Пастернак

«Как-то по дороге домой мы заглянули к Федорченко «на огонек». За столом сидел смугло-матовый темноволосый молодой человек.

После чая Софья Захаровна сказала:

— Борис Леонидович, пожалуйста, вы хотели прочесть свои стихи.

Пастернак (это был он) немного выпрямился, чуть откинулся на спинку стула и начал читать:

Солнце село,
И вдруг
Электричеством вспыхнул «Потемкин».
Со спардека на камбуз
Нахлынуло полчище мух.
Мясо было с душком...
И на море упали потемки.
Свет брюзжал до зари
И забрезживший утром потух...

Не скажу, чтобы стихи мне очень понравились, а слова «свет брюзжал до зари» смутили нас обоих с М.А. Мы даже решили, что ослышались. Зато внешность поэта произвела на меня впечатление: было что-то восточно-экстатическое во всем его облике, в темных без блеска глазах, в глуховатом голосе. Ему, вдохновенному арабу, подходило бы, читая, слегка раскачиваться и перебирать четки... Но сидел он прямо, и четок у него не было...» (Л.Е. Белозерская, МВ, с. 122—123).

На именинах у жены драматурга Тренева Булгаков и Пастернак оказались за одним столом.

«Там была целая тьма малознакомого народа. Длинный, составленный стол с горшком цветов посередине, покрытый холодными закусками и бутылками. Хозяйка рассаживала гостей. Потом приехала цыганка Христофорова, пела. Пела еще какая-то тощая дама с безумными глазами. Две гитары. Какой-то цыган Миша, гитарист. Шумно. Пастернак с особенным каким-то придыханием читал свои переводные стихи с грузинского. После первого тоста за хозяйку Пастернак объявил: «Я хочу выпить за Булгакова!» Хозяйка: «Нет, нет! Сейчас мы выпьем за Викентия Викентьевича, а потом за Булгакова!» — «Нет, я хочу за Булгакова! Вересаев, конечно, очень большой человек, но он — законное явление. А Булгаков — незаконное!» [Билль-Белоцерковский и Кирпотин опустили глаза — целомудренно]» (8.IV.1935 / ДЕБ, с. 91; [ЖМБ, с. 560]).

Комментарий М. Чудаковой к последней фразе, отсутствующей в поздней редакции дневника, но воспроизводящей «любопытные резонаторы тоста Пастернака»:

«...именно В.Я. Кирпотин, в то время — зав. Сектором художественной литературы ЦК партии большевиков, прошлым летом на съезде писателей упомянул в своем докладе о драматургии Булгакова («...Булгакову в «Днях Турбиных» неважно, что его герои белые, ему важней, что они — «хорошие люди» в кругу семьи и друзей. На этом основании он выносит им оправдательный приговор»), а В.Н. Билль-Белоцерковский, официальный драматург, своим письмом спровоцировал в начале 1929 года Сталина на оценку булгаковских пьес, после чего все они были сняты» (АО, 1991, № 5, с. 13).

Зимой 1939 или 1940 года Пастернак приходил к умирающему Булгакову, сидел около часу. Визиты литераторов теперь раздражали Булгакова, но о Пастернаке он тогда сказал жене: «А этого всегда пускай — я его люблю» (Е.С. Булгакова/М.О. Чудакова, 1969; АО, 1991, № 5, с. 14).