Так что, «Мастер и Маргарита» — это рассказ о некоем не очень духовном человеке, который свои проблемы переписал через евангельский сюжет? Да. Но и больше.
Роман Булгакова сложен, а местами и просто запутан. Признаюсь, я не могу понять, где мастер и Маргарита окончили свою земную жизнь. То ли они были отравлены в подвале. То ли Азазелло организовал сердечный приступ Маргарите у нее же дома1, а мастеру — в больнице...
Но есть в романе такие сложности, которые все же можно понять — если посмотреть на них в контексте более широком, чем текст самого романа.
Оказывается, не только персонажи «московского» романа (Воланд и мастер) ткут ткань романа о Пилате. Есть и обратное влияние: Иешуа и Пилат покидают страницы своего романа и вторгаются в судьбы персонажей московских.
Самый большой и смущающий (для христианина) сюрприз «Мастера и Маргариты» — в том, что в конце книги оживают персонажи «малого» романа, придуманные персонажами романа «большого».
Причем и Пилат и Иешуа оказываются прежними — как раз такими, какими их и описал мастер. Но если автор «романа о Пилате» — не то Воланд, не то мастер, то автором «московского» романа все же оказывается сам Булгаков. Неужели и он видит Иешуа таким же, как видел его Воланд? Неужто мастер «угадал» не только замысел Воланда, но и веру Булгакова?
Я полагаю, что через все эти сложности о вере Булгакова можно сказать по крайней мере одно: он верит в то, что творец рискует стать заложником своего творения.
Воланд подчеркивает, что Пилат придуман мастером: «Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой...» (выделено нами. — А.К.) (гл. 32).
В этом — булгаковская подсказка.
Булгаков заставляет Воланда проговориться. Ведь если придуман самый исторически достоверный персонаж — Понтий Пилат, то придуманы и Иешуа, и Левий2.
А Пилат в романе придуман или нет? Столь велико обаяние булгаковского творения, что миллионы людей думают, будто и в самом деле Понтий Пилат был «пятым прокуратором Иудеи». На самом деле ни один из греческих новозаветных текстов так его не называет. Он «игемон». Так и в церковнославянском переводе. В русском переводе греческое «игемон» переведено как «правитель».
В латинском переводе Нового Завета слово прокуратор употребляется, но только не по отношению к Понтию Пилату, а к домоправителю из притчи о винограднике.
Латинский текст Евангелий Понтия Пилата именует префектом. Praefectus — начальник, командующий, что вполне точно передается греческим словом «игемон».
А прокураторы в ту пору занимались просто налогами. Они заведовали личным имуществом императора и его фиском. То есть прокуратор — это просто старший сборщик налогов в имперскую казну. Значение прокуратуры поднялось, когда Клавдий передал прокураторам судебные полномочия — но опять же лишь в вопросах, связанных с уплатой налогов. Впрочем, Клавдий правил после Тиберия, то есть после евангельских событий.
После подавления иудейского восстания 69—70 годов Иудея была лишена видимости своей самостоятельности, и тогда действительно римские правители этой провинции стали именоваться прокураторами.
Так именно представлен Понтий Пилат у Тацита. Но именно свидетельству Тацита и призывает не верить Берлиоз: «Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в 15-й книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых "Анналов", где говорится о казни Иисуса, — есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка» (гл. 1).
Булгаков не оспаривает это мнение (и в самом деле: христианские апологеты II—IV веков не ссылаются на Тацита). Значит, описание жизни «прокуратора Понтия Пилата» строится на заведомо неверном источнике... Это именно художественная литература. А у художественной литературы и населяющих ее персонажей есть автор, творец. Таковым для «прокуратора Понтия Пилата» является мастер (с участием Воланда).
Реальный Понтий Пилат не был прокуратором. Скорее всего, Булгаков взял это именование из статьи про Понтия Пилата в энциклопедии Брокгауза и Ефрона.
Но за рамками булгаковедения именовать Понтия Пилата прокуратором все же нельзя.
Точнее, можно было до 1961 года. Пока не был найден монумент, на котором он именуется префектом Иудеи.
В 1961 году итальянский археолог Антонио Фрова и его коллега обнаружили в Кесарии Палестинской (современная аль-Кайсарийе) известняковую плиту размером 82×100×20 см с латинской надписью, расшифрованной археологом Антонио Фрова следующим образом:
...]S TIBERIÉUM
...PON]TIUS PILATUS...
PRAEF]ECTUS IUDA[EA]E
Это можно перевести так: «Понтий Пилат, префект Иудеи, [представлял] Тиберия». Эта плита стала первой археологической находкой, подтвердившей существование Пилата. Оно важно еще и потому, что становится ясной должность Пилата. Пилат оказался префектом, а не прокуратором.
Но мастер, конечно, в своей рукописи волен именовать его как пожелает.
В начале романа Воланд говорит, что он всего-навсего очевидец, и повествование о Пилате и о тех, чьи судьбы раздавлены Пилатом, идет как о чем-то в высшей степени объективном и достоверном. Невнимательный читатель «Мастера и Маргариты» может подумать, что все и в самом деле было так.
Однако очная встреча Воланда и мастера с одной стороны и Пилата и Левия Матвея с другой не позволяет вдумчивому читателю принять эту простую схему. На этой встрече оказывается, что Пилат придуман мастером. Следовательно, в той же синергии мастера и Воланда придуманы и Левий и Иешуа.
Потому они и просят Воланда — как создания у своего создателя (гл. 29)... «От редакции к редакции распоряжение Иешуа о судьбе мастера все меньше звучит приказом»3.
6 июня 1936 года Булгаков так завершил работу над «первой полной редакцией» своего романа (по счету Яновской, это «третья редакция»): мастер «подскакал к Воланду ближе и крикнул: — Куда ты влечешь меня, о великий Сатана? — Голос Воланда был тяжел, как гром, когда он стал отвечать: — Ты награжден. Благодари бродившего по песку Ешуа, которого ты сочинил»4.
Значит, тот, кто влюбляется в воландовского Иешуа, влюбляется в сатанинский артефакт, в морок. Любить Иешуа — это безвкусие. Это не духовность, а атеизм и сатанизм.
Но не зря Булгаков изучал оккультизм. В оккультизме и в буддизме предполагается, что «энергия человеческой мысли» объективируется, сгущается и затем может оказывать подчас совсем не желательное обратное воздействие на своего творца. Все боги, все духи, все демоны созданы игрой сознания. Психическая энергия, которую поклонник вкладывает в некий мыслеобраз, концентрируется в этом образе и постепенно отчуждается от мыслящего, медитирующего, молящегося ума. Соответственно, любой мыслеобраз, которому множество людей поклоняется в течение долгого времени, достаточно реален. Он способен им помогать и как бы возвращать людям энергию, которую от них получил прежде. Божества создаются направленным к ним поклонением; это «аккумуляторы», собирающие в себе «энергию поклонения».
Маг же должен сознательно создавать такие «аккумуляторы» (терафимы), то есть такие материальные предметы, через которые энергия, собранная богами, возвращалась бы от них в мир людей. Маг должен уметь дарить духам бытие не только в «тонкоматериальном мире», но и в мире плоти — например, через подселение духов в материальные предметы.
Так, «индусы дают жизнь магическим диаграммам и скульптурным изображениям богов, прежде чем поклониться им. Обряд этот именуется прана-пратиштха. Цель его — вдохнуть при помощи духовной эманации в неодушевленный предмет жизненную силу верующего. Сообщенная предмету жизнь поддерживается ежедневными ему поклонениями. В сущности, он "питается" сосредоточенной на нем концентрацией мысли. Если этой питающей силы ему начинает не хватать, живая душа в нем чахнет и гибнет от истощения. Одухотворенный предмет снова превращается в мертвую материю. Последнее — одна из причин, почему индусы считают грехом прекращение ежедневного служения уже одухотворенным изображениям богов5, за исключением тех случаев, когда даруемая им жизнь ограничена рамками особой церемонии. В таких случаях по окончании обряда их считают покойниками и с большой пышностью погребают в водах священной реки»6.
По общеязыческому убеждению боги питаются дымом жертв, сжигаемых перед их изображениями. Традиционная магическая практика «изготовления богов» описана еще в герметическом трактате «Асклепий»: «Одушевленные изваяния, преисполненные сознания и духа, свершают столько великих деяний; существуют изваяния прорицательные, которые предсказывают будущее в снах и прочими способами, и иные, которые поражают нас болезнями или исцеляют, причиняют нам боль или дарят радость» (Асклепий, 8); «поскольку сотворить душу было не в их (праотцов) власти, они вызывали души демонов или ангелов и заключали их в свои идолы посредством священных и божественных церемоний, наделяя идолов способностью творить добро и зло» (Асклепий, 13). «Гермес... утверждает, что видимые статуи представляют собой как бы тела богов; в телах же этих находятся привлеченные туда духи, имеющие отчасти силу или причинять вред или исполнять кое-какие желания тех, кто оказывает им поклонение. Привязывать посредством некоторого искусства невидимых духов к видимым вещам и значит творить богов» (Августин. О Граде Божием. 8, 23). Неоплатоник Прокл с восторгом описывает возможности животворения статуй: «Таинство, в котором очистили некоторые изображения и символы и расположили их вокруг статуи, сделало ее живой» (Прокл. Теология Платона. 1, 28)7.
Если не знать этих языческих верований в статуи как место обитания божеств и как источник магических воздействий на человека, то будет непонятно то дерзновение, с которым христиане врывались в языческие храмы и уничтожали статуи8. С точки зрения «светской» это поведение кажется варварством, разрушением памятников искусства «церковными мракобесами». Но христиане видели в этих статуях именно то, что видели в них сами же язычники — не произведения искусства, а колдовские талисманы...
И еще не забудем, что над Небесным Ершалаимом в концовке «Мастера и Маргариты» царят «сверкающие идолы» (в другом месте: «И эти идолы, ах, золотые идолы! Они почему-то все время не дают покоя», — говорит Маргарита в 30-й главе).
Психический механизм теогонии должен постигнуть буддистский посвященный. Ученик должен вызвать и приручить духа-покровителя. Для этого он проводит много месяцев в длительной уединенной медитации в темноте. Он его воображает, призывает, молит, заманивает... Через некоторое время в келье послушника начинаются перемены. Появляются шорохи; шорохи перерастают в звуки, звуки слагаются в слова... В воздухе сначала носятся огоньки, потом мелькают тени, светотени. Наконец, является образ и звучит речь.
Наконец призрак крепнет настолько, что явственно для ученика гуляет с ним средь бела дня. «С некоторыми учениками происходят странные приключения, но среди них бывают и победители, им удается удержать при себе своих почитаемых компаньонов, и те уже покорно сопровождают их, куда бы они ни отправились. — Вы добились своей цели, — заявляет тогда учитель. — Мне нечему больше вас учить. Теперь вы приобрели покровительство более высокого наставника. Некоторые ученики благодарят учителя и, гордые собой, возвращаются в монастырь или же удаляются в пустыню и до конца дней своих забавляются своим призрачным приятелем»9. Но есть другие, которые ничего не видят или, видя, понимают, что это собственное порождение. Они и становятся истинными учениками. «Именно это и нужно было понять, — говорит ему учитель. — Боги, демоны, вся вселенная — только мираж. Все существует только в сознании, от него рождается и в нем погибает»10.
Впрочем, та же тема может быть знакома современному читателю и по совсем другому произведению — «Солярису» Лема (и Тарковского). Здесь тоже воспоминания обретают самостоятельную жизнь и входят в диалог с тем сознанием, частью которого еще недавно являлись. В классике же тему обратного воздействия героев произведения на своего творца проигрывает «Портрет Дориана Грэя».
Три больших произведения Булгакова объединены этой общей темой: создание мстит своему создателю. «Роковые яйца» (1925 год), «Собачье сердце» (1926 год), «Мастер и Маргарита» (начало работы — 1928 год).
В «Роковых яйцах» змеи, доведенные учеными до размеров динозавров, мстят человечеству.
В «Собачьем сердце» творение профессора Преображенского начинает покусывать своего творца.
В более поздней пьесе «Адам и Ева» (1931 год) люди, спасенные профессором в газовой атаке, судят своего спасителя. Причем Ева называет этих спасенных судей фантомами11.
А в письме В. Вересаеву от 27 июля 1931 года Булгаков прямо пишет об обратном вторжении созданных им персонажей в его жизнь: «...Один человек с очень известной литературной фамилией и большими связями... сказал мне тоном полууверенности:
— У Вас есть враг...
Я не мальчик и понимаю слово — "враг"... Я стал напрягать память. Есть десятки людей — в Москве, которые со скрежетом зубовным произносят мою фамилию. Но все это в мире литературном или околотеатральном, все это слабое, все это дышит на ладан. Где-нибудь в источнике подлинной силы как и чем я мог нажить врага?
И вдруг меня осенило! Я вспомнил фамилии! Это — А. Турбин, Кальсонер, Рокк и Хлудов (из «Бега»). Вот они, мои враги! Недаром во время бессонниц приходят они ко мне к говорят со мной: "Ты нас породил, а мы тебе все пути преградим. Лежи, фантаст, с загражденными устами". Тогда выходит, что мой главный враг — я сам»12.
Вот и через последний булгаковский роман проходит скорбь о власти деяний над авторами этих деяний.
Во второй полной рукописной редакции романа (1937—1938) на балу у сатаны появились Гете и Шарль Гуно. Первый — как автор поэмы «Фауст», второй — как автор оперы «Фауст».
По Булгакову выходит, что они стали пленниками того демонического персонажа, которому отвели центральное место в своих произведениях.
Вот так же «призрачные приятели» обретают плоть в финале «Мастера и Маргариты».
Быть может, именно поэтому Каиафа и Иуда не появились ни на балу у сатаны, ни в жизни мастера. Их ограниченность рукописью мастера может объясняться тем, что мастер не вложил в эти образы свою душу — в отличие от более проработанных образов Пилата и Иешуа.
Но у «романа о Пилате» два соавтора. Оба они — и Воланд, и мастер — «объективируют» свои фантазии. В сентябре 1934 года Булгаков полагал, что не мастер, а Воланд отпускает Пилата: «— Прощен! — прокричал над скалами Воланд, — прощен!»13
Впрочем, еще более о власти Воланда над романом мастера свидетельствует его подчеркнутое отсутствие на страницах этого романа. Раз персонажи, мотивы и судьбы романа мастера придуманы, а дьявола в романе нет, значит именно он-то и сверхреален. Ему не надо попадать в зависимость от мастера и потом добиваться независимости от него.
Воланд использовал мастера — и покинул его.
Иешуа создан мастером — и тоже оставил его.
Простил ли Иешуа своего создателя — мастера?
Иешуа, который вроде бы всех прощает, для которого все люди добрые, тем не менее выносит приговор мастеру. О том, что это приговор, а не награда, свидетельствует печальная интонация Левия при произнесении этой фразы: «А что же вы не берете его к себе, в свет? — Он не заслужил света, он заслужил покой, — печальным голосом проговорил Левий» (гл. 29).
Иешуа отдает мастера навсегда в царство Воланда, царство зла и тьмы. «Он прочитал сочинение мастера, — заговорил Левий Матвей, — и просит тебя, чтобы ты взял с собою мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?» (гл. 29). Создание вынесло приговор своему творцу («он не заслужил света») и покинуло его.
Чем перед Иешуа провинился мастер? Не тем ли, что создал какого-то карикатурно-картонного, одномерного персонажа, который, став самостоятельным, сам тяготится своей навязанной ему одномерностью и пробует ее — через осуждение мастера — изжить? «В романе мы видим Иешуа только так, как его видит Пилат, как его видит секретарь, стража. И даже о том, как Иешуа перед казнью искал ответного взгляда, узнаем извне — из уст Афрания. И никоим образом нельзя узнать из романа, что видел и слышал сам Иешуа. Пилат в романе виден изнутри. Иешуа — только извне»14.
Теперь будет понятна головокружительная фраза Воланда, сказанная мастеру: «Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой, которого вы сами только что отпустили, прочел ваш роман» (гл. 32).
Вновь говорю: если мастером выдуман Пилат, то Иешуа тоже должен быть рассматриваем как просто персонаж его романа.
Тут стоит обратить внимание, что Воланд в дискуссии с Берлиозом на тему историчности Иисуса употребляет именно это имя: «Имейте в виду, что Иисус существовал» (гл. 1). Иисус — существовал. А Иешуа? Он — вос-существовал. Он начал быть под пером мастера.
Но вот, оказывается, персонаж читает роман про самого себя и дает ему оценку... Это и есть сюрприз, обещанный Воландом мастеру15. Сон, придуманный писателем (мастером) для своих персонажей (сон Пилата о прогулке с Иешуа) обретает реальность и являет себя призраку автора...
Персонажи создаются романом мастера, но все же эти тени не начинают жизни вполне самостоятельной. Такими, какими их задумал мастер, они остаются навсегда. Но им не хватает сил и реальности для того, чтобы самостоятельно меняться хотя бы в мелочах.
Их непеременчивость подчеркивается: Левий Матвей и в XX веке все так же мрачен и ходит все в том же хитоне, запачканном глиной еще на Лысой горе. Двенадцати тысяч новолуний не хватает для того, чтобы лужа вина высохла у ног Понтия Пилата. И сам Понтий Пилат не изменился — он по-прежнему отрицает свою ответственность за казнь Иешуа. Казненный им Иешуа так же все еще «в разорванном хитоне и с обезображенным лицом» (эпилог). Иешуа по-прежнему говорит охрипшим голосом. И как безвольно, заискивающе Иешуа просил Пилата в романе мастера, так же он и теперь просит Воланда. И все те же идолы царят над Ершалаимом...
Вот тут и встает во всей своей кошмарности и серьезности вопрос о том, горят ли рукописи...
В финале «этот герой ушел в бездну» (гл. 32). Какую? Ту самую, куда и вся Воландова свита: «Черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита» (гл. 32). В этой бездне исчезла и та лунная дорожка, на которой Пилат встретился с Иешуа: «Ни скал, ни площадки, ни лунной дороги, ни Ершалаима не стало вокруг» (гл. 32). Если Пилат — в одной бездне с Воландом, значит, он из его свиты, и значит он — и его порождение, а не только мастера.
Кстати, в отличие от Пилата, сам мастер с Иешуа так и не встретился. Его финал иной:
«— Ну что же, — обратился к нему Воланд с высоты своего коня, — все счета оплачены? Прощание совершилось?
— Да, совершилось, — ответил мастер и, успокоившись, поглядел в лицо Воланду прямо и смело.
И тогда над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:
— Пора!! — и резкий свист и хохот Бегемота».
Мастер прекрасно знал, что на вопрос Воланда он ответил цитатой. Цитатой из Евангелия. «Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух» (Ин. 19, 30). Но в Евангелии на кресте «совершилось» дело жертвенного страдания за других людей. А в жизни мастера — что? «Он стал прислушиваться и точно отмечать все, что происходит в его душе. Его волнение перешло, как ему показалось, в чувство горькой обиды. Но та была нестойкой, пропала и почему-то сменилась горделивым равнодушием, а оно — предчувствием постоянного покоя».
Каково качество этого покоя, к которому мастер подошел с чувствами горькой обиды и горделивого равнодушия к родному городу — увидим в главе «Он заслужил покой».
Примечания
1. «Когда отравленные затихли, Азазелло начал действовать. Первым делом он бросился в окно и через несколько мгновений был в особняке, в котором жила Маргарита Николаевна. Азазелло видел, как мрачная, ожидающая возвращения мужа женщина вышла из своей спальни, внезапно побледнела, схватилась за сердце и, крикнув беспомощно: — Наташа! Кто-нибудь... ко мне! — упала на пол в гостиной, не дойдя до кабинета».
2. Почему из всех евангелистов выбран только один — и именно Левий Матвей? Этот выбор как раз показывает, что перед нами не историческая «реконструкция». Библейская критика ко времени написания Булгаковым романа уже единодушно считала, что первым евангелистом был все же Марк, и другие синоптические Евангелия (в том числе и Евангелие от Матфея) опирались на него. Церковная же традиция полагает, что первым евангелистом был все же Матфей. Поскольку Воланд ведет войну с церковными христианами, а не с учеными, в его антиевангелии должен быть пародирован именно Матфей.
3. Яновская Л.М. Последняя книга, или Треугольник Воланда. С. 469.
4. Главы, дописанные и переписанные в 1934—1936 гг. // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. С. 260.
5. Совет Коровьева об обращении с призраками на балу у сатаны: «Все, что угодно, но только не невнимание. От этого они захиреют...» (гл. 23). Совершенно то же говорили духи Рерихам: «Духи нуждаются в признании» (Агни-Йога. Откровение. 1920—1941. М., 2002. С. 23).
6. Давид-Ноэль А. Мистики и маги Тибета. М., 1991. С. 183.
7. Цит. по: Доддс Э.Р. Греки и иррациональное. СПб., 2000. С. 425.
8. «В городе фригийской области Мире правителем был в то время Амахий. Он приказал отворить тамошнее капище, вынести из него накопившиеся от времени нечистоты и тщательно возобновить находившиеся в нем статуи. Это сильно огорчило тамошних христиан. Некто Македонии, Феодул и Тациан, по ревности к христианской вере, не перенесли сей скорби. Воодушевляемые пламенной любовью к добродетели, они ночью пробрались в капище и сокрушили все статуи. Сильно разгневанный этим происшествием, правитель хотел предать смерти многих невинных жителей города, поэтому виновники поступка выдали себя и решились лучше самим умереть за истину, нежели допустить, чтобы за них умерли другие. Правитель взял их и повелел им сделанное преступление очистить жертвоприношением; если же не исполнят, угрожал наказанием. Но они решились лучше умереть, нежели осквернить себя принесением жертвы. Тогда правитель приказал наконец положить их на железные решетки, подложить под них огонь и таким образом замучить. Они же и при этом показали величайшее мужество, говоря правителю: "Если ты, Амахий, хочешь попробовать жареного мяса, то повороти нас на другой бок, чтобы для твоего вкуса мы не показались полуизжаренными". Так окончили они свою жизнь» (Сократ Схоластик. Церковная история. 3, 15).
9. Давид-Ноэль А. Мистики и маги Тибета. М., 1991. С. 197.
10. См.: там же. С. 197.
11. «Ева. Ты фантом.
Адам. Что такое? Что ты говоришь?
Ева. Привидение. Да и вы все такие. Я вот сижу и вдруг начинаю понимать, что лес и пение птиц и радуга — это реально, а вы с вашими исступленными криками — нереальны.
Адам. Что это за бред? Что несешь?
Ева. Нет, не бред. Это вы мне все снитесь! Чудеса какие-то и мистика. Ведь вы же никто, ни один человек, не должны были быть в живых. Но вот явился великий колдун, вызвал вас с того света, и вот теперь вы с воем бросаетесь его убить...»
12. Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940 / сост. В.И. Лосев. М., 1997. С. 251.
13. Великий Канцлер (1932—1936) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. С. 207.
14. Яновская Л.М. Последняя книга, или Треугольник Воланда. С. 454.
15. «А вам скажу, — улыбнувшись, обратился он к мастеру, — что ваш роман еще принесет вам сюрпризы» (гл. 24).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |