Тема «заступничества»

Разговор ее с богом колоссально интересен...

Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы» (Кн. 5:V)

Ave, Mater Dei кровью
Написал он на щите.

А.С. Пушкин. «Жил на свете рыцарь бедный» (1829)

«Божественное откровение» пришельца. «Нет ни одной восточной религии, — говорил Берлиоз в «Мастере и Маргарите» Булгакова, — в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога» (гл. 1). Именно при этих противоречивых словах Берлиоза о «непорочной деве» и ее казненном на кресте сыне-боге появляется в романе Булгакова сам дьявол Воланд. Есть, однако, разница между версией Берлиоза и Воланда в трактовании священной истории, прежде всего, в том, что Берлиоз ни Христа ни его Матери — Девы Марии при жизни не знал, а потому и оспаривает сам факт их бытия в прошлом. Воланд же принимается рассказывать историю Иешуа, которого знал не только как бедного бродягу-философа, оставленного Богом, но и как владыку Света, мысля себя его подданным в этой иерархии Добра и Зла. С этой точки зрения и по законам антиевангелия рассказ Воланда об Иешуа (собственно, «ершалаимские главы» романа Мастера) звучит в его повествовании почти как «божественное» откровение.

Слова Берлиоза о «непорочной деве» и ее сыне-боге, по сути, своеобразно открывают в «Мастере и Маргарите» тему Богоматери и одновременно предваряют более широкую тему в романе — тему девы и ее заступничества. Можно действительно согласиться с Берлиозом, что «нет ни одной..., религии, где бы...» не было культа Отца и Сына или культа Матери и Сына как «вечной семьи» (связанные одновременно с культом троичности божества). Мотив матери с младенцем на руках (излюбленный мотив Достоевского) часто возникает и в тексте романа Булгакова «Мастер и Маргарита» — иногда в самых его неожиданных инвариантах, подоплеку которых мы также можем найти в поэтике романов Достоевского. Булгаковский мотив матери и задушенного младенца реализуется в образе девицы Фриды с ее платком, который ей каждый день подают как напоминание о содеянном (аналогично сцену с растерзанным ребенком мы слышим у Достоевского в «Братьях Карамазовых» в рассказе Ивана Карамазова (обе сцены — Булгакова и Достоевского — являются отголосками архетипической сцены «избиения младенцев» в библии).

Их «вечная семья». Тот поэтический ряд, который прослеживается в связи с образом «вечной семьи», своеобразно возникает у Пушкина в стихотворении «Жил на свете рыцарь бедный» («Легенда» 1829) — о рыцаре-паладине, который умер без причастия, поскольку при жизни не был религиозен:

Несть мольбы Отцу, ни Сыну,
Ни святому Духу ввек
Не случилось паладину...

А.С. Пушкин. «Жил на свете рыцарь бедный» (1829)

Однако испытав мистическую (а скорее, инициатическую и встречу) с Марией Девой, он обращает к ней свои молитвы.

«Небесная» семья (Отец, Сын и Святой Дух) — это та «бессмертная семья», о сошествии в мир которой грезил у Пушкина и поэт Ленский, «поклонник Канта»:

Он верил, что...
............
.... есть избранные судьбами
Людей священные друзья;
Что их бессмертная семья
Неотразимыми лучами,
Когда-нибудь, нас озарит
И мир блаженством одарит.

А.С. Пушкин. «Евгенией Онегин» (2:VIII)

Жажда Ленского божественного откровения и его грезы о «бессмертной семье» как о «священных друзьях» человечества сродни тому мистическому опыту, который имел и рыцарь в стихотворении Пушкина «Жил на свете рыцарь бедный» (1829). За этим стихотворением о рыцаре у Пушкина стоит большое духовное событие, различимое лишь в широком контексте его творчества. Бес, претендуя на душу умершего рыцаря, оспаривает тем самым его сомнительную «праведность» при жизни: «Несть мольбы Отцу, ни Сыну, / Ни святому Духу ввек / Не случилось паладину». Однако благодаря снизошедшему видению ему «случилось» всю жизнь поклоняться и «несть мольбы» «избраннице судьбы» — Деве Марии («На дороге у креста / Видел он Марию Деву / Матерь господа Христа»). Из всей «бессмертной семьи» Бедный рыцарь отдает предпочтение Марии Деве. Ее видение как образ совершенства «озарило» и «блаженством одарило» душу рыцаря, о чем мечтал и Ленский у Пушкина в «Евгении Онегине».

Присутствие «вечной семьи», которую Ленский называл защитником человечества («людей священные друзья»), глубоко ощутимо в жизни пушкинского Бедного рыцаря. С его благородством, смирением и скромностью он был удостоен Божественного откровения — видения Богородицы. «Мария Дева, Матерь господа Христа» становится его заступницей и защитницей от дьявола, посягавшего после смерти на его душу.

Удивительно, что хотя сам мотив «вечной семьи» и дан Пушкиным в своеобразной форме — через некое отрицание, молитва Отцу и Сыну и Святому духу, тем не менее, глубоко зашифрована в строчках стихотворения и открывает в нем тему заступничества человечества от дьявола.

Культ Девы Марии у Пушкина. От темы «искушения» к теме «заступничества». В целом в культе поклонения первообразу Богоматери у Пушкина можно наблюдать, в первую очередь, конечно библейский генезис. Но в широком контексте его творчества образ Богоматери (Мадонны) предстает в своем непрерывном развитии — от чистой и непорочной девы, матери младенца Иисуса, до скорбящей матери, пережившей впоследствии трагическую смерть своего Сына. Образ предстает через целые ряды тем и мотивов. Изначально — это явление Мадонны как видение Высшей Красоты (не только в стихотворении «Жил на свете рыцарь бедный», но и в стихотворении «Мадонна»). Сам мотив видения, который мы часто встречаем, например, также в поэзии Жуковского, несет мысль о богоданности любви и женской красоты, как ее отражении, что важно изначально для Пушкина. Отсюда особое пушкинское наполнение его образа Мадонны — Марии Девы — Пречистой Девы — Пресвятой девы.

Мария Дева проходит у Пушкина нелегкий жизненный путь к осмыслению защиты человечества от покушений на него дьявола. Изначально образ Богоматери виделся Пушкину сквозь репрезентацию просто женского образа — к этому этапу относится одно из его самых известных стихотворений «Я помню чудное мгновенье...», а также «Ты богоматерь, нет сомненья...», в которых в прекрасный женский образ вплетаются черты языческой богини любви.

Вражда беса и человека отражена во множестве пушкинских сюжетов. Коснулась она и вражды беса и Девы Марии. Тема искушения, поданная Пушкиным через столкновение Марии Девы и Змия, звучит в поэме «Гавриилиада». Тема распятия (казни) и искупления рода человеческого ее Сыном Христом — в стихотворении «Мирская власть» (1836), где мы видим Пресвятую деву (вместе с Марией грешницей) у подножия Распятия. В стихотворении «Мирская власть» (1836), где звучит тема распятия и искупления, образ Богородицы видится Пушкиным в символическом окружении креста — атрибуте страданий ее сына Христа. И наконец, тема заступничества рыцаря Марией Девой звучит в стихотворении «Жил на свете рыцарь бедный» (1829). Здесь столкновение «лукавого беса» и Богородицы (как столкновение Добра и Зла) имеет своеобразную развязку — спасение ею души рыцаря от посяганий на нее дьявола. Богородица предстает здесь перед Богом заступницей всего рода человеческого — тема, которая была также традиционной и для древнерусского искусства и христианских апокрифов.