. И даю тебе обещание перед лицом мертвых, если ты научишь меня, как уйти из города и сохранить жизнь, — я... (Вынимает рукопись.) Матерь Божия, но на колхозы ты не в претензии?.. Ну что особенного? Ну, мужики были порознь, ну, а теперь будут вместе. Какая разница, Господи? Не пропадут они, окаянные! Воззри, о Господи, на погибающего раба твоего Пончика-Непобеду, спаси его! Я православный. Господи, и дед мой служил в консистории. (Поднимается с колен.) Что ж это со мной? Я, кажется, свихнулся со страху, признаюсь в этом. (Вскрикивает.) Не сводите меня с ума! Чего я ищу? Хоть бы один человек, который научил бы... Это коммунистическое упрямство... Тупейшая уверенность в том, что СССР победит... Слушай! Был СССР и перестал быть. Мертвое пространство загорожено, и написано: "Чума. Вход воспрещается". Вот к чему привело столкновение с культурой... Будь он проклят, коммунизм!»¹³

Конечно, такая пьеса не была ни поставлена, ни опубликована при жизни Булгакова. Булгаков и не боролся за ее постановку. А вот свой роман он хотел видеть опубликованным. И поэтому столь откровенные религиозные обращения в окончательно-цензурный текст Булгаков не включил. Но некоторые намеки на ту силу, которая может противостоять Воланду эффективнее, чем «мотоциклеты с пулеметами», все же остались (см. главу «Чего боится Воланд?).

Примечания

1. Главы, дописанные и переписанные в 1934—1936 гг. // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. С. 245. См. также: Неизвестный Булгаков. С. 420.

2. Черный маг (1928—1929) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. С. 23—24.

3. Чудакова М.О. Жизнеописание М.А. Булгакова. С. 510.

4. См.: Чудакова М.О. Жизнеописание М.А. Булгакова. С. 397.

5. См.: Князь тьмы // Неизвестный Булгаков. С. 43.

6. См.: там же. С. 52.

7. См.: там же.

8. См.: там же. С. 47.

9. Там же. С. 48.

10. См.: Копыто инженера (1929—1930) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. С. 69.

11. Князь тьмы // Неизвестный Булгаков. С. 54.

12. Там же. С. 69.

13. Булгаков М.А. Адам и Ева: Собрание сочинений в 8 т. Т. 4. Кабала святош. М.: Центрполиграф, 2004. 736 с.