...Есть «русский Шиллер», есть «русский Шекспир» и, отдельно, «русский Гамлет», есть «русский Гейне» и «русский Бернс», есть даже русский Хемингуэй. А «русского Гете» нет, как нет «русского Фауста». То есть, конечно, переводили, знали, ценили... Но все как-то не западало в душу... Разве что Боратынский посвятит стихи или Пушкин перепишет сцену... Но чтобы кто-нибудь воскликнул: «Я — Фауст. Холодеет кровь...», такого не было1.
В русскую культуру Гете проник в двух видах, из которых оба — не его: антропософия и опера Гуно.
Эти два источника и две составные части русского Фауста сталкиваются в московской мансарде в сцене первого (неудачного) самоубийства Максудова:
«Но мне бог возвратит ли все?!
«Батюшки! «Фауст»! — подумал я. — Ну, уж это, действительно, вовремя. Однако подожду выхода Мефистофеля»... Снизу донесся тяжкий басовый голос:
— Вот и я!
Дверь распахнулась, и я окоченел на полу от ужаса. Это был он, вне всяких сомнений... Короче говоря, передо мной стоял Мефистофель.
— Рудольфи, — сказал злой дух тенором, а не басом»2.
По чести говоря, никаких особенных загадок «Театральный роман» нам до сих пор не задавал, в частности, с именами; Иван Васильевич, понятно, Станиславский, почему И.В. — тоже понятно: царь Иван Васильевич (IV, Грозный), потому что режиссер, значит, самодержец и тиран. Имя же «Рудольфи» проще было считать случайным. Установлено, что в редакторе журнала «Родина» запечатлен Исай Лежнев (Альтшуллер). Ну, «шулер», игрок, нечистая игра, нечистая сила... А при чем здесь Рудольфи?
— Батюшки, Штейнер! Рудольф Штейнер! Доктор!*
И только пересечение этих двух жанров — антропософии и оперного — объясняет появление романа «Мастер и Маргарита» М. А Булгакова и речения И.В. Сталина: «Это штука посильнее «Фауста» Гете: Любовь побеждает смерть».
Почему Фауст? Почему Гете? Никогда и нигде не обнаруживал товарищ Сталин знания западных литератур. И вдруг, по поводу Горького, и даже не романа «Мать»?! Необъяснимо!.. То есть, конечно, объяснимо, если Вождь и Учитель разговаривал на том же языке, что и его писатели. А другого языка у него не было. Но есть одно тайное подозрение: а что, как загадочная эта фраза, — первая потаенная рецензия на роман Булгакова? Ведь, если роман существовал до написания, почему бы рецензии не предшествовать публикации?
...Итак, все сбылось, не правда ли? Тайное сродство Сталина и Булгакова, а их обоих с Дьяволом и Христом, тайное учение (антропософия), Новое (5-е) Евангелие, Ариман и Люцифер, мистика и Гнозис — все это есть в романе. Мы сами, своими руками это доказали! Иль Бэлза прав, и гений и злодейство — две вещи совместимые? И Булгаков впрямь написал гностический роман?
Нет, Булгаков не писал гностический роман, и антропософского романа не писал. Но антропософию знал, языком ее пользовался, в силу чего и оставил нам пародию на антропософию.
Примечания
*. В неоконченной повести «Тайному другу» — первых набросках «Театрального романа» (1929 год) редактор носит имя Рудольф Рафаилович3.
1. Неосвоенность «Фауста» русской традицией нагляднее всего проявляется в двух стихах Пастернака:
Когда он — Фауст, когда — фантаст?
Так начинаются цыгане...Луг дружил с замашкой
Фауста, что ли, Гамлета ли...
Обратим внимание, что ритм стиха соблюдается лишь в случае произнесения имени «Фауст» по-немецки (сочетание «ау» должно читаться как немецкий дифтонг «аи», то есть — «au», притом, что «в» не русское, а английское /w/). Ср. освоенные русской культурой и фонетикой Гейне (Heine), Гамлет (Hamlet), Лорелея (Lorelei «Лорэляй»).
2. «Театральный роман», стр. 284—285.
3. Чудакова М.О. Архив М.А. Булгакова, стр. 82.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |