То, что сам Булгаков в «романе о Пилате» видел «евангелие сатаны», мы уже знаем. Но как об этом может узнать читатель, взгляд которого не имеет доступа к записным книжкам писателя?
Подсказку вдумчивый читатель найдет в знаменитой фразе «рукописи не горят». В устах Воланда — это ясная претензия на то, что инспирированная им рукопись должна заменить собою церковные Евангелия или по крайней мере встать с ними вровень.
Дело в том, что «рукописи не горят» — это цитата. Цитата пусть и не текстуальная, но смысловая. В самых разных религиозных традициях утверждалось, что спорные дела надо доверять суду стихий — воды или огня.
Арабский путешественник Абу Хамид ал-Гарнати, посетивший Восточную Европу в середине XII столетия, побывал и в Верхнем Поволжье. Об одном из живущих там племен он поведал следующее: «У них каждые 10 лет становится много колдовства, а вредят им женщины из старух-колдуний. Тогда они хватают старух, связывают им руки и ноги и бросают в реку: ту старуху, которая тонет, оставляют и знают, что она не колдунья, а которая остается поверх воды, — сжигают на огне»1.
Зато у древних германцев был обратный обычай: если возникали сомнения в законнорожденности ребенка, младенца бросали в Рейн. Если малыш всплывал — значит, боги Реки решили, что ребенок чист, и тогда его вытаскивали. Если же он тонул — значит, стихия совершила свой суд и погубила дитя греха.
В христианских же святцах есть история о епископе (св. Льве Катанском), который увидел в своем храме языческого жреца, связал его омофором, вытащил на улицу и приказал прихожанам разжечь костер. Вместе с этим колдуном и епископ взошел на костер. Но богозданная стихия, конечно, послушалась своего Творца, а потому христианского пастыря оставила нетронутым, испепелив при этом язычника...2
Византийский хронист Никифор Каллист говорит, что в середине V столетия имело место публичное прение православного епископа и арианина (приверженца ереси, отрицавшей Божественность Христа). Арианин был хороший ритор и диалектик; православный же — просто благочестивый пастырь. Видя, что в словах он переспорить не сможет, православный предложил испытание огнем. Арианин отказался взойти на костер, православный же и стоя на костре продолжал свою проповедь (см.: Никифор Каллист. Церковная история. 15, 23).
Огонь мог оставить нетронутыми не только людей, но и рукописи, если эти рукописи были святыми, Богодухновенными. В 1205 году для борьбы с альбигойской ересью из Испании в Лангедок прибыл приор Доминик де Гусман — будущий католический святой и основатель доминиканского монашеского ордена (доминиканцы потом станут главными инквизиторами). Свои антиальбигойские доводы он изложил письменно, а рукопись вручил своим оппонентам. Альбигойцы, посовещавшись, решили предать эту рукопись огню. Каково же было их потрясение, повествует легенда (ее, в частности, приводит в своей «Истории альбигойцев» Н. Пейра), когда пламя отнеслось к рукописи Доминика с благоговением и трижды оттолкнуло ее от себя.
М.А. Булгаков интересовался историей альбигойской ереси. И вряд ли он мог пройти мимо работы Наполеона Пейра3 — французского историка XIX века, изучавшего борьбу католического Рима с альбигойцами по манускриптам того времени. «Труд Н. Пейра, содержащий это сообщение, Булгаков мог прочесть в Ленинской библиотеке (он находится там и по сей день). Мы знаем, что писатель часто прибегал к услугам всегда имевшегося у него под рукой энциклопедического словаря Брокгауза — Ефрона. А там, в статье "Альбигойцы", есть ссылка именно на эту работу Пейра»4.
Итак, распространенное верование свидетельствует о том, что не разрушается то, что сохраняет Бог, в том числе истинные книги, содержащие правильное понимание библейских сюжетов. Теперь же Воланд выступает в роли и хранителя рукописей, и определителя их достоверности. По заверению Воланда, именно его версия евангельских событий должна быть принята как прошедшая «независимый суд» стихий. О том, как горят церковные книги, хорошо знал советский читатель 30-х годов, а потому и несгораемое творение Воланда презентовалось как достойная замена каноническим Евангелиям.
Во второй полной рукописной редакции романа (1938 год) есть две подробности. В ночь первого сожжения своей рукописи мастер «попробовал снять книгу с полки. Книга вызвала во мне отвращение»5. В ночь же второго сожжения рукописи мастер снова берет в руки книгу и пускает ее на растопку: «Мастер, уже опьяненный будущей скачкой, выбросил с полки какую-то книгу на стол, вспушил ее листы в горящей скатерти, и книга вспыхнула веселым огнем».
Это не рукопись самого мастера, а именно книга. В обоих случаях книга не названа. Однако только одна книга в европейской традиции не нуждается в уточнении названия и называется просто Книгой. Библия.
«Пилатовы» главы — не просто авторский рассказ или версия. Это именно «евангелие», но антиевангелие, «евангелие сатаны». Оно не рядом, оно — вместо церковных книг.
«Только знаете ли, в евангелиях совершенно иначе изложена вся эта легенда, — все не сводя глаз и все прищуриваясь, говорил Берлиоз.
Инженер улыбнулся.
— Обижать изволите, — отозвался он. — Смешно даже говорить о евангелиях, если я вам рассказал. Мне видней.
— Так вы бы сами и написали евангелие, — посоветовал неприязненно Иванушка.
Неизвестный рассмеялся весело и ответил:
— Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову. Евангелие от меня, хи-хи...»6
Поэтому главы, где действует Иешуа, нельзя называть «евангельскими»7. Их верное название — «Пилатовы» главы. Сам мастер говорит: «Я написал о Пилате роман» (гл. 13). На вопрос Воланда: «О чем роман?» — мастер отвечает столь же однозначно: «Роман о Понтии Пилате» (гл. 24)8. Иванушку также интересует не Иешуа, а Понтий Пилат («Меня же сейчас более всего интересует Понтий Пилат... Пилат»). Иешуа — неглавный персонаж романа о Пилате. И роман не столько «апология Иисуса» (как утверждали атеистические критики), сколько апология Пилата.
В романе мастера оправдан Пилат9. Оправдан Левий, срывающийся в бунт против Бога... Похоже, что оправдан даже Иуда, кровью своей искупивший свое предательство: его убийца «присел на корточки возле убитого и заглянул ему в лицо. В тени оно представилось смотрящему белым, как мел, и каким-то одухотворенно красивым» (гл. 26). Между прочим, в «ершалаимских» главах Иуда не предатель, ибо он никогда не был апостолом или учеником Иешуа. Он — профессиональный провокатор, исполняющий свою работу, а точнее — поручения начальства. Ничего личного. Only busness10.
Понятно, почему сатана заинтересован в этом антиевангелии. Это не только расправа с его врагом (Христом церковной веры и молитвы), но и косвенное возвеличивание сатаны. Нет, сам Воланд никак не упоминается в романе мастера. Но через это умолчание и достигается нужный Воланду эффект: это все люди, я тут ни при чем, не я казнил Философа, я просто очевидец, летал себе мимо, примус починял... Так вслед за Понтием Пилатом и Иудой следующим амнистированным распинателем становится сатана.
И, как и подобает антиевангелию, оно появляется в скверне: из-под задницы кота. «Кот моментально вскочил со стула, и все увидели, что он сидел на толстой пачке рукописей» (гл. 24). Рабочий стол — печка — коту под хвост — и снова печка. Таков путь рукописи мастера.
Так что именование «Пилатовых» глав «евангельскими» означает полную солидарность с Воландом. И не менее радикальное расхождение с Михаилом Булгаковым.
Мастер завершил роман о Иешуа. И тут «наступила стадия страха. Нет, не страха этих статей, поймите, а страха перед другими, совершенно не относящимися к ним или к роману вещами. Так, например, я стал бояться темноты... Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хотя оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами... Мне вдруг показалось, что осенняя тьма выдавит стекла, вольется в комнату и я захлебнусь в ней, как в чернилах» (гл. 13).
Религиозный человек от наползающей тьмы защищается молитвой, произнесением святых для него Имен. Но срывается ли с уст мастера в эти кризисные ночи имя Иешуа? В эту минуту мастер молится Маргарите («Догадайся!.. Приди!» (гл. 13)). Ни к Христу Евангелия, ни к Иешуа своих гаданий мастер не обращается. Напротив, он сжигает рукопись своего романа.
А потом просто признает себя психически больным («словом, наступила стадия психического заболевания» (гл. 13)) и добровольно бредет в психбольницу.
Ему и в голову не приходит, что Иешуа, снявший головную боль у Пилата в его романе, мог бы помочь и его голове.
Сам мастер в своем Иешуа не ищет ни источника Чуда, ни совета о том, как жить ему самому (вспомним желание мастера увидеть под трамваем голову своего критика Латунского — вряд ли оно хоть как-то совместимо со словами Иешуа).
Ну а если сам автор романа о Пилате и Иешуа не верит в Иешуа как в Господа и Учителя, то требовать от христианского читателя согласия с таким образом Христа было бы странно.
Примечания
1. Цит. по: Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси. Ижевск, 2003. С. 173.
2. См.: Латышев В. Неизданные греческие агиографические тексты. СПб., 1914.
3. См.: Peirat N. Histoire des Albigeois. Les Albigeois et l'inquisition. Paris, 1870. T. 2. P. 860.
4. Галинская И. Ключи даны! Шифры Михаила Булгакова. Послесловие к «Мастеру и Маргарите». М.: Молодая гвардия, 1989. С. 98.
5. Князь тьмы // Неизвестный Булгаков. С. 108.
6. Копыто инженера (1929—1930) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. С. 54.
7. Некий литературовед М.С. Петровский пишет, что «ершалаимские главы в литературе принято именовать евангельскими» (Цит. по: Семенов А.Н., Семенова В.В. Русская литература XX века в вопросах и заданиях. 11 класс: пособие для учителя. Ч. 2. М., 2001. С. 76). Что ж, соответствующую литературу это характеризует соответствующим образом...
8. Неприличие нынешних школьных учебников литературы обнажается простым сравнением: «Пораженный сильным чувством, возникшим между Мастером и Маргаритой, Воланд узнает и о том, что Мастер написал книгу об Иешуа Ганоцри. "Нет, право, — воскликнул пораженный дьявол, — это черед сюрпризов!"» (Педчак Е.П. Литература. Русская литература XX века. Ростов н/Д, 2002. С. 220). Сравним этот учебник для ПТУ с оригиналом: «— О чем роман? — Роман о Понтии Пилате. — Тут опять закачались и запрыгали язычки свечей, задребезжала посуда на столе, Воланд рассмеялся громовым образом, но никого не испугал и смехом этим никого не удивил. — О чем, о чем? О ком? — заговорил Воланд, перестав смеяться. — Вот теперь? Это потрясающе! И вы не могли найти другой темы? Дайте-ка посмотреть». И непонятно, откуда Педчак взял потрясенность Воланда любовью мастера и Маргариты...
9. Кстати, по современным меркам политкорректности «Пилатовы» главы очень нецензурны. Ведь в них вина за распятие Иешуа возлагается на иудейский Синедрион. Пилат говорит иудейскому первосвященнику: «Вспомнишь ты тогда спасенного Вар-раввана и пожалеешь, что послал на смерть философа с его мирною проповедью!» В такого рода сюжетных поворотах сегодня принято видеть проповедь антисемитизма — за что и досталось фильму Мэла Гибсона «Страсти Христовы». Так что нельзя исключить вероятности того, что скоро книга Булгакова вновь окажется под запретом. Интересно также, что редактор журнала «Богоборец» Берлиоз из всего Воландова «евангелия» заинтересовался лишь одним эпизодом: «Скажите, пожалуйста, — неожиданно спросил Берлиоз, — значит, по-вашему, криков "распни его!" не было? Инженер снисходительно улыбнулся. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вмешаться в суд, творимый прокуратором» (Копыто инженера (1929—1930) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. С. 55). Оказывается, и в самом деле в редакции «Безбожника» — «как в синагоге»: главная претензия к Евангелию связана с потребностью забыть тот выкрик иерусалимской толпы (Мк 13:15)...
Впрочем, тут начинается тема, которой мне не хотелось бы касаться: связь булгаковского антисемитизма (о литературной среде — «Затхлая, советская, рабская рвань с густой примесью евреев» (запись в дневнике от 28 декабря 1924 года); «Новый анекдот: будто по-китайски "еврей" — "там". Там-там-там-там (на мотив "Интернационала") означает "много евреев"» (запись от 9 августа 1924 года), «Пилатовых» глав и иудейского Талмуда.
По мнению антихристиански настроенных булгаковедов, Булгаков «вывел из Талмуда образ Христа, более отвечающий современным христианским идеалам, чем канонический» (Зеркалов А. Евангелие Михаила Булгакова. М., 2002. С. 181). Где г-н Зеркалов нашел «современные христианские идеалы» (при их отличии от изначальных), из какого материала он их состряпал — это даже неинтересно спрашивать. Но если и в самом деле Иешуа из романа мастера есть талмудический Иешу — то значит, Воланд, по Булгакову, был «куратором» не только атеистов, но и талмудических раввинов... Впрочем, «нет оснований считать, что Булгаков изучал или читал Талмуд» (Яновская Л.М. Последняя книга, или Треугольник Воланда. С. 391).
10. Л. Яновская (последние годы своей жизни она провела в Израиле, где имела возможность погрузиться в гебраистику) отмечает требование еврейского закона — двух свидетелей прятали за занавеской, а рядом с провоцируемым обвиняемым зажигали два светильника, чтобы занести в протокол, что свидетели его не только слышали, но и видели. Эта выписка из Талмуда была у Ренана и, значит была знакома Булгакову (Яновская Л.М. Последняя книга, или Треугольник Воланда. С. 452). Отсюда — реплика Пилата: «Светильники зажег...»
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |