Олимп

Литературный Олимп — это знакомое и родное с детства царство классической литературы.

...ЛУЧШИЕ НА СВЕТЕ ШКАПЫ С КНИГАМИ, ПАХНУЩИМИ ТАИНСТВЕННЫМ СТАРИННЫМ ШОКОЛАДОМ, С НАТАШЕЙ РОСТОВОЙ, КАПИТАНСКОЙ ДОЧКОЙ... (БГ, 1).

Пушкин:

«...Пушкин — полубог, евангелист...» (МАМБ, с. 156).

Гоголь:

«Боже! Какая фигура! Какая личность!» (М.А. Булгаков — В.В. Вересаеву. 2.VIII.1933).

«Из писателей предпочитаю Гоголя; с моей точки зрения, никто не может с ним сравниться. 9 лет читал «Мертвые души». Расценивал их как авантюрный роман: По-моему, у Гоголя наступил второй период его творчества, когда он исписался. Вероятно, 2-й части «Мертвых душ» не было. Когда Гоголь выписал все, что мог, то стал писать уже не беллетристику. В «Переписке» он выразил свою душу» (М.А. Булгаков/П.С.Попов, ЗАХ).

«Помню, как я удивился, когда узнал, что писатель номер один для Булгакова — не Достоевский, не Шекспир, а Гоголь: «Гоголь это Гоголь! Будьте благонадежны!» (В. Левшин; ВМБ, с. 173).

«...однажды он признался мне, что всегда мыслил себя писателем вроде Гоголя» (В. Катаев, АМВ, с. 43).

ОБРАДОВАЛСЯ Я НИКОЛАЮ ВАСИЛЬЕВИЧУ, КОТОРЫЙ НЕ РАЗ УТЕШАЛ МЕНЯ В ХМУРЫЕ БЕССОННЫЕ НОЧИ... («Похождения Чичикова», 10).

Достоевский:

АЛЕКСЕЙ. ОН БЫЛ ПРОРОК! ТЫ ЗНАЕШЬ, ОН ПРЕДВИДЕЛ ВСЕ, ЧТО ПОЛУЧИТСЯ («Белая гвардия», 1; П-20, с. 51).

— ...ТАК ВОТ, ЧТОБЫ УБЕДИТЬСЯ В ТОМ, ЧТО ДОСТОЕВСКИЙ — ПИСАТЕЛЬ, НЕУЖЕЛИ ЖЕ НУЖНО СПРАШИВАТЬ У НЕГО УДОСТОВЕРЕНИЕ? ДА ВОЗЬМИТЕ ВЫ ЛЮБЫХ ПЯТЬ СТРАНИЦ ИЗ ЛЮБОГО ЕГО РОМАНА, И БЕЗ ВСЯКОГО УДОСТОВЕРЕНИЯ ВЫ УБЕДИТЕСЬ, ЧТО ИМЕЕТЕ ДЕЛО С ПИСАТЕЛЕМ (ММ, 28).

Салтыков-Щедрин:

«...моего учителя М.Е. Салтыкова-Щедрина» (ПП, 4);

«Я начал знакомиться с произведениями Щедрина, будучи, примерно, в тринадцатилетнем возрасте, причем, эти произведения мне чрезвычайно понравились. В дальнейшем я продолжал их читать и перечитывать, постоянно возвращаясь к ним. Полагаю, что степень моего знакомства с творчеством Щедрина — довольно высока, а роль его в формировании моего мировоззрения — значительна»;

«Считаю его перворазрядным художником» (Из ответов на вопросы редакции «Литературного наследства»; ТМБ-1, с. 261).

Лев Толстой:

«И вдруг перешел к тому, что даже самого скромного русского литератора обязывает уже то одно, что в России было «явление Льва Толстого русским читателям».

— Явление Христа народу! — выкрикнул кто-то из недоброжелателей Михаила Булгакова.

Булгаков ответил, что для него явление Толстого в русской литературе значит то же, что для верующего христианина евангельский рассказ о явлении Христа народу.

— После Толстого нельзя жить и работать в литературе так, словно не было никакого Толстого. То, что он был, я не боюсь сказать: то, что было явление Льва Николаевича Толстого, обязывает каждого русского писателя после Толстого, независимо от размеров его таланта, быть беспощадно строгим к себе. И к другим, — выдержав паузу, добавил Булгаков.

<...>

— Однако и у Льва Николаевича бывали огрехи в его работе, — прозвучал вдруг голос Серафимовича. — Михаил Афанасьевич напрасно считает, что у Льва Николаевича ни одной непогрешимой строки!

— Ни одной! — убежденно, страстно сказал Булгаков. — Совершенно убежден, что каждая строка Льва Николаевича — настоящее чудо. И пройдет еще пятьдесят лет, сто лет, пятьсот, а все равно Толстого люди будут воспринимать как чудо!» (Э. Миндлин; ВМБ, с. 154—155).

ВИДЕЛ ВО СНЕ, КАК БУДТО Я ЛЕВ ТОЛСТОЙ В ЯСНОЙ ПОЛЯНЕ. И ЖЕНАТ НА СОФЬЕ АНДРЕЕВНЕ. Я СИЖУ НАВЕРХУ В КАБИНЕТЕ. НУЖНО ПИСАТЬ. А ЧТО ПИСАТЬ, Я НЕ ЗНАЮ. И ВСЕ ВРЕМЯ ПРИХОДЯТ ЛЮДИ И ГОВОРЯТ:

— ПОЖАЛУЙТЕ ОБЕДАТЬ.

А Я БОЮСЬ СОЙТИ. И ТАК ДУРАЦКИ: ЧУВСТВУЮ, ЧТО ТУТ КРУПНОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ. ВЕДЬ НЕ Я ПИСАЛ «ВОЙНУ И МИР». А МЕЖДУ ТЕМ ЗДЕСЬ СИЖУ. И САМА СОФЬЯ АНДРЕЕВНА ИДЕТ ВВЕРХ ПО ДЕРЕВЯННОЙ ЛЕСТНИЦЕ И ГОВОРИТ:

— ИДИ. ВЕГЕТАРИАНСКИЙ ОБЕД.

И ВДРУГ Я РАССЕРДИЛСЯ.

— ЧТО? ВЕГЕТАРИАНСТВО? ПОСЛАТЬ ЗА МЯСОМ! БИТКИ СДЕЛАТЬ. РЮМКУ ВОДКИ.

ТА ЗАПЛАКАЛА, И БЕЖИТ КАКОЙ-ТО ДУХОБОР С ОКЛАДИСТОЙ РЫЖЕЙ БОРОДОЙ И УКОРИЗНЕННО МНЕ:

— ВОДКУ? АЙ-АЙ-АЙ! ЧТО ВЫ, ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ!

— КАКОЙ Я ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ? НИКОЛАЕВИЧ! ПОШЕЛ ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА! ВОН! ЧТОБЫ НИ ОДНОГО ДУХОБОРА.

СКАНДАЛ КАКОЙ-ТО ПРОИЗОШЕЛ.

ПРОСНУЛСЯ СОВСЕМ БОЛЬНОЙ И РАЗБИТЫЙ. СУМЕРКИ. ГДЕ-ТО ЗА СТЕНОЙ НА ГАРМОНИКЕ ИГРАЮТ (ЗМ, II, <11>).

Чехов:

...ОЧЕНЬ ДЕЛИКАТНЫЙ... («Путешествие по Крыму»).

...И ЧЕХОВ, КОТОРОГО Я ПО КНИГАМ ПРИНИМАЛ ЗА ДЕЛИКАТНЕЙШЕГО ЧЕЛОВЕКА... (ЗП, 12).

«Булгаков любил Чехова, но не фанатичном любовью, свойственной некоторым чеховедам, а какой-то ласковой, как любят хорошего, умного старшего брата. Он особенно восторгался его записными книжками. Иногда цитировал — всегда неожиданно — «жена моя лютеранка». Ты, когда спишь, говоришь «хи-пуа, хи-пуа»...» (Л.Е. Белозерская, МВ, с. 142).

Мольер:

«Полушутя-полусерьезно Булгаков как-то сказал Елене Сергеевне: «Первый человек, которого я разыщу на том свете, конечно, будет Жан-Батист Мольер» (ЖСМБ, с. 38).

Купер:

«...интерес к Салтыкову-Щедрину соединился с интересом к Куперу» (ЗАХ).

Своих литературных пристрастий Булгаков никогда не скрывал, и теперь, сравнивая свидетельства его друзей и знакомых, мы видим, что с книгами Михаил Афанасьевич был куда более постоянен, чем с женщинами.

Из семейных воспоминаний:

«Любимым писателем Михаила Афанасьевича был Гоголь. И Салтыков-Щедрин. А из западных — Диккенс. Чехов читался и перечитывался, непрестанно цитировался, его одноактные пьесы мы ставили неоднократно.

<...>

Читали Горького, Леонида Андреева, Куприна, Бунина, сборники «Знания». Достоевского мы читали все, даже бабушка <...>.

Читали мы западных классиков и новую тогда западную литературу: Мопассана, Метерлинка, Ибсена и Кнута Гамсуна, Оскара Уайльда.

Читали декадентов и символистов, спорили о них и декламировали пародии Соловьева <...> ...читали Ницше» (Н.А. Земская — К.Г.Паустовскому. 28.I.1962; ВМБ, с. 57—58).

«Читал и перечитывал Гоголя и Диккенса, особенно восторгаясь «Записками Пиквикского клуба», которые он считал непревзойденным произведением» (Л.С. Карум; ЗЮВ, с. 274).

«Из русских писателей Булгаков больше всех любил Гоголя и утверждал, что, несмотря на его славу, Гоголя в России еще не вполне понимают. Гоголь наиболее проникнул в сущность и быт русского народа, воплотил в русскую литературу типично русскую фантастику и одновременно русскую духовность. Пушкин — «принадлежал своей эпохе». После Гоголя семья Булгаковых чтила Лескова — за его пристрастие ко всему, чем живет и дышит русский человек — за его портреты неграмотных, но мудрых «народных босяков» — выражение Булгаковское.

Достоевского Булгаковы не любили. Не отрицая его гений, они считали, что он исказил черты русского человека, тогда как Гоголь раскрыл его. Брат Михаила, Иван, говорил например, что Достоевский описал саркому русской души...» (Булгаков и русские писатели (по семейным воспоминаниям); РМ, 22.V.1969).

«Михаил Афанасьевич стал спрашивать нас о Пушкине, о Тютчеве, которого мы почти не знали. Чувствовалось по его вопросам, что это наиболее близкие ему поэты» (Ю.П. Полтавцев; ВМБ, с. 324).

«Особой любовью любил Гоголя, хорошо знал Салтыкова-Щедрина, Сухово-Кобылина. К Чехову-драматургу. был равнодушен» (С.А. Ермолинский, ЗРЛ, с. 68).

Гоголь, Мольер, Пушкин... Его учители, знакомцы, тайные покровители. Любопытствую, какими были у Булгакова с ними мистические отношения.

С Пушкиным? — уже выясняли: на дружеской ноге.

С Гоголем? — лучше не спрашивать.

С Сервантесом?

— Положительные (80%). Кармы нет. Чисто профессиональный интерес (80%). Как человек он его интересовал меньше (40%), чем его произведения...

С Мольером?

— А с ним наоборот. Интерес к личности — 90%, к его произведениям — 30%. Кармы нет.

— Булгаков говорил, что разыщет Мольера на том свете...

— Да, они встретились.

Ну и так далее...