Замятин

Замятин один из первых обратил внимание на автора «Дьяволиады»:

«...от автора, по-видимому, можно ждать хороших работ» (Русский современник, 1924, № 2, с. 266).

Потом критики ставили их на одну полку, а карикатуристы рисовали их вместе, так что рано или поздно они должны были познакомиться. А поскольку жили они в разных городах (один — в Ленинграде, другой — в Москве), то возникла переписка, которая, может, прибавит несколько красок к портрету художника.

М.А. Булгаков — Е.И. Замятину:

«В тоске покидая Ваш очаровательный город, не то у Вас, не то у Николая Эрнестовича [Радлова] на вешалке забыл свой шарф (двухцветный — лиловый с черным). Пришлите мне его!» (12.IV.1928).

М.А. Булгаков — Е.И. Замятину:

«К той любви, которую я испытываю к Вам, после Вашего поздравления присоединилось чувство ужаса (благоговейного).

Вы поздравили меня за две недели до разрешения «Багрового острова».

Значит, Вы пророк» (27.IX.1928).

М.А. Булгаков — Е.И. Замятину:

«Что касается старости, то если мы будем вести себя так, как ведем, то наша старость не будет блистательна. Передайте мой лучший привет Людмиле Николаевне, а также миллионщикам.

Ваш до гроба (который не за горами) М. Булгаков» (19.VII.1929).

Из писем Е.И. Замятина к жене:

«...вечером у Мих[аила] Аф[анасьевича]. У него какие-то сердечные припадки, пил валерьянку, лежал в постели» (24.X.1929; НБ, с. 25);

«Вчера и третьего дня обедал в Доме Герцена с Мих[аилом] Аф[анасьевичем] и Олешей (случайно так выходило). На вчерашнем утреннем спектакле «Сенс[ации]» (общ[ественный] просм[отр]) был Мих. Аф.; пьеса ему — говорит — оч[ень] понравилась, игра — нет» (10.VI.1930; НБ, с. 27).

В июне 1931 года Замятин приезжает в Москву, чтобы через Горького получить разрешение на выезд за границу.

Встречается с Булгаковым. Читает письмо Булгакова правительству и остается недоволен: не так надо писать вождям.

И показывает, как надо:

«...временно, хотя бы на один год, выехать за границу — с тем, чтобы я мог вернуться назад, как только у нас станет возможно служить в литературе большим идеям без прислуживания маленьким людям, как только у нас хоть отчасти изменится взгляд на роль художника слова. А это время, я уверен, не за горами, потому что вслед за успешным созданием материальной базы неминуемо встанет вопрос о создании надстройки — искусства и литературы, которые действительно были бы достойны революции» (ЖМБ, с. 470).

И — получает разрешение.

М.А. Булгаков — Е.И. Замятину:

«Это что же за мода — не писать добрым знакомым? Когда едете за границу? Мне сказали, что Вы в конце октября или начале ноября приедете в Москву. Черкните в ответ — когда?» (26.X.1931).

Е.И. Замятин — М.А. Булгакову:

«Итак, ура трем М — Михаилу, Максиму и Мольеру!»...

«Стало быть, Вы поступаете в драматурги, а я — в Агасферы» (28.X.1931; ЖМБ, с. 473).

М.А. Булгаков — Е.И. Замятину:

«Когда приедете в Москву, дайте мне знать о своем появлении и местопребывании, каким Вам понравится способом — хотя бы, скажем, запиской в МХТ, ибо телефон мой — сволочь — не подает никаких признаков жизни.

Из трех ЭМ'ов в Москве остались, увы, только два — Михаил и Мольер.

Что касается Людмилы Николаевны, то я поздравляю ее с интересной партией. Она может петь куплет: